Хорошо. Если вы обещаете не искать эту девушку и не причинять ей дополнительных неприятностей, я постараюсь раздобыть вам эту несчастную таблетку.
— Может быть, вы все‑таки передумаете, — с надеждой спросил Солодов, — и приведете ее сюда?
— Ни за что, — твердо ответил Кирилл. — Я не хочу, чтобы она знала, что могло бы быть, если бы эксперимент над ней не сорвался, что она могла натворить, а может, уже натворила. Мне это все не важно, а она пусть не знает.
— Она вам небезразлична? — догадался профессор.
— Дело не только в этом. Там еще много всего наслоилось, но, простите, профессор, я уж не буду вас утомлять подробностями.
Профессор Солодов понял намек и нехотя отпустил Кирилла, оставив у себя материалы.
С тех пор, с того самого дня, как погибли Валентина и Женя и мы с Кириллом договорились доверять друг, он провожал меня домой после работы каждый день. Просто встречал у магазина, потом мы ехали в метро, болтая о пустяках, потом, как школьники, прощались у парадной, и он уходил. Ни разу он не напросился на кофе, правда, я и сама его ни разу не пригласила. Так продолжалось несколько дней, тот странный монотонный голос мне больше не звонил, но успокаиваться я не спешила. Пока я не буду ничего знать точно, Аська сюда не вернется. Сергей уехал по делам, Ксения Павловна помирилась с зятем и опять жила у дочери, так что в квартире мы были вдвоем: я и Галкина кошка Пуся. На все мои вопросы относительно того, что он собирается предпринять для прояснения ситуации, Кирилл только отмалчивался.
У Нины маму положили в больницу, и она уходила пораньше, так что оставались после закрытия только мы с Мишей. В этот вечер я заметила, что он как‑то иначе на меня смотрит.
— Чего тебе? — достаточно сухо спросила я, не хватало мне еще, чтобы он начал проявлять ко мне, так сказать, неслужебный интерес.
— Да ничего, что‑то, я смотрю, ты в последнее время какая‑то не такая. У тебя неприятности? На личном фронте?
— Если бы! — вырвалось у меня помимо воли, но Миша понял не так.
— Хочешь, домой тебя сегодня отвезу? А то ты какая‑то бледная.
— А потом что? — разозлилась я. — Ночевать останешься?
— Ну, это ты брось, — Миша был абсолютно спокоен, — ты же знаешь, у меня принцип: на работе — ни‑ни.
Это было верно, он ни разу не приставал с неприличными предложениями ни ко мне, ни к Нине.
— Ну извини, — примирительно проговорила я.
— Замуж тебе надо, Татьяна, вот что, — вздохнул он.
— Что‑что? С чего это ты решил, что я, на мужиков бросаюсь, что ли?
— В том то и дело, что нет.
— Ну‑ка, объяснись!
Что тут объяснять, — разоткровенничался Миша, — есть бабы простые, все у них как на ладони, сразу можно понять, хочет она или нет. Предложишь такой намеком, конечно, она все сразу поймет, а если не согласится, то не обидится и мужчину не обидит, как говорится, не прошло — и ладно! А у тебя… вид такой, и не недоступный, а какой‑то… Вроде и вежлива ты со всеми, и приветливая, никогда слова грубого не скажешь, а вот язык не повернется что‑то такое тебе предложить, в ресторан там сходить или на дачу съездить. Непростая ты женщина.
— Так что ж тут плохого?
— Ничего тут плохого нет, а только у мужчины, на тебя глядя, мысль возникает, что хорошо бы на тебе жениться и детей с тобой завести.
— Ну вот уж не думала, что у меня такой вид домовитый!
— Не смейся, все ты понимаешь. Я ведь не про домработницу говорю, а про жену. Вид у тебя уж очень порядочный. То есть не только вид, а и сама ты… — Миша окончательно запутался и замолчал.
— Что ж, я плохо работаю? Ты мной недоволен?
— Да нет, только место твое не здесь. Тебе надо дома сидеть, с детьми заниматься, в кружки их водить, в школу музыкальную.
— Я буду дома с детьми сидеть как порядочная, а муж будет с девками время проводить?
Это ты брось, — сказал он серьезно, — от женщины все зависит, от тебя, например, никто гулять не будет. А так прямо обидно человеку на тебя глядеть. Если бы ты замужем была, то еще туда‑сюда. Можно было бы думать, что кому‑то повезло. А так глядишь на тебя и думаешь, что вот могла бы у меня такая жена быть вместо той, что дома сидит.
— Ну ладно, — растрогалась я, — раз уж ты такого хорошего обо мне мнения, то, так и быть, подвези до дома.
Кирилл ушел от профессора Солодова сам не свой. Страшно было подумать о том, что случилось бы, если бы Таня выпила две таблетки, если бы она случайно не услышала разговор Вадима с Валентиной, если бы не вмешался он, Кирилл. Тогда Вадим бы увез ее к себе, а что собирался с ней сделать потом этот подонок? На какое злое дело направить? И чем бы все кончилось? В лучшем случае — психиатрической больницей, а в худшем — Таниной смертью. Хотя неизвестно, что хуже. Кирилл представил себе, в каком шоке была Таня, когда проснулась утром рядом с ним, ничего не помня. А он спал, как свинья, не мог вовремя проснуться, успокоить ее, рассказать, что произошло. Хотя он тогда и сам не знал, что произошло. И просто удивительно, как она держалась. Чего ей стоило прийти к Кириллу потом, чтобы выяснить, что же с ней произошло, и признаться в потере памяти. А он еще думал, что она ненормальная! Бедная девочка!
Он уже подходил к магазину, сегодня он опоздал, но свет в офисе еще горел. Значит, она его ждет. Сейчас они закроют дверь и пойдут потихоньку, он расспросит ее о дочке, она всегда так оживляется, когда рассказывает о ней, а про Солодова и про всю историю с ограблением коллекционера он ей ничего рассказывать не будет, незачем ей волноваться по этому поводу.
Кирилл уже походил к двери, как вдруг услыхал Танин смех, и предназначался он не ему. Он метнулся в сторону и встал за водосточную трубу. Вышла Татьяна, а за ней этот бугай со стриженым затылком, ну да, директор магазина, как его? Миша. Они закрыли двери, потом подошли к машине, этот тип даже распахнул перед Татьяной дверцу вежливый! — и уехали. Что ж, классический случай. Директор с бухгалтером должны быть знакомы очень близко, иначе бухгалтерский баланс не сойдется, как говорилось в одном анекдоте. К тому же шикарная «вольво», сине‑серая, как раз под цвет ее глаз. «Вольво» давно уехала, Кирилл подавил жгучее желание бросить камнем в витрину магазина и пошел быстрым шагом к метро.
Утром выяснилось, что Густав Адольфович ни за что не хочет уезжать из квартиры. Старик капризничал, говорил, что жену он, конечно, отправит к дочери, а сам не может оставить коллекцию без присмотра.
— Густав Адольфович! — обратился к нему Володя таким тоном, каким обычно увещевают малолетних детей. — Ну не сделается ничего вашей коллекции! Будьте же благоразумны, вы не можете так рисковать.
Старик согласился только тогда, когда ему пообещали, что с коллекцией ничего не сможет случиться и что бандитов в квартиру просто не допустят.
— Хорошо, Володя, я вынужден полностью на вас положиться.
— И правильно делаете. Каждый должен делать свое дело и не смешивать мюзикл с триллером.
Вечером этого же дня Густав Адольфович с женой по команде Володи, который предварительно убедился, что на лестнице нет никого из соседей, спустились на первый этаж. Возле подъезда стоял большой грузовой фургон «Перевозка мебели». Кто‑то из соседей купил новый мебельный гарнитур. Все пространство между задними открытыми дверцами фургона и дверью парадной было заставлено высокими ящиками, образующими узкий коридор. По этому коридору пожилые супруги быстро прошли внутрь фургона. «Грузчики» закончили работу и уехали.
Кирилл привел Цезаря с прогулки и спросил у Раечки:
— Ну как она?
— Про тебя спрашивала, просила, чтобы зашел.
— Ей лучше?
— Да не лучше, — с досадой ответила Раечка, — сам увидишь.
Кирилл прошел в комнату с затененной лампой. Мария Михайловна, укутанная черной шалью, полусидела в кровати. Глаза ее были закрыты. Кирилл хотел было потихоньку уйти, но старушка открыла неожиданно ясные глаза.
— Кирюша, милый, посиди со мной.
Кирилл сел рядом, взял ее невесомую руку и погладил.
— Кирюша, ты ведь возьмешь потом к себе Цезаря?
Видя, что Кирилл замешкался с ответом, потому что не знал, как реагировать на это «потом», Мария Михайловна попросила:
— В память о Жене, а, Кирилл?
— Конечно, возьму.
— Вот и хорошо. Цезарь к тебе привык, жалко терять такую собаку. А родственники мои животных не любят. — Мария Михайловна успокоенно прикрыла глаза.
Кирилл поцеловал сухую руку и вышел. Раиса возилась у плиты.
— Поешь хоть, а то готовлю зачем‑то, никто не ест. Ну, видел ее? — спросила Раечка, скорбно покачивая головой. — Она уже не здесь, не на этом свете. И мне говорит, вот закончу все дела свои, и больше мне делать нечего.
