У Дарзиньша было превосходное настроение. Игорь сразу заметил это, но спрашивать о причине постеснялся. Их отношения были столь двойственными, что нельзя было ни за что поручиться: чувство признательности в любой момент могло перейти в свою противоположность и превратиться в жгучую ненависть.
— Так он по сто семнадцатой срок тянет? — поразился Игорь. — Никогда бы не сказал. И его признали вменяемым? — спросил он на всякий случай.
— А у нас только диссиденты сумасшедшие! — захихикал Дарзиньш. — Шучу, шучу, ты меня уж не выдавай! — добавил он насмешливо.
Игорь оценил шутку, тем более сказанную в обстановке, когда он был на положении раба, бесправного и полностью зависимого. Правда, любимого, кому были обязаны жизнью и пока ценили это. А главное, признавали это.
Дарзиньш был в хорошем настроении из-за вовремя полученных сведений о том, что Полковник сегодня грозился опустить вновь прибывшего Павла Горбаня, чья кличка Баня приводила его почти что в умиление, и «хозяин» колонии очень рассчитывал, что Горбань порежет Полковника. Трогать его самому Дарзиньш пока не решался. Бунт в колонии страшил его. Он только принял зону, коллектив работников еще не подобрался такой, на который можно было рассчитывать во всем, а пока приходилось дипломатию разводить да надеяться на естественное течение событий. А что может быть естественнее ножа, примененного в защиту своей чести.
«Горбань — мужик здоровый! — подумал Дарзиньш. — Глядишь, я избавлюсь одним махом и от Полковника, и от самого Горбаня».
Он не стал думать о полученной шифровке в отношении Горбаня, где было ясно сказано, что надо создать ему такие условия содержания, чтобы самоуничтожение было бы обеспечено. Отец мстил за честь дочери, хотя сама дочь эту «честь» в грош не ставила.
— А как Котов отбился от кодлы? — заинтересовался Игорь, продолжая раскладывать документы по номерам и числам.
— Вот тогда он и стал «парашу» гнать, косить под разведчика, — заметил Дарзиньш. — Сумасшедших, сам понимаешь, боятся. Считается, что сумасшествие заразно. Мой предшественник назначил его в шныри, с тех пор Котов так тут и живет. Не выходит из административного корпуса… как его еще называют? А, «крикушник», только в столовую, и то я разрешил ходить, когда ему вздумается.
— Не удивительно, что у него такие безумные глаза, — заметил Игорь, продолжая заниматься своим делом, которое, обладая маломальскими юридическими знаниями, можно было делать безо всякого труда. — В одиночку даже пить скучно, а от скуки даже мухи дохнут.
— Ему лучше одному быть! — заметил Дарзиньш. — Он смирный сумасшедший и слабый. В карьере ему до могилы хватит одной недели, на лесоповале пару месяцев, не больше.
Дарзиньш резво поднялся с кресла, словно что-то внезапно вспомнив.
— Второй завтрак нам не повредит! — заявил он деловито.
Игорь замер, сделав глаза по «семь копеек».
«Интересно получается! — подумал он. — Виктор Алдисович долго меня будет подкармливать?»
Ларчик открывался просто: Дарзиньш имел секретный фонд от организации для поддержки кандидатов в приличной форме. Плюс к этому и государство давало некоторые средства для содержания внутренней службы секретных сотрудников.
— Вчерашняя ветчина еще осталась! — пояснил Дарзиньш. — Надо ее доесть, хоть и в холодильнике она, да лучше съесть ее свежей.
Он проследовал до заветного шкафа и достал оттуда все необходимое.
— Попьем кофейку! — сообщил он Игорю. — До обеда запах выветрится!
Кофе был настоящий «Арабика», любимый Игорем на воле, его можно было достать лишь по большому блату, которого, как понимал Игорь, у Дарзиньша хватало.
Один запах сводил с ума, заставлял забыть о предстоящих десяти годах тюремной жизни в нечеловеческих условиях.
«Поневоле начнешь молиться за здоровье „хозяина“! — подумал Игорь. — Не будь его, мне пришлось бы сразу же с головой окунуться в дерьмо и смердеть до окончания срока».
Мирное кофепитие Дарзиньш все же разбавил неприятным:
— Доцента убили! — сообщил он Игорю. — Ты, разумеется, крепко спал и ничего не слышал?
— Как «убитый»! — усмехнулся Игорь.
Он сразу вспомнил окровавленную подушку и застывшие в ужасе глаза Павлова, всматривающиеся в нечто, увиденное им одним.
— Ни возни ночью не было, ни криков? — уточнил Дарзиньш. — Я так и предполагал: вчетвером работали. Один за ноги держит, двое за руки, а четвертый душит подушкой. Технология отработана до мелочей.
— А кровь на подушке? — спросил Игорь.
— Так у него же открытая форма туберкулеза! — пояснил Дарзиньш. — Небось, втихаря отхаркивал кровью. Полковника работа. Замочил бы его кто… — протянул он мечтательно. — Как ты думаешь, Горбань в силах это сделать?
— В тюряге он отмахался! — сообщил Игорь, уютно попивая кофеек и уминая огромный бутерброд отменного качества. — Но есть в нем трещинка, которая может внезапно разрастись.
В дверь постучались, и тут же в приоткрытой двери показалась голова Васи. Он таинственно улыбался.
— Заходи, Вася! — пригласил его радушно Дарзиньш. — Третьим будешь!
— На троих я готов и кофейку попить! — поддержал шутку начальника Вася.
Он подставил к столу стул и торопливо сел, словно опасаясь, что последует отмена приглашения.
Вася так быстро смолотил огромный бутерброд, что Игорю показалось, будто он мгновенно растаял у него во рту. Одним глотком Вася выдул и горячий кофе.
— У нас появился еще один танцор ритуального танца «чичи-гага»! — сообщил он Дарзиньшу. — Баню «опустили» на швейке. Мне только что сообщили.
«Не отмахался!» — мелькнуло в голове у Игоря.
— Прямо на швейной машинке, что ли? — усмехнулся жестко Дарзиньш.
Таким злым Игорь видел «хозяина» впервые. Даже его свирепость при казни беглеца была скорее напускной, на «продажу». А здесь, видно, задели его самолюбие и нарушили планы. Горбань не оправдал его надежд. Во всяком случае, пока не оправдал. Известны были случаи, когда «опущенные» смывали обиду кровью. Кровь смывала их позор, и они становились полноценными членами уголовного мира, им сразу же разрешали делать наколки в качестве визитной карточки заключенного, а весть о том, что новоиспеченный «петюня» «умыл» обидчика, так же мгновенно облетает зону, как и весть о новом «опущенном».
— На складе материи разложили! — пояснил Вася. — И белой простынки не понадобилось.
— Добровольно согласился? — спросил Дарзиньш.
— Кодла его отметелила до потери сознания, — пояснил Вася, — а потом уж и стали пользоваться.
— Всей кодлой? — удивился Дарзиньш. — Мне казалось, что Полковник его для себя выбрал.
— Это вызов и расправа в назидание нам! — сообщил Вася. — Я его «бугра» отправил за обман в каменоломню, а Баня решил от него ножичком отмахаться.
— Полковник участвовал? — спросил Дарзиньш.
— Открыл счет! — сообщил Вася. — Баня совершил огорчительную для него ошибку: он стал ножичком грозить, вместо того чтобы сразу бить. Первая кровь еще могла бы их охладить, жизнью рисковать дураков среди них нет. А на испуг их не возьмешь. Когда голова не думает, страдает жопа! — повторил Вася сказанное еще на плацу Дарзиньшем.
Очевидно, он во всем подражал начальнику, даже в словах.
Утром, когда Горбань собрался умываться, он обнаружил под подушкой завернутую в полотенце заточку. Незаметно оглянувшись, не видит ли кто, Павел торопливо спрятал ее за пояс под куртку и отправился умываться.
Ничего не предвещало печальной развязки, но Горбань встревожился: появление заточки под подушкой говорило о провокации, и о том, что его открыто предупреждают, что против него готовится определенная акция.
Было над чем призадуматься.
Но завтрак прошел без всяких эксцессов, если не считать позабавивший Горбаня эпизод с попыткой «замылить» назначение Васильева в шныри «хозяина», о чем втайне мечтал каждый заключенный.
От его внимательного взгляда, правда, не укрылось и то, что после такой попытки «бугра» увели, и больше его никто на швейке не видел, зато Горбань заметил, как забегали приближенные Полковника, и даже сам он пожаловал в производственную зону, где у него был свой уголок отдыха. Там он отдыхал, ничего не делая, как всякий уважающий себя «вор в законе», в то время как на него работали другие.
Но, поскольку на Горбаня никто внимания не обращал и даже не делал попытки с, ним заговорить, он постепенно успокоился, тем более что внимание нужно было сосредоточить на освоение простейшей операции: на вывертывании рукавиц. Это и был тот участок работ, на который определил Горбаня мастер швейки, один из старожилов колонии, сидевший здесь еще со времен Хрущева, когда раскрылось нашумевшее дело о подпольных швейных цехах, да и не только швейных, там были и текстильные, и «левые» ларьки, в основном, на вокзалах, где легче было уклониться от бдительного ока ОБХСС, поскольку на транспорте собственная милиция.
