— Рассказывал, — радостно соврала Лида.
— Смешная история, — закашлялся Храмин.
— А он ревнив, мой супруг. Он ещё и псих, мой супруг. И у него есть пистолет, как у любого следователя.
Она чуть прижалась к его руке, побаиваясь этого супруга.
— Разве можно с таким жить?
— А что делать…
— Развестись.
Лиде вдруг показалось, что ей никак нельзя смотреть на газетный ларёк, который она задевала лишь краем взгляда. Туда падало закатное солнце, и там опаляющим блеском горела её судьба. Она закрыла глаза, повернула голову к ларьку и всё-таки глянула, как в омут…
У ларька стоял Рябинин и воспалёнными очками смотрел на них.
Из дневника следователя.
Опишу день по порядку: что делал, кого вызывал, как допрашивал, о чём думал. Начну с допроса гражданина Оселедко…
И всё-таки этого не может быть! Моё зрение приобрело какое-то адское преломление, и я вижу то, что мне лишь кажется. Ведь не может же она… Мёрзну, я всё время мёрзну — даже на солнце.
Добровольная исповедь.
Каждый из нас, из человеков, старается бежать быстрее другого. Чтобы, значит, обогнать. Чтобы, значит, занять первое место. Как пишут в газетах — быть в первых рядах. Я не осуждаю, я даже приветствую, потому что и сама бегу. Есть, правда, люди, которые не бегут, а тихонько дудят в свою дуду, поджидая пенсии. Я сквозь них смотрю, как сквозь полиэтиленовую плёнку.
Но что значит быть первым? Понятие относительное. Например, фигурист занял первое место. А те, которые заняли второе, третье, четвёртое, хуже, что ли? Да нет, не хуже, а у них по-другому. Они другие. Назовите мне лучшего писателя, артиста, учёного, в конце концов, лучшего человека. Нет таких. Дело в стилях, а стили у всех разные. Все могут быть первыми на своей стезе. Вот я и решила быть первой на такой стезе, на которую другие не ступают.
Пространство измеряется длиной, шириной и ещё чем-то. Глубиной… Нет, высотой. Говорят, есть четвёртое измерение. Интересно, какое же? Где бы это узнать? Сейчас бы, иначе у него зайдётся от нетерпения сердце…
Перед ним кто-то стоял. Какая глупость — это же не кто-то, это же Мария Фёдоровна Демидова.
— Сергей, что случилось?
— У меня? — удивился Рябинин, — он слышал, как он удивился.
— На тебе лица нет.
— Я потерял четвертной, — пошутил он, — он слышал, как пошутил.
— Расскажи, легче же будет.
— Легче не будет.
Он посмотрел на Демидову. Она почему-то испугалась:
— Ухожу, ухожу…
Длина кабинета три метра. И ширина три метра. Тогда был бы квадрат, а кабинет прямоугольный. Наверное, за счёт глубины, то есть высоты. Но высота тоже три метра. Значит, куб. Он сидит в кубе. Нет, комната вытянута. Говорят, есть кривизна пространства…
А это помощник прокурора Базалова. Куда же делась Мария Фёдоровна? Исчезла. Ну конечно, кривизна пространства. По ней, по кривизне, и пропала, как уехала с горки.
— Сергей, тебе помощь нужна?
— Нужна, — пошутил Рябинин, — он слышал, как пошутил.
— Так скажи.
— Ремонт нужно делать в квартире.
— Ну, коли шутишь, то выживешь.
Он вроде бы хотел возразить, что есть люди, которые с шуткой и умирают. Но её уже не было. Кривизна пространства. Длина три метра и ширина три метра, а кабинетик вытянут. Всё искривилось. Вот только Юрий Артемьевич…
Прокурор, солидный человек, не воспользовался кривизной пространства, а вошёл через дверь. И уже сидит перед ним. Неужели надолго? Ага, закуривает. Дымок скособочился и потянулся не к потолку, а в угол. Кривизна пространства. Всё в мире окривело.
— Может быть, вам пойти домой?
— Почему? Разве я окривел? — пошутил Рябинин, — он слышал, как он пошутил.
Юрий Артемьевич странно теребил сигарету, мешая дыму идти по своей кривизне.
— Зря вы, Сергей Георгиевич, не доверяетесь людям. Смотришь, и полегчало бы…
Интересно, как он уйдёт? Незаметно, через пространство, или в дверь? Нужно не прозевать, нужно не спускать с него глаз.
— Знаете, какое прочёл объявление на столбе? Продаётся портативная газовая плита с болонками, — пошутил Рябинин, прислушиваясь к своей шутке.
Прокурор её не воспринял. Не улетел ли и юмор по какой-нибудь кривизне? Нужно ещё пошутить. Как там сказала Базалова?.. Кто шутит, тот не скоро помрёт.
— По радио слышал такое объявление… «В связи с днём здоровья передаём концерт по заявкам здоровых людей».
— Сергей Георгиевич, вы меня беспокоите.
— Из-за топорных шуток?
— Я вас как-то не узнаю. Другое лицо, другие разговоры…
Если ширину умножить на длину, то будет площадь. А если ещё и на высоту, то получится кубатура. Кривизна пространства… А кривизна кубатуры? Бывает, если покосятся стены. Как хорошо, что существует пространство. Есть куда смотреть в пространство. Но в нём растерянное, даже обиженное лицо Беспалова.
— Другие разговоры… Я могу и прежние. Вы утверждаете, что смысл жизни в труде. А если у человека боль, физическая или душевная, то поможет ему труд?
— Он же не на все случаи жизни.
— А вот то, ради чего мы живём, должно быть на все случаи жизни. Оно должно исцелять, потому что мы ради него живём, — сказал Рябинин тихо и страстно, смотря мимо Беспалова, в пространство, которого, казалось, в этой комнате много, как в небе.
И в этом пространстве возникла женщина.
— К следователю Рябинину…
Юрий Артемьевич ушёл, не докурив сигареты и не сбросив с лица обиженной растерянности.
— Вы ко мне? — удивился Рябинин.
— Вот повестка…
— Садитесь.
Она к нему. Но зачем? Неужели во всем пространстве, которое, говорят, бесконечно, нет уголка, где бы он мог побыть тихо и не дышать… Тогда какой смысл в его бесконечности? Да ведь он не в пространстве, он же в кубатуре.
— Гражданка Козлова, я вас пригласил…
Зачем он её пригласил? По делу Калязиной. Все, все они живут в одном пространстве…
— Наверное, опять насчёт шубы?
— Да-да, — обрадовался Рябинин.
— Ничего другого сказать не могу. Ошиблась я, свою собственную шубу не узнала. Вот и решила, что подменили.
Где-то он эту женщину встречал. В пространстве. Ну да, он же её допрашивал. Давно, когда ещё не знал, для чего существует пространство.
— Добавить ничего не хотите? — бодрым и высоким голосом спросил Рябинин.
— К чему добавлять-то? Я вроде бы ничего не сказала…
У неё усталое и хорошее лицо. Он вспомнил — она водитель троллейбуса. Только зачем она пересекла лоб такой сердитой и глубокой складкой?.. Не хочет говорить правды. Сейчас он применит какой-нибудь психологический приёмчик. Рецидивисты признавались, а уж эта Козлова со своей шубой…
— Вы замужем? — спросил он.
— Да.
— Муж вас… любит?
— Надеюсь.
— А вы его?
— Думаю, что люблю.
— Берегите…
— Что беречь?
— Это… время.
Её лицо вроде бы отдалилось. При чём тут шуба?.. Да и какое значение имеет шуба, Калязина и допрос в таком огромном пространстве? Это всё кубатура, кубатура…
— У вас неприятность? — тихо спросила Козлова.
— Да.
— Ничего, пройдёт.
— Мне изменяет жена, — сказал он не своим, из пространства, голосом.
— Ничего, пройдёт.
— Это не может пройти.
— Всё проходит, и это пройдёт.
Складка на лбу у неё разошлась. Всё лицо разгладилось, как размокло. Что она так смотрит? Он же не сумасшедший и не раненый. Почему говорит вполголоса? Почему и он отвечает приглушённо? Им слышно, потому что они сидят в кубатуре. Какой смысл кричать — ведь звуки всё равно улетают в пространство.
— Забыться пробовали?
— Чем?
— Вином, как делают мужчины.
— Не пью.
— А с другой женщиной?
— Не могу.
— Работой.
— Вот работаю.
— Приятели?
— Бесполезно.
— Тогда поплачьте. Умеете?
— Умел.
— Поплачьте-поплачьте, слёзы душу омоют, и ей станет свободнее.
Он знал, что будет легче. Как в детстве. Но ему даже не плакалось.
И промелькнуло, исчезая в кривизне пространства…
…Люди мало плачут. Слёзы рождают в сердце доброту. Не бойтесь плакать…
— Знаете, я вам признаюсь. Лет пять назад тоже изменила мужу. Ну и что? Покаялась — он простил. Теперь живём душа в душу.
— Придумали?
— Ну уж и придумала…
Его жалели. Кто это сказал, что жалость унижает? Как же она может унизить… Ему не стало легче, но при этой женщине слегка ограничилась бесконечность пространства, в котором он затерялся.
— А вам не показалось? — спросила Козлова.
— Это же… не шуба.
Она махнула рукой и заторопилась словами:
— Извините меня за ложь. Всё расскажу. Подменила она мою шубу…
Рябинин слушал признание, не испытывая ни удовлетворения, ни радости. Вот только порадует Вадима Петельникова.
