Замешательство, удивление и чуть-чуть страха промелькнули на его лице, но следить за мимикой Антону было некогда. У него был только один шанс, одна секунда. Короткий апперкот, и зубы оперативника лязгнули, а голова дернулась назад. Антон вложил в этот удар всю силу, все мастерство. Закончиться он должен был как минимум глубоким нокдауном, а лучше – нокаутом.
Задержанный парень уставился на Антона и отшатнулся назад. Его рука была свободна, а во дворе дома, кажется, кроме пары-тройки человек, вообще никто ничего не понял.
– Быстро за мной! – прямо в лицо парню рыкнул Антон. – Спасаемся, прибьют они тебя за снимки с журнала!
К счастью, паренек соображал быстро. Стоило Антону бросить ему эту фразу и толкнуть его рукой, как паренек послушно рванул с места и помчался вслед за Антоном по улице. Сзади наконец-то заорали угрожающими голосами и затопали ногами. Хлопнула дверца машины, но луч света по полутемной улице не разлился. Хорошо, значит, один на попытку включить фары потерял пару секунд.
По звуку шагов за спиной Антон определил расстояние до преследователей – метров пять-шесть.
– Впереди переулок… их задержу… – выпалил он. – За кафешкой на улице машина… там мужик, дядя Петя… ждешь меня с ним… Давай!
Он толкнул парня влево, а сам нырнул в темноту еще более узкого переулка. Теперь вниз, к забору, на землю. Пусть они видят темную фигуру и слышат топот. Хрен они, сгоряча и в темноте, сразу поймут, что убегает только один. А если и сообразят, то через пару секунд. Антон полагал, что этих секунд ему будет достаточно.
– Где они? – заорали сверху, и прямо перед Антоном возникла фигура разъяренного оперативника. – Убью, паскуды!
– Не стреляй, ты что! – запыхавшимся голосом крикнул второй, который в переулке еще не появился.
Антон сидел на корточках возле забора, и ноги преследователя находились в каких-то тридцати сантиметрах от его ног. Удержаться от соблазна было очень сложно. И Антон не удержался. Когда оперативник рванул опять набирать скорость, он ударил его ногой на уровне щиколоток. Удар был настолько сильным и неожиданным, что оперативник взвизгнул на выдохе, взмахнул руками и грохнулся плашмя на землю. Антону показалось, что из руки падающего человека вылетело что-то не очень большое и черное. Не пистолет ли?
Думать об этом было некогда. Прямо из положения на корточках он прыгнул и приземлился оперативнику на спину. Короткий удар в затылок, от которого полицейский клюнул носом землю, отправил того в бессознательное состояние. Второй выскочил из-за поворота и чуть было не наступил на груду шевелящихся тел. Он отпрянул, вглядываясь в темноту и пытаясь понять, а не схватил ли его напарник паренька.
Антон возник перед ним со зловещей улыбкой. Прежде чем оперативник успел испугаться, короткий удар в солнечное сплетение согнул его пополам, заставив выдохнуть весь воздух из легких. Удар ногой в подбородок, лязг челюсти, и второй оперативник рухнул без сознания на землю. Достаточно, хотя Антон с удовольствием бы и отыгрался на мерзавцах. Сплюнув, он побежал в сторону кафе, где его ждал Леонтьев.
Через час они сидели в «уазике» участкового в лесополосе и слушали рассказ всхлипывающей женщины. Мария Ивановна, мать паренька, которого звали Егор, рассказывала историю своего сына и его дружка и тискала мокрый носовой платок. Было понятно, что наболело у нее, хотелось выговориться. Тем более перед людьми, которые намерены помочь и привлечь к ответу этих зверей в человеческом обличье.
– Я медик, – говорила Мария Ивановна, – но не психиатр. Но все равно я вам скажу, что там, в этом «Северном», собралась команда невменяемых садистов. Это же, это же… это в голове не укладывается, как молодые парни могли до такого додуматься. Какие матери их рожали, в каких школах они учились, где они набрались этого? Или это их начальство там такому учит?
– Нет, Мария Ивановна, – тихо ответил Антон, – этому не учат, это изнутри лезет. Как вонь изо рта!
– Вон Егорка с ребятами рассказывали, – продолжала женщина, потрепав по голове сына, сидевшего с низко опущенной головой. – Двенадцатого перевозили Мишу в СИЗО. Они видели, как он переодевался. У него синяки по всему телу, нос разбит. Это все зафиксировано, в бумагах, наверное, все осталось. Только никто там не подписался, что это все Миша получил в отделе полиции. Сейчас он в СИЗО сидит, следователь с ним работает. И по всему видно, что будут его подводить под вину в том ограблении. Это же нелепость какая! То есть они сидели в кафе с девочками, мороженое ели (официанты подтвердили, что никакого алкоголя не было), Миша якобы вышел, ограбил женщину, ударил ее палкой по руке и снова вернулся в кафе.
– Там свидетелей половина кафе была, – пробурчал Егор, – что Мишка да и никто из нас не выходили на улицу.
– Вы, товарищи офицеры, простите меня за такие подробности, но я вам как врач и как мать рассказываю, – тараторила женщина. – Вы только представьте себе! Они привозят его к себе в отдел, заводят в кабинет, снимают с него штаны… И это все грубо, с насилием! Эти садисты, фашисты, простите, на член мальчику наматывают проволоку, другую на палец и грозят проволоку воткнуть в электрическую розетку. Это они так требовали рассказать, как все было. Как он якобы женщину грабил. Это же нормальному человеку даже стыдно рассказывать, что с ним такое делали.
Женщина наконец сорвалась и расплакалась. Сын начал ее тихонько успокаивать, и было видно, как у него самого сильно дрожат руки.
– Я разговаривала с родственником того, кто непосредственно показывает на Михаила, ну, что это он якобы грабил. А он говорит, что его били восемь дней и сказали: «Или ты скажешь так, как мы тебе велим, или мы сделаем тебя самого виноватым».
– Назвать этого человека сможете, Мария Ивановна?
– Смогу, конечно, смогу. И я даже уверена, что, когда начнется следствие, когда все это вскроется, они сразу же напишут встречное заявление, сознаются во всем. И про Мишу правду скажут.
– Они и сейчас пытались… – тихо вставил Егор.
– Мишины родственники ведь куда только не писали, – продолжала женщина. – И в областное УВД, и в Следственный комитет. А потом следователь вызывает, показывает все их заявления и кричит на них же. Зачем, мол, на меня пишете? Хотите, чтобы еще хуже было? Будет! Даже, говорит, и не вздумайте больше писать. Вот и все! Это замкнутый круг какой-то! Там человек, молоденький паренек, просто так сидит. Они дело состряпают, все улики подтасуют, подложат свидетельские показания, и готово! А жизнь покалеченную кто ему вернет? Ему ведь в колонию придется идти, к уголовникам! А за что? – Она высморкалась и затравленным голосом закончила: – Вот так живешь, живешь, никому не мешаешь. А потом приходят к тебе и забирают. И нет человека. И жизни нет. Я думала, это все в тридцать седьмом году осталось…
– Ладно, Мария Ивановна, – уверенным тоном вывел всех из состояния угрюмой прострации Антон, – давайте теперь о вас. Егора надо пока спрятать, это ясно. За снимки спасибо, но делать этого ни с кем из взрослых не следовало. Но раз сделал, и все обошлось, то спасибо.
– Обоих их надо увозить и прятать до поры до времени, – посоветовал Леонтьев.
– Я никуда не поеду! – вдруг грозно заявила женщина. – Они не посмеют меня тронуть! А если и посмеют, то я ничего им не скажу, я за своего сыночка… Я мать!
– Хорошо, – скрепя сердце согласился Антон. – Так, конечно, будет лучше. Меньше подозрений. И легенда у нас хорошая. Его увели сегодня вечером с вашей вечеринки, а что потом, вы не знаете. Куда они его дели, кто там на них напал или не напал, вам неизвестно. Стойте на своем, что они его у вас увели, и пусть отвечают. Это решили. Теперь скажите мне: а среди следователей нормальных людей нет? Может, вы слышали о ком-то или сами сталкивались с таким? Я имею в виду такого, кто не связан с фальсификацией или кого заставляют, а он не хочет этого делать. Есть такие?
Антону пришлось долго уговаривать Леонтьева, прежде чем тот согласился начать разговор со следователем Казанцевым. Кто-то под нормальным обыденным предлогом должен был выманить следователя из кабинета, разговор начистоту должен проходить вне его рабочего кабинета и желательно на чистом воздухе.
Когда Леонтьев в гражданской одежде, чтобы не светить свою принадлежность к полиции, вышел вместе с худощавым капитаном, Антон облегченно вздохнул. Реакция следователя могла быть совершенно непредсказуемой. Капитана Казанцева некоторые источники характеризовали как недовольного порядками в полиции, Следственном комитете и прокуратуре. Якобы он всегда высказывал свое неудовольствие подтасовками, покрываемыми нарушениями, откровенным взяточничеством.
Это могло быть и маской вольнодумца. Вот с какого бодуна он сейчас поперся на улицу с неизвестным ему человеком, который хочет с ним о чем-то поговорить? Может, как раз надеется на взятку по одному из его дел? Или все-таки интуитивно верит в добро и хочет быть на его стороне? Так Леонтьев ему ничего такого в кабинете и не стал бы говорить, все это должен сказать Антон на улице. Вопросов было много.
