Олег поежился. Ребята засветились везде, где только можно. Будь Олег адвокатом, он не взялся бы защищать эту парочку…
– Значит так… Звони, Светлана, матери. Пусть срочно приходит сюда. Если охрана у офиса Самсонова запомнила хоть часть номера твоей машины, Гоша, то милиция уже у тебя дома…
– Не милиция, – перебил Олега Егор. – Не милиция! Самсонов, он Управделами «Макойла». Его ФСБ искать будет.
– Тем более! Звони, Лана! Будем думать, как выпутываться.
…Любовь Саблина вошла в гараж через пять минут после звонка дочери.
Она была всего на пять-семь лет старше Олега. Ей чуть перевалило за сорок…
Олег Крылов никогда не оценивал женщин по внешности. Он не понимал людей, которым нравился определенный тип: длинноногие брюнетки или пухлые блондинки. Губки, носик, бедра, грудь, наконец, – это же все внешние приметы из протокола. Красота не в этом. Она в глазах. И не в их цвете или размере, а в том, что они отражают…
Мать Ланы была красавицей: в ее глазах был и ум, и доброта, и какая-то глубинная печаль.
Саблина «врубилась» очень быстро. Могло даже показаться, что она была готова к такому повороту событий:
– Не все так страшно, Олег. Если основная улика эти угрожающие письма, то я знаю, кто их написал. Точно знаю и могу доказать… В памяти компьютера остался текст… Возможно на бумаге есть отпечатки пальцев. Можно сверить конверты. Их целая пачка в столе.
– В каком столе, Любовь Сергеевна? Кто написал и отправил письма?
– Я написала… И я отправила.
– Ни к бомбе, ни к похищению Самсонова я отношения не имею. Но письма, – повторила Люба Саблина, – письма направила я. У меня были на это причины… Олег, пусть дети погуляют снаружи. Если вы обещаете хранить тайну, я скажу вам то, что никогда не буду говорить при них.
Пока Егор и лана недовольно выползали из гаража, любовь Сергеевна пыталась сосредоточиться… Частный детектив – это то, что в настоящее время нужно. Она, конечно, не расскажет ему все. Невозможно передать ощущение счастья, которое предшествовало тому страшному вечеру, сломавшему ее жизнь. Она выложит Олегу только сухие факты, но он должен ее понять. У этого парня очень добрые глаза.
Заметив, что Олег вынул диктофон, Саблина согласно кивнула:
– Да, конечно. Стоит все записать. Будет много фактов, фамилий, дат… Все началось пятого ноября восьмидесятого года. У нас на работе был праздничный вечер. Я со своим другом сбежала с концерта. Мы заранее с ним договорились…
Люба говорила четко, спокойно, но где-то в глубине сознания мелькали совсем другие картинки. Вспоминалось то, что было за год до этого вечера:
«…Я воспитывалась в семье, которую тогда называли интеллигентной. Мама работала в детском издательстве, а отец был кандидат наук и писал исторические монографии.
Школу заканчивала почти круглой отличницей. Я не была умней других. Просто мне не хотелось отвлекаться от учебы. Я не понимала, зачем все стремятся на танцы или собираются у кого-нибудь на квартире и слушают громких «битлов». Тем более было непонятно, зачем поздними вечерами уходить с мальчиками в далекий парк, прятаться, целоваться.
Тогда я вообще считала, что целоваться можно только с будущим мужем. И только в день свадьбы или, в крайнем случае, накануне. А жених, думала я, появится в нужное время сам собой.
И еще я считала, что поцелуй это верх близости между мужчиной и женщиной. Понятно, что детей не в капусте находят, что есть беременность, но я думала… Да ничего я тогда об этом не думала! Не знала и знать не очень хотела. Просто жила, училась, готовилась в институт.
Первая трагедия в жизни – я провалилась в МГУ.
Весь август я проплакала. В сентябре родители, лечили мои нервишки в Крыму, а в октябре я уже пошла работать.
Отец по своим историческим связям устроил меня в архивный городок на Пироговке. Место было относительно престижным – не завод, не магазин, не домоуправление. Огромный комплекс из нескольких государственных архивов и Главное управление. Сюда приходили и аспиранты и академики – солидная публика. Здесь пахло вековой пылью и витали тени предков.
Однако, коллектив был на три четверти женский и потенциальных женихов опекали плотно.
Моей подружкой стала Маринка, библиотекарь Главка. Сотрудники столько читали на работе, что к ней почти никто не заходил.
Мы болтали обо всем на свете… Однажды Маринка сообщила, что познакомилась с хорошим парнем по имени Диего: «Нормальное имя. Он просто иностранец. Из Колумбии. У них все не как у нас. В магазинах все есть и поцелуев у них двадцать три способа. Точно! Диего меня научил самому страстному. Он у них называется «мурмурале». Губы надо широко, язык глубоко и все это очень долго. Сначала медленно, а потом быстрее, быстрее… Хочешь покажу?»
Через неделю Диего провел с Маринкой еще несколько уроков колумбийской любви. Потом их отношения углубились…
Каждую свою встречу с Диего Маринка описывала мне в мельчайших подробностях. Как-то приволокла импортный журнал с фоторгафиями барельефов из индийских храмов. Это было наглядное пособие для моего обучения.
Странно, но слушать Маринкины рассказы мне не было противно. Возможно, подкупала ее бесхитростность, наивность… Сначала мне было интересно, потом очень интересно. Я вдруг начала представлять себя не ее месте и тогда приятно кружилась голова, а по всему телу разливалась сладкое томление.
Я долго не решалась пойти вместе с Маринкой и встретиться с другом Диего, которого тот готов был предоставить в любой момент. Меня останавливало только то, что они иностранцы. Отец с детства научил меня бояться «не наших» людей. Половина из них шпионы, а остальные их пособники. Я даже спросила об этом Маринку, но та отшутилась: «Диего – шпион? Он не шпион, а бандит. Ты знаешь, что он вчера со мной проделывал? Вот, слушай…»
Я уже решилась на встречу с другом Диего, но за хорошую комсомольскую работу мне вдруг предложили срочно поехать в братскую тогда еще Польшу. Там я в первый раз влюбилась.
Вадим был молодой горкомовский работник. Красив, умен, жизнерадостен. На всех встречах с местными он провозглашал грузинские тосты, а завершал застолье выученной в первый же день польской песенкой – здравницей:
Сто лят, сто лят
Нех жие, жие нам…
А хто з нами не выпие,
Нех го Перун чашне!
Пеенка была длиннее, но запомнилось только начало и конец. Переводилось это смешно и просто: «Давайте жить сто лет. А кто с нами не будет пить, путь того Перун поразит громом и молнией».
С каждым днем он мне нравился все больше. В последний вечер группа гуляла по Варшаве. Вадим взял меня за руку, мы отстали и затерялись в городском парке… Теперь я понимаю, что была тогда первой, кто попался ему под руку. Но все было прекрасно, как в волшебном сне. В безлюдном парке мы нашли самое глухое место: скамейка пряталась в зарослях высокого кустарника, а до ближайшего фонаря было не менее ста метров.
Маринкины рассказы подготовили меня ко всему. Я знала, что будет делать Вадим, ждала и хотела этого.
Сначала он долго шептал мне ласковые слова, потом его губы прикоснулись к моей щеке, а правая рука проскользнула под плащ.
Странно, что через двадцать с лишним лет я помню эти прикосновения так реально… Есть вещи, которые невозможно повторить. Вадим до конца моих дней будет первым, кто меня поцеловал, первым, кто дотронулся до моей груди. Он мог бы и вообще быть моим первым мужчиной. В ту ночь я была готова отдать ему всю себя, но помешал вдруг вынырнувший из темноты человек в смешной форме варшавского полицейского. Его фонарик скользнул по Вадиму и остановился на мне. Из двух звонко – шипящих польских фраз я поняла, что он потребовал мои документы. Я до сих пор помню этот ехидный голос. Он принял меня за проститутку. Вадим, как клиент, его интересовал мало, а задержанная в борьбе за нравственность девочка могла пригодиться. Для галочки в отчетах или для других целей.
Я окончательно влюбилась в Вадима, когда он бросился меня защищать. На дикой смеси русского, украинского, польского и немецкого языков он заявил, что мы советские люди, что мы любим Варшаву, но завтра убываем в Москву. И вообще – спасибо и привет. Звучало это так: «Мы естем радецки. Завтра мы нах хаузе фарен. Нам бардзо пшиятно в Варшаве… Дьякую, шановний пан. До побаченья».
На последних словах Вадим выдернул меня со скамейки и быстрым шагом удалились от ошалевшего полицейского.
Жаль, но Вадим был, очевидно, выбит из колеи и ему было не до нежностей. На следующий день был поезд до Москвы, в котором тоже ничего не сложилось, кроме коротких поцелуев в тамбуре…
Следующий месяц был самым длинным в моей жизни – я ждала звонка Вадима. Наконец я наплевала на гордость и позвонила сама.
Он узнал меня сразу, обрадовался, начал вспоминать ту ночь в Варшаве, глупого полицейского, наш испуг… Вадим был нежен. Он сам предложил встретиться и продолжить то, что мы начали в варшавском парке. Он сказал, что будет свободен через неделю, когда отвезет жену в родильный дом…
