Самый младший Непран — Максим — стал лучшим сварщиком Северного края, к нему ездили учиться даже с Украины. Сам академик Патон прислал ему благодарственное письмо с приглашением получить работу в Киеве.
На своем родном заводе Максим получил звезду Героя Социалистического Труда. Уже после войны его перебросили в Комсомольск-на-Амуре. Там его засекретили, и для сельчан Сиротина он исчез с горизонта. Остальные Непраны покинули Обозерскую. В Сиротино никто не вернулся. Время словно вычеркнуло их из памяти села.
На Слобожанщине первым председателем колхоза, которому скоропалительно дали название «Червона культура», стал батрак помещика Шандраголова Никифор Пунтус, прадед Алексея Романовича Пунтуса. Трех председателей вырастила эта семья. Они умели руководить себе на пользу, и люди были вроде не в обиде. Привыкли, что над ними есть хозяин. Вечно сетовали на жизнь: плохо живут. А вот как жизнь переиначить, чтоб избавиться от Пунтусов, — об этом думали, но каждый по-своему.
В Сиротине верховодили Пунтусы, многие сельчане пытались переехать в другие села, но везде были свои пунтусы, диктовали свои правила. И получалось, что лучше никуда не рыпаться. Человек — это же птица, у которой вырастают крылья вместе с мечтой о полете. Вот и Максим Непран мечтал, даже будучи ссыльным. Ссылали его родителей. Он был подростком. С ним дружил его ровесник Андрюшка Перевышко. Но вместе они были недолго: жизнь их разлучила — Непранов сослали в Архангельскую область, на Об-озеро, семья Перевышек в середняках числилась, никого не интересовала.
На друзей — Максима и Андрюшку — обратил внимание Сергей Иванович Непран, дед Максима. Разговор начал издалека, дескать, хорошее дело дружба, а вот в жизни, чтобы чего-то достичь, не нужно бояться работы, причем любой.
— А мы и не боимся, — сказали друзья.
— Время такое, хлопцы, — продолжал Сергей Иванович, — что выжить смогут и преуспеть только крепкие работники.
И еще он что-то говорил, Андрей не запомнил, но вот эти слова врезались в память до старости лет.
Вскоре семью Непранов отправили еще дальше на Север. Так неожиданно друзья расстались, и больше им свидеться не довелось. Но свиделись их внуки при необычных обстоятельствах, притом далеко от Украины.
За все эти годы — довоенные, военные и послевоенные — выросли три поколения сиротинцев. Как и Пунтусы, плодились и размножались Перевышки. Село было как пересыльный пункт: одни приезжали, обычно с Прикарпатья, где земля была скудная, другие уезжали, обычно на Донбасс, на шахты, где хорошо платили. В Сиротино уже не возвращались.
Прадед Андрея Даниловича вслед за Пунтусами вступил в колхоз. На все Сиротино оказалось две семьи — Пунтусов и Перевышек, которые весь двадцатый век не покидали землю своих предков, а если и отлучались, например, в эвакуацию, то ненадолго. Данила Данилович Перевышко, дед Андрея Даниловича, в октябре сорок первого угонял за Волгу колхозное стадо элитных коров. В декабре сорок третьего, когда Донбасс и вся Слобожанщина были освобождены от оккупантов, в село вернулась только половина стада — около двух десятков сентименталок да столько же молодняка. И тех пришлось по распоряжению обкома партии распределить по колхозам — повсеместно наращивать поголовье.
Зима и весна сорок седьмого года разразилась на Слобожанщине свирепой голодовкой. Из-за прошлогодней засухи кормов оказалось мало, до зеленой травы не дотянули. Свеклу, заложенную в бурты, людям выдавали на трудодни. Колхозным коровам доставалась только черная солома, снятая с коровников. Стадо почти загубили.
Спас его Роман Евсеевич Пунтус. Он тогда был председателем колхоза. Волевым решением, под расписку, раздал коров по дворам — до мая месяца, когда в рост уже пойдет луговая трава. Строго предупредил: кто не сохранит вверенную скотину — пойдет под суд. И свою семью не обделил. Взял на сохранение трех телочек.
Жили трудно, но на удивление дружно. Перевышек и Пунтусов смертельно поссорила кукуруза. Здесь ее выращивали и до Хрущева, но не в таких масштабах. Не уничтожали под нее луга и пастбища. А когда Никита Сергеевич слетал в Америку, он заразился кукурузой. Приказал ее выращивать везде, в том числе и по берегам Северной Двины, где зацепились сосланные сиротинцы. В пригороде Архангельска со времен Петра Великого выращивали капусту и турнепс, теперь по указанию обкома партии все плантации засеяли кукурузой. До осенних заморозков она успела подняться на два вершка. Местный журналист сфотографировал архангельское кукурузное поле, и снимок поместили на первой странице «Правды Севера». Прислали в Сиротино газетку: вот — полюбуйтесь, даже на Крайнем Севере растет кукуруза, как в Америке. Так что не пшеница теперь всему голова.
Но Украина, как известно, не Америка и тем более не Крайний Север. На Украине все растет по-своему. И кукуруза не всему голова. Истинные хлеборобы это знали.
Данила Степанович, отец Андрея, будучи бригадиром полеводческой бригады, отказался подчиниться решению райкома партии — не стал все поля засевать кукурузой. На полях его бригады пшеница давала рекордные урожаи. Он всячески пропагандировал пшеницу, а еще имел неосторожность недобрым словом отозваться о Хрущеве, дескать, пусть он сам питается кукурузой.
В тот же день его слова стали известны в райкоме партии, и первый секретарь райкома товарищ Семенистый, человек сугубо принципиальный, только и сказал:
— Надо отреагировать. Но инициатива должна исходить от масс.
Молодой председатель колхоза Алексей Пунтус настоял отдать бригадира под суд. Три года Перевышко вкалывал на лесоповале. Попал под амнистию, но здоровье свое загубил. В октябре, когда Хрущева снимали со всех постов сразу, Данилу Степановича отвезли на кладбище. Его правота ушла с ним в могилу. По возвращении из лагерей он успел сельчанам раскрыть глаза на Никиту Хрущева. Задыхаясь от астмы, спел частушку:
Удивили мы Европу,
Взяв такую высоту.
Десять лет лизали ж…,
Оказалось, что не ту.
У этой частушки было продолжение, и Леха Зема спел его, воровато оглядываясь:
Но народ не унывает,
Весело глядит вперед.
Наша пария родная
Нам другую подберет.
Каждый куплет Леха сопровождал припевом:
В герб Советского Союза
Мы вплетаем кукурузу.
Вскоре эти залихватские частушки пели везде, особенно там, где торговали водкой.
После всеобщей амнистии лагеря недолго пустовали. Многие уголовники сюда вернулись уже за новые преступления. Наряду с рабочими и колхозниками отбывали срок и люди из числа интеллигенции. От одного из них — профессора-историка — Данило Степанович услышал, как Никита Сергеевич Хрущев входил во власть. Оказывается, в начале двадцатых годов Хрущев был активным троцкистом, и об этом профессор поделился кое с кем в своем институте. Вскоре профессор стал соседом по нарам с бывшим бригадиром колхоза «Широкий лан».
Пока бригадир коротал время в отсидке, клин полеводческой бригады был распаеван. Лучшая земля отошла Пунтусам, а тридцать гектаров, что между лесополосами, достались Перевышкам. Однако и здесь земля не плохая, при соблюдении травопольной системы давала приличные урожаи.
Но и на этот клин позарился старый Пунтус. Чувствуя свою силу и поддержку головы сельсовета пана Штанько, требовательно попросил отдать эту землю в аренду, дескать, пенсионеры ее не обработают, не внесут удобрения. Но Андрей Данилович стоял на своем: «Земля моя, и я заставлю ее родить. Я же хлебороб. Буду стоять насмерть».
Достоялся… Сейчас поле горело, и пожарник Степан Бескровный, у которого, как у бывшего шахтера, не было своего пая, сыпал соль на рану.
