– А почему он сам не приехал? – спросил он крепыша. Тот обвел взглядом комнату, и мужики, привыкшие к его посещениям, углубились в свои дела: журналы, разлив соков, карты…
Парень присел на край кровати и, обдавая Лешку волной мятного пережевывания, шепнул:
– Ты помнишь, как сюда попал?
Да, Лешка помнил. С ним разговаривал Рома Метлицкий, потом Лешке стало плохо и его увезли. Куда увезли – Лешка не знает до сих пор.
– Ты в Горбольнице, – открыл тайну крепыш. – А о чем тебя Метлицкий спрашивал, ты помнишь?
Лешка напрягся и покачал головой…
Если бы он знал, больной и несчастный, что именно в ту минуту спасает свою жизнь…
– Я ничего не помню. Я вообще ничего не помню. Последнее, что осталось в памяти, это бабка Чувашиха. Она меня куда-то посылала… Но вот куда – не помню.
– Ты лечись, – посоветовал напоследок крепыш. – Может, память и вернется. Она, падла, такая странная! Вот меня в прошлом году забили почти насмерть, и голова, короче, выключилась. Последнее, что помню – это как экзамены в технарь сдавал. А это, е-мое, тринадцать лет назад было. Но потом ничего, оттянуло. Может, и ты чего вспоминать начнешь.
И тут Лешка понял, что вспоминать ничего нельзя. Будет еще лучше, если он останется в больнице настолько долго, насколько это возможно. Не Метлицкий замучает, так Гулько пристрелит.
Он провел ночь в жестоких муках. Болела голова, он дважды просил сестру снять боль. А в те мгновения, когда он забывался, ему виделось какое-то лицо без ясных очертаний, расплывчатое и почему-то залитое давленными помидорами. Он провертелся на кровати почти всю ночь, когда вдруг услышал шаги. В палату, в которую мгновенно ворвался свет из распахнутой двери, вошли двое. Лешка щурился, закрывал лицо рукой, но, как он ни надеялся, это пришли именно к нему.
– Леша, посмотри на меня, – раздалось из темноты. – Это я, Рома Метлицкий. Ты узнал меня?
– Да, узнал.
Потом пришлось отвечать на вопрос о своем самочувствии. А после Рома и еще какой-то мужчина вышли и плотно притворили за собой дверь…
– Вы поймите, он сейчас в нормальном состоянии, но малейший стресс может погубить его жизнь! – твердила заведующая отделением Андрею и майору. Выведя их из палаты, она плотно притворила за собой дверь. – В его голове раковая опухоль величиной с куриное яйцо. Ему жить осталось от месяца до двух. Раз он ничего не помнит, зачем показывать ему место, откуда он родом? Он все равно не жилец на этом свете, и благодарение богу, что мы спасли его жизнь. Хоть на месяц, но продлили.
Мартынов взял женщину за рукав и взглянул в ее глаза.
– Откуда вы знаете, что ему нужно? Может быть, он всю свою проклятую жизнь думал лишь о том, чтобы увидеть если не близких людей, то свой дом?
Та решительно покачала головой.
– Исключено. Роман Алексеевич, если вы будете настаивать, я тотчас позвоню дежурному по областному ГУВД.
Метлицкий потянул Мартынова за рукав, но тот вырвал руку.
– Знаете что, мэм… – его лицо залилось нездоровой краской. – Я плохо помню своих родителей и совершенно не помню место, где родился. Я полжизни провел в лагерях строгого режима, и все эти годы, каждую минуту молил о том, чтобы жизнь подарила мне если не свободу, то хотя бы возможность снова увидеть дом. Дом, которого у меня, в принципе, никогда не было!.. Это химера, к которой стремишься в надежде, что кто-то тебя обманет и расскажет то, что ты хочешь услышать! Я прилетел сюда издалека, я час назад был заинтересован в том, чтобы закрепить свое дело его показаниями! Но сейчас понимаю, что он ничего не скажет, потому что, черт возьми, он ничего не помнит! Он умрет через месяц!.. Так пусть он хоть уйдет по-человечески, под конец жизни узнав, откуда родом! А о родителях я расскажу ему сам!
– Исключено… Я не могу этого допустить…
Мартынов срывался, он не узнавал самого себя, и сейчас он думал о том, что хотел бы увидеть и к чему приблизиться, если бы бог отмерял ему тридцать дней жизни. Он хотел бы увидеть мать, отца и квартиру, в которой жил. И сейчас, стоя напротив этой непокорной женщины, чей мозг покрылся коркой профессиональной ответственности, он чувствовал, что задыхается. Силы были неравны, и пройдет всего секунда до того момента, как их с Метлицким попросят выйти вон. Того требуют медицинские правила.
– Я прошу вас уйти, – секунда прошла.
Андрей уже почти обмяк и покорился, как вдруг дверь палаты медленно открылась. Сначала раздался толчок в створку, потом она дернулась, как будто на нее кто-то упал грудью, и в следующее мгновение она со скрипом отворилась. На пороге стоял Родищев. На подгибающихся ногах, бледный, с помутненным взглядом.
– Я хочу уйти с этими людьми… – тихо сказал он.
– Алексей! – врач подхватила Лешку. – Немедленно в постель!
– Вы не можете мне приказывать… Я сейчас уйду с Ромой и этим человеком…
– Ты болен! – упрямо напирая на Лешку, твердила женщина. – Когда поправишься, тогда хоть за пивом иди. А сейчас ты болеешь!
– Я не болею. Я умираю… Я все слышал. Куриное яйцо – это слишком много для моей головы… – Он развернулся к Мартынову: – Увезите меня, покажите мне мой дом… Расскажите мне, кто мой отец… Я прошу вас… Чего вам стоит?.. Пожалуйста…
– Садись в кресло! – скомандовал Андрей и одним рывком притянул к себе каталку. – Садись, Артур.
Тот, словно не поняв, как к нему обратились, с трудом уселся в кресло. И только потом поднял голову:
– Как вы меня назвали?..
Они мчались по Ордынской трассе, и Рома, сидевший за рулем, гнал машину так, словно боялся не успеть. Рядом с ним сидела Маша, но все время с тех пор, как Андрей забрал ее от подруги, она не сводила с Лешки глаз. В ее глазах стояли слезы, и лишь присутствие уверенных в себе мужчин и их тяжелое молчание первое время не давали ей возможности разреветься.
– Тебя зовут Артуром, Леша, – произнося странные для Родищева фразы, говорил незнакомый ему мужчина. Наверное, хороший человек, потому что все время движения он держал на заднем сиденье его голову на коленях и беспрестанно с ним разговаривал. – Я знаю, что такое головная боль, Артур, я знаю… Нужно держаться, потерять сознание проще всего. Потеряв раз, потом начнешь рушиться в обморок каждое мгновение, когда только подумаешь о том, что слишком долго в него не рушился. Ты скоро увидишь свой дом. Но может быть, лучше было бы тебя не забирать?..
Тот едва заметно качал головой на его коленях и тяжело дышал.
– Ты только довези меня…
– Андрей, – быстро подсказал Мартынов. – Андрей…
– Ты довези меня, Андрей… Я тебя очень прошу…
Лежал и слушал. Американец, давясь собственными словами, говорил и говорил, стараясь за те полтора часа, что будут тянуться до Ордынского, рассказать Родищеву все, что о нем знал. А как это трудно, рассказывать человеку всю его жизнь, если не был свидетелем и одного мгновения его жизни…
– Твой отец был настоящим мужиком. Он долбил всех подряд. Немцев, американцев, поляков… Он мастером спорта международного класса был. Чемпион мира, Виктор Мальков, не слышал? А-а-а, брат, это потому, что спортом не интересуешься… Я всегда… Я всегда хотел быть похожим на него.
– Правда?.. – прошептал Лешка.
– А то! Все бои с его участием по телевизору смотрел. И человек он был хороший. Тебя любил, мать твою обожал…
– А она как умерла?
– Мать? – выигрывая время, глупо переспросил Мартынов. – У нее опухоль в мозге была. У вас это, наверное, наследственное. Но отец долго не мучился. Его в тот же год пневмония свалила. Крепкий мужик был, но против природы не попрешь. Слушай… а ты собаку около своего дома помнишь? Или, скажем, сосну?
Маша не выдержала и в голос разрыдалась.
– А это кто? – поднял в темноте глаза Лешка.
– Это… – осекшись, Андрей понял, что это самый трудный вопрос. – Это дорогой мне человек.
Последние слова он шептал, наклонившись к самому уху Родищева.
– Кролик…
– Что? – оторопел Мартынов.
– Кролик… – показывая пальцем впереди себя, пробормотал лежащий на его коленях. – Мой кролик…
Американец похлопал ресницами и наконец понял. Маша держала на коленях сумку и пушистого песцового зверька, полученного в качестве призовых за ворошиловскую стрельбу Мартыновым. Дотянувшись до него, он вручил его Лешке.
– Штырь…
– Не понял, – сообщил ему Мартынов.
– Катастрофические неприятности… Кажется, теперь я понимаю, что это значит…
Андрей поморщился.
– Рома, побыстрее можно?
Побыстрее было уже некуда. Даже сквозь мельчайшие щели в наглухо закрытых окнах раздавался свист и чувствовалось, что убоповская «Волга» качается, как катер, удирающий от рыбнадзора.
– Ты помнишь этот дом?
Андрей сидел на лавочке перед потемневшим от старости оранжевым домом и продолжал держать на коленях Лешкину голову.
– Ты помнишь эту сосну? Никогда не хотелось забраться по ней на небо?
– Я ничего не помню… Все отдал бы, чтобы вспомнить. И все отдал бы, чтобы хоть раз увидеть своих родителей…
