24
— Ты?
— Удивительно, что ты так этому удивлена. Неужели ты думала, что я не попытаюсь с тобой поговорить?
— Я надеялась, что ты поймешь — этого делать не надо.
— Настя, прошло уже несколько дней. Мне казалось, что у тебя было время остыть.
— Остыть?!
— Остыть, охолонуть, успокоиться, раскинуть мозгами. Можно, я войду?
— А ты не боишься, что Жора дома?
— Не боюсь. Я специально следил за вашим подъездом и видел, как он отъехал.
— Понятно.
— Можно, я войду?
— Мне не хочется тебя впускать.
— Почему?
— Не хочется, чтобы ты осквернил и этот дом.
Противореча своим словам, Анастасия Платоновна сделала шаг в глубь прихожей. Василий Леонтьевич, инстинктивно оглянувшись, вошел.
— Кстати, — сказал он, снимая с плеча кожаную сумку, — твой жених в курсе? Впрочем, что я спрашиваю. Конечно же, ты не могла ему не рассказать. Интересно другое — как именно ты ему все это преподнесла.
Анастасия Платоновна, сложив руки на груди, прислонилась к стене.
— Как, как. Объективно. Просто описала то, что видела, и больше ничего.
Василий Леонтьевич криво улыбнулся.
— Да-а? И как он к этому отнесся? Держу пари, только в первый момент господин модельер повозмущался. В сущности, ведь эта информация полностью в его пользу.
— Ты угадал, проницательный бывший муж. Жора похихикал и успокоился. До этого он был не слишком уверен в своих позициях. Он для чего-то вбил себе в голову совершенно дикую мысль, будто я к тебе неравнодушна.
— Действительно, дикость.
— Не ерничай, не умеешь.
— Ладно, не буду.
— Но после того, что я ему рассказала, он понял, что скорее всего ошибался. Не могу же я, в самом деле, испытывать какие-то нежные чувства к такому животному, как ты.
Гость задумчиво пожевал губами и почесал шишковатый лоб.
— Знаешь, у меня есть к тебе несколько предложений.
— Заранее отвергаю их. Все.
— Хочу предупредить тебя, Настя, для начала, что на меня любые твои оскорбления никак не действуют и не подействуют. Поэтому не трать зря силы и эмоции. Во-вторых, я предлагаю пройти в комнату и сесть. Разговор нам предстоит довольно продолжительный.
— Ах, ты еще, оказывается, не понял, что я хочу, чтобы ты немедленно убрался?
— И третье — мне нужно сделать укол.
— Только этого не хватало.
— Ну будь благоразумна. Ведь здоровый негодяй доставит меньше хлопот, чем негодяй, бьющийся в судорогах.
Самый лучший способ добиться своего от женщины — это начать с просьбы о врачебной помощи.
— Ванная там, — недовольно махнула рукой Анастасия Платоновна, это был максимум участия, на которое она была способна.
Василий Леонтьевич полез в сумку, достал ампулу, одноразовый шприц и отправился, куда было указано. В ванной он закатал штанину, протер голень одеколоном, найденным на полке, и нанес себе медицинскую процедуру.
Войдя в гостиную, он нашел Анастасию Платоновну в самом дальнем кресле. Надо сказать, что обставлена была гостиная известного кутюрье хоть и роскошно, но уже слегка старомодно. Скорее всего, в соответствии с вкусами умершей лет пять назад супруги. Супруга была мещанкой с претензиями. Такое сведение имелось откуда-то в голове Василия Леонтьевича.
Анастасия Платоновна села таким образом, что до нее невозможно было добраться, не столкнувшись с каким-нибудь мебельным препятствием. Центр баррикады составлял журнальный столик с горой модных журналов. Тяжелый стул с замысловато резной спинкой и огромная ваза с искусственными цветами держали фланги.
— Хочешь кофе? — осторожно спросил Василий Леонтьевич.
— Нет уж, спасибо, сыта по горло. И тебе советую оставить все эти попытки «зацепиться». Коли есть что сказать, говори. Хозяин уехал не слишком надолго.
— Он уехал до завтра.
— Не хочешь ли ты сказать…
— Не хочу. И ничего не попытаюсь извлечь из того факта, что до его возвращения целая ночь.
— Еще бы, — фыркнула Анастасия Платоновна.
Василий Леонтьевич осторожно сел в угол велюрового дивана. Поправил очки.
— Ты знаешь, Настя, я тебя люблю.
Она опять фыркнула.
— Теперь меня это не интересует. Совсем.
— Я не рассчитываю вернуть тебя как женщину…
— Не хватало…
— Но как человеку, с которым мы прожили вместе немало лет, мне бы хотелось что-то объяснить. Хоть что-нибудь.
Она пожала плечами.
— Объясняй.
— Понимаешь, не разжалобить, не растрогать, а именно объяснить. Заметь себе. А ведь это очень тонкий момент. Любишь женщину не тогда, когда хочешь ее как женщину, не тогда, когда хочешь вызвать ее восторг, нравиться ей, и даже не тогда, когда испытываешь потребность ее мучить, терзать, измываться, то есть подчинять. Лишь когда появляется желание — кстати, совершенно напрасное, глупое, свидетельствующее, что ты женщину начал терять, — так вот, когда появляется желание объяснить ей что-то, — значит, ты ее любишь.
— Ты всегда любил пофилософствовать. Когда нужно и когда не нужно.
Василий Леонтьевич поскреб джинсовое колено длинными бледными пальцами.
— А знаешь, почему оно глупое?
— Что именно?
— Желание объяснить женщине что-то важное. Знаешь?
— Я слушаю, говори.
— Потому что женщине, во-первых, ничего нельзя объяснить, и во-вторых, потому, что ей не нужны никакие объяснения. Они ее раздражают и пугают.
— Ты хотел как-нибудь оскорбить меня и поэтому целишь во весь женский пол, господин Вейнингер.
Василий Леонтьевич поморщился мгновенно и болезненно.
— Нет, конечно. Я даже не знаю названия тому, что сейчас делаю. Видимо, я слабый человек, мне для самоуважения важно, делая глупость, хотя бы объявить, что я знаю, что это глупость.
Настя неприязненно поежилась в кресле.
— Многовато слов и сложновато они составлены. Все ведь проще. И намного проще. В свое время, чтобы удовлетворить свои грязноватые, мелковатые плебейские комплексы, ты соблазнил дочку крупного начальника, а потом женился на ней. Причем все обставил так, как будто эта свадьба произошла по прихоти этого начальника. Да, тебе удалось скрутить толстую фигу в адрес этого дуболома-аппаратчика, молодец. Далее ты жил в свое удовольствие, измываясь над девчонкой, обалдевшей от абсурда неестественных отношений. И вот когда ты почувствовал, что эта девчонка к тебе наконец-то полностью, по-настоящему охладела, ты обнаружил в себе некие глубокие чувствища. Что, не так?
Василий Леонтьевич покивал.
— В общем, да. Схему ты нарисовала более-менее правильно, Но схема — она и есть схема. Когда смотришь со стороны, ничего, кроме омерзения, личность, прожившая последние несколько лет так, как я, не заслуживает.
— Это уж точно.
— Но при желании можно посмотреть изнутри…
— Спасибо, не хочется. Было время, когда я страстно желала получить на это право, мне не было позволено. Меня брезгливо, или, вернее, пренебрежительно пнули. Ты же ничего не подозревал о тех сумасшедших ночах, которые… о тех невероятных подозрениях, что являлись мне. Уж не знаю, что бы я тогда отдала, чтобы проникнуть в это «изнутри».
— Я тебя понимаю.
— Молчи, дурак. Если бы тогда дошло до разрыва с отцом, а ты знаешь, что это был за человек, я не сомневалась бы ни единой секунды, кого выбрать. Ты ведь его ненавидел.
— Ненавидел.
— И боялся.
— Боялся.
— Почему ты тогда торчал здесь? Меня презирал, отца ненавидел, и сидел тут сиднем, дикость! Ты хотел ему сделать больно?
— Еще как.
— И у тебя была такая возможность. Не знаю уж, за что ты хотел ему отомстить, потом расскажешь, но способ отомстить у тебя был великолепный.
— Какой?
— Тебе было известно, как отец меня любил. Ты мог сказать ему: забирайте обратно ублюдочное свое сокровище, товарищ член ЦК. Ты бы его этим не то что унизил, ты бы его убил. Растер в порошок! Хочешь, я тебе скажу, почему ты этого не сделал?
— Почему, Настя?
— Сначала я думала, что из страха, что отец помешает твоей карьере, но потом поняла — нет. Ведь карьеры ты никакой не делал. Не способен ты был к деланию ее, даже под таким крылом, как папашино.
— Это верно.
— Или ты будешь утверждать, что просто брезговал, боялся: скажут — это он благодаря тестю выдвигается?
— Нет. Я просто был к моменту нашего брака ни на что подобное не способен.
Анастасия Платоновна неприятно осклабилась.
— Не врешь, какой гордый, не пытаешься выставить себя в лучшем виде. Да плевать мне на это, неинтересно мне теперь это.
— Я знаю, Настя.
— А не бросал ты меня потому, что бросить меня можно было только один раз, а издеваться, будучи моим мужем, ты мог бесконечно. Разве не так?
Василий Леонтьевич кивнул.
— Ты молодец, Настя, и объяснять тебе придется значительно меньше, чем я думал.
