– Нет... Хотя, скажи тете Марусе, пусть нам по шашлычку сделает.
– Скажу. – Она, вихляя задом, пошла в подсобку. Получалось развязнее, чем летом. Набирается опыта...
– Кудряво живешь, – буркнул Пашка.
– Не жалуюсь.
– Приоделся, смотрю, загорелый. На курорте был? – Пашка тер подбородок о плечо. Что-то его мучило.
– Был... А у тебя как дела?
– Никак. Работаю, пью... Лучше ты рассказывай. Где вкалываешь, чем занимаешься?
– В кооперативе, – насмешливо ответил Сергей, – фазанам хвосты общипываю.
– И хорошо платят?
– На красивую жизнь хватает.
– Вижу, – уныло подтвердил Пашка. – А меня туда нельзя пристроить?
Сергей отрицательно покачал головой.
– Думаешь, не справлюсь?
К столику подошла тетя Маруся с дымящимися, сочными шашлыками. Сергей поболтал с не, чтобы не отвечать другу. Уловка не помогла. Пашка, склонив голову к плечу, исподлобья смотрела ожидающе.
– Мы же с тобой говорили на эту тему...
– Я тюрьмы не боюсь.
– Если бы тюрьма... – Он отпил коньяка. Напиток горчил, неприятно сводил скулы и пощипывал язык.
– Чего мне бояться?! – сердито произнес Пашка. – Кому я нужен – калека?!..Уж лучше погулять от души, а потом... Ты ведь не боишься?
Сергей пожал плечами:
– Не знаю... В Афгане боялся, а здесь... У меня такое впечатление, будто я там убит и похоронен, поэтому ничего теперь не чувствую. Пытаюсь здесь по-новому родиться, но не получается.
– И у меня.
– Ну, ты еще выкарабкаешься: тебе еще есть чего хотеть.
– Как?
– Баба нужна. Через нее надо родиться снова. – Сергей вспомнил жену и горько улыбнулся. – У меня не получилось: аборт сделала.
– Кто? – испугался Пашка.
– Жена... бывшая.
– А-а... – облегченно выдохнул Пашка и как-то буднично пожаловался: – А со мной никто не хочет. – И, залпом выпив полстакана, фыркнул по-собачьи и понюхал рукав пиджака.
Что ему сказать или посоветовать? Была бы здесь восточная красавица, заплатил бы ей, сколько запросит за ночь с Пашкой. Она ведь шлюха – что ей стоит побыть одну ночь проституткой? Но красавицы не было, видно, линяла очередным кавалером, скоро появится с новым.
Пашка выпил еще полстакана, язвительно кинул:
– Марина здесь недавно была. Тебя ищет.
– Пусть ищет.
– Просила, чтобы я тебя разыскал. Хоть под землей. Ей надо срочно поговорить с тобой.
– Мне с ней не о чем говорить, – отрубил Сергей и принялся за шашлык: тема закрыта.
Пашка не хотел понять, его будто подстегивали:
– Несколько раз приходила, плакала.
– Хватит, Паша.
– Мне-то что? Я могу и замолчать. А она целыми вечерами о тебе говорила, – добавил Пашка болезненно, будто ковырялся в собственных шрамах.
– Поговорит – и перестанет.
– Она же тебя любит.
– Другого полюбит, – огрызнулся Сергей, – она влюбчивая... Не говори ей, что видел меня.
– Она здесь частенько бывает, можете случайно встретиться.
– Значит, не приду сюда больше. Если что надо будет, домой к тебе загляну.
– Жалко ее...
– Это ей меня жалко, – возразил Сергей. – Не хотел я с ней. Подвернулась, когда совсем невмоготу было, но еще надеялся, что выкарабкаюсь.
– А может, сумеешь... через нее?
– Ни через нее, ни через другую. И не хочу никого за собой утянуть... Знаешь, иногда завидую ребятам, которые погибли. Им теперь все ясно... Надо было мне остаться на сверхсрочную, предлагали ведь. Но сам понимаешь – дембель, домой охота. Думаю, отбомбил свое, пусть другие покорячатся.
– Сейчас пойди.
– Не берут. Инвалидность мешает – выпросил на свою голову. Да и выводят войска из Афгана, а в мирную армию не хочу: там еще хуже, чем здесь. – Сергей поднял стакан, чокнулся а Пашкин. – Ладно, давай выпьем за мое кооперативное здоровье. До дна.
Они выпили и со спокойствием людей, решивших все проблемы, принялись за шашлык.
Зимняя сессия не поместилась в памяти. Голова была занята другим – покоилась на подушке, пропахшей родными духами, и думала до ломоты в висках. Чередой, словно в разбитые ворота заходили по одному черные бараны, кружились сцены предстоящего разговора с женой. Верил, что вернется она, и придется ему или простить, или... Эти «или» менялись по непонятным законам. Вдруг за черным бароном появлялся белый, за ним другой, они заполняли двор, и черные словно растворялись в них или отправлялись в конец длинной невидимой очереди, чтобы однажды протрусить в ворота вслед за последним белым. Иногда избавлялся от них, забывшись в беспокойном, сторожком сне. Звук женских голосов в коридоре или стук каблуков вырвал из забытья, голова отрывалась от подушки, напряженное тело выжидательно замирало, а когда голоса или стук, миновав дверь, затихали, голова падала на подушку, и черный баран, напористо и торопливо, переступал через доску от разбитых ворот. Это была месть за слабость в миг ожидания, за то, что готов был броситься навстречу жене, позабыв о гордости. И плотнее закрывал глаза, чтобы справиться со стыдом, разгонял баранов и давал обещание разобраться с женой коротко и навсегда.
Убивать научили. Даже одним ударом руки. Однажды, гоняясь за бандой, захватили пленного. Душманчик был молодой, лет шестнадцати, щеки едва тронул черный пушок. Выдавал себя за мирного, но когда сдернули с правого плеча халат, обнаружили на коже над ключицей потертости от винтовочного ремня. Сергей сам занялся пленным. «Душок» скулил, поминал аллаха, но не раскалывался. От ударов по корпусу он вскидывал голову, а кадык подпрыгивал и плавно оседал. Разозлившись, Сергей ударил ниже подбородка. На этом допрос и закончился. Командир заставы пожурил и посоветовал приберечь такие удары на крайний случай.
Только экзамены и голод выгоняли Сергея из комнаты, и то старался покупать продукты на обратном пути из института. Брал обычно хлеб и кусок колбасы, чтобы не торчать на общей кухне, заходил в нее лишь вскипятить воду на чай. А ведь чайник на печке, часа два назад поставил.
Кто-то выключил газ, воды в чайнике осталось на треть и еще горячая. За соседней плитой вертелась Марина. Она, как всегда при встрече с ним, занялась очками – медленно и тщательно затерла серой фланелькой большие стекла. Сергей, как всегда, не обратил бы на нее внимания, но кончился хлеб. Не шибко надеясь на удачу, спросил грубо:
– Хлеб есть?
Марина удивленно глянула куда-то позади него, словно искала третьего, к кому обращен вопрос.
– Тебе белого или ржаного?
– Любого.
Подождал ее на кухне, не дождался, ушел к себе. Испугалась, что и ее побьет, как жену, дура. Чайник поставил на стол и снова завалился на кровать.
В дверь тихо постучали.
– Да!
Зашла Марина с полбуханкой хлеба и куском сухой колбасы в левой руке и куском торта на тарелке в правой.
– Я вчера из дома приехала... много привезла, мама наложила... все не съем, – стеснительно объясняла она, стараясь не глядеть на Сергея.
Не научилась еще подавать милостыню. Такое впечатление, будто сама просит. Сергей молча сдвинул на один край стола грязную посуду, предложил:
– Чаю выпьешь?
Марина не ответила.
– Садись.
Она неторопливо и основательно устроилась на стуле, мизинцем смела в сторону крошки со стола перед собой.
– Заварка у меня холодная, вчерашняя, – предупредил он. Заварка был пятидневной давности, последняя, поэтому и растягивал.
– И я так пью, – сказала она.
Врет, конечно, не хочет обидеть хозяина. Ну что ж, пусть ей будет хуже, может, попив бурды, быстрее избавится от стеснительности.
Она аккуратно пила чай маленькими глотками, а правой рукой подпирала щеку, закрывая родимое пятно. Прищурив близорукие глаза, рассказывала, как не готова к завтрашнему экзамену. При этом выражение лица у нее было такое, словно вот-вот заплачет. Лучше бы в очках пришла. Витька Тимрук любил хвастать победами над интеллигентными девочками в очках. По его словам, половой акт с ними состоял из двух этапов: первый – снять очки, второй – само дело.
– У меня картошка жареная есть – принести? – заметив, как жадно он ест, спросила Марина.
Предложил кто-нибудь другой, огрызнулся бы: в подачках не нуждаюсь! А у Марины не стеснялся брать.
– Тащи.
Она принесла сковородку картошки, кусок ветчины и тарелку с солеными помидорами. А потом перемыла грязную посуду, пообещала разбудить на экзамен, действительно разбудила – в общем, взяла под опеку. Он же не особо сопротивлялся, абсолютно не воспринимая ее как женщину, скорее, как приятеля среднего пола.
Еще бы экзамены за него сдавала – цены бы ей не было. Экзаменов не боялся. Брал билет, садился подальше от преподавателя и внаглую списывал из учебника или Марининого конспекта. Преподаватели закрывали глаза. И ставили оценку «удовлетворительно» – видимо, знали о жене. Помянул об Инне только преподаватель по истории КПСС – пожилой мужчина с лицом невыспавшегося человека. Когда Сергей сел к нему отвечать, преподаватель повертел в руке зачетку и вдруг перебил язвительно:
