Но для Заруцкого такая практика – дичайшее исключение из правил. Поэтому Антон даже не удивился, когда Николай Сергеевич, молодой и перспективный председатель суда, сказал:
– Антон Павлович, на вас поступила жалоба в Квалификационную коллегию судей.
Вот так. Не больше и не меньше. Жалоба на Струге поступила не председателю и даже не в областной суд. А именно – в Квалификационную коллегию судей. Направить туда ноги не обремененного знанием закона гражданина могла только грамотная рука.
– Можно узнать – от кого и по какому поводу? – спокойно осведомился Струге.
– Конечно. В коллегию обратилась гражданка Матюшкова. Как же так, Антон Павлович? Я всегда вас считал человеком образованным и культурным. А Матюшкова... как ее? – Не понимая, что совершает глупость, Заруцкий стал копаться в бумагах. – Анна Матвеевна! Она жалуется на то, что вы ее обругали нецензурной бранью во время процесса.
– Маюшкову помню. Нецензурную брань – нет. – Антон слегка поморщился. – Мне другое непонятно. Откуда Анна Матвеевна Матюшкова, с семьдесят девятого года состоящая на учете в психиатрическом диспансере, знает о существовании Квалификационной коллегии судей? Она ведь даже когда расписывается, вместо подписи ставит печатную букву Ю. На составление фразы «В Квалификационную коллегию судей» у нее ушли бы годы. Может, я пять лет назад матюгнулся? Я тогда выносил ей первый приговор по факту кражи игрушек в детском садике.
Поняв, что переборщил в выборе нужного фигуранта, Заруцкий спрятал лист бумаги. Теперь Антону было нетрудно понять, где питала силы гражданка Матюшкова...
Но «неладное» в одиночку, как правило, не приходит. Особенно – у Заруцкого. В ККС появились еще две жалобы. Понятно, что они поступили не от адвокатов и их содержание не относилось к вынесенным приговорам или ходу процесса. Обе кляузы содержали правовую лексику, но их авторы к юриспруденции не имели ни малейшего отношения. Струге стало понятно, что составлялись они, как письмо турецкому султану, коллегиально. В этом кабинете.
Процесс пошел...
Струге уже ни на йоту не сомневался, что последние события в его жизни и начавшийся «пресс» – звенья одной цепи.
– К вам в последнее время никто не обращался по поводу того, что судью Струге нужно обезличить? – Антон сознательно пошел ва-банк. – Растоптать, например? Лишить полномочий с последующим уничтожением? Или тот, кто к вам обратился, в ход дальнейших событий вас не посвящал? Просто попросил почву из-под ног выбить?
Заруцкий побагровел. Он мог бы сейчас закричать, если бы не был уверен в том, что это не имеет никакого смысла. «Гон» срывался, еще не начавшись. И теперь, если еще и были какие-то сомнения относительно статуса Струге, то теперь они развеяны, как прах по ветру. Не умеющий держать расстояние Струге стал неугоден совершенно однозначно. И все, что мог себе сейчас позволить Заруцкий, это многообещающе процедить:
– Да, это я подсказал гражданам. Мне нечего скрывать. Все негативные факты должны быть рассмотрены, и по ним должно быть вынесено решение. Знаете, Антон Павлович, времена тихого заметания мусора в угол своей хаты прошли. Я поступаю так, как надо.
– А когда не знаете – как надо? По закону?
– Вы не вписываетесь в коллектив, Антон Павлович.
«Еще как не вписываюсь...»
Это были последние мысли Струге, когда он выходил из кабинета. Следуя по коридору, он вспомнил выступление Заруцкого во время вступления в должность. Будучи назначенный председателем, он собрал судей в аудитории и представился. Потом вкратце изложил свою концепцию административного управления районным судом. Он сказал: «Все будет по закону, как надо». И, стоя за миниатюрной трибуной, всем телом оперся на Конституцию. Конституция под ним слегка просела и сморщилась. В ходе выступления Заруцкого занесло. Он, что свойственно личностям параноидальным, ударился в философию, заменяя одно понятие другим. Выгодным ему. Наконец он вклинился в дебри так далеко, что выдал следующий постулат:
– Беда не в том, что судьи берут. Беда в том, что мало дают.
Судьи окаменели, а Струге во весь голос расхохотался. Поняв, что перебрал, Заруцкий успокоился, но все же попытался выяснить у судьи-весельчака причину смеха. Особенно обидным это было потому, что смех еще незнакомого судьи прозвучал в тот момент, когда в окончании речи должны были раздаться если не аплодисменты, то хотя бы поощрительное покачивание головами.
А Антон просто не понимал, что имеется в виду под словом «дают».
– Надо брать больше? – уже серьезно спросил он.
Оказывается, Заруцкий под понятием «дают» обозначил срок приговора. «Беда в том, что судьи выносят чересчур мягкие приговоры».
Есть такое понятие – «стечение обстоятельств». Это когда несколько непредсказуемых явлений происходят одновременно. Но Антон давал себе отчет в том, что ни о каком стечении обстоятельств речи в данный момент не идет. Случайность произошла всего одна. Нелепая, дикая. Он оказался свидетелем события, у которого просто не должно быть живых свидетелей. Все происходящее в дальнейшем – не совпадение, а цепь происшествий, логично связанных между собой. Их причинно-следственная связь стала просматриваться сразу после этих дурацких посиделок на крышке погреба, во дворе банка. И что происходит сейчас?
Он стал мишенью для банальной группы бандюков – раз. Разрабытываемым фигурантом по делу о пропавшем общаке – два. Начались неприятности в суде – три. И самое грустное заключается в том, что, отдай он деньги «хозяевам», не изменится ровным счетом ничего. Все окажутся разом правы. Был еще Востриков, но надеяться на показания бомжа, после того, как его обработают в СИЗО, безнадежное занятие. К делу подошьют еще и обвинительное заключение по факту похищения человека.
«Это я тебе, судья, как прокурорский работник, говорю!» – усмехнулся Антон.
Ну, до уголовного дела еще далеко. Для этого нужно Генерального прокурора крайне заинтересовать. Причем так заинтересовать, чтобы он санкцию дал и на разработку судьи, и на его последующий арест. А с тем, что сейчас имеет Земцов, даже к районному прокурору ходить не стоит.
Разгребая дела, лежащие в сейфе, Струге слушал секретаря и чувствовал, что кабинет становится чужим. С каждой минутой ощущение отдаленности от всего, чем он жил последние годы, овладевало всем его сознанием.
Выдернув незаметно для секретаря телефонную вилку из гнезда, он обмотал один из металлических штырьков бумажкой. Вилка вернулась на место.
– Что у нас с телефоном, Алла?! Я же говорил – если что-то не так с документами, техникой – сразу докладывать! А если меня не могут люди найти?
Испуганная секретарша, десять минут назад разговаривавшая по телефону с начальником канцелярии, подошла к столу и подняла трубку.
– Проверяешь – глухой я или нет? – Антон встал со стула. – Позвоню от администратора. Он у себя?
Администратор, услышав о проблемах с телефоном, вышел из кабинета. Неработающий аппарат – это его проблема. На то он и администратор. Антон быстро набрал номер Шкаликова и справился о Вострикове.
– А что с ним случится? – Шкаликов опять что-то жевал. – Сидит петух в клетке, радио слушает. Я ему наушники дал, чтобы шума не было.
Струге положил трубку в тот момент, когда зашел администратор.
– Я вызвал связиста. Действительно, – заметил он, – гудки пропали.
«Еще бы не пропали», – подумал Антон и вышел вон.
Через минуту телефон работал, как и раньше. Сжав крохотный листок в пальцах, Струге выбросил его в урну. Теперь он даже по собственному телефону не мог говорить без опаски. Это в законе прописано, что службы не имеют права «вести» судью. Но это не та страна, чтобы выполнялись законы. И «ведут», и «слушают», и «просматривают»...
«В связи с болезнью судьи назначенные дела переносятся» – вещала табличка, изготовленная Аллой из листа картона. То есть, другими словами выражаясь, табличка предупреждала: судьи в кабинете нет. Однако менталитет людей, населяющих пятую часть суши планеты Земля, таков, что они обязательно сядут на лавочку, проверяя правоту таблички «Окрашено». Люди шли и шли – подписать разрешение на свидание, объяснить проблемы, толкнувшие сына на изнасилование...
Антон заперся в кабинете, и все удары принимала на себя Алла. Она сидела за столом в зале заседаний и разъясняла всем входящим содержание надписи на картоне. А рабочий день тем временем перевалил через барьер, разделяющий работоспособность с тягой к дому – закончился обед. Антон приводил в порядок документы и на листе писал задание секретарю.
Телефонный звонок застал его в тот момент, когда он, закончив, размышлял о наступающем вечере. Снимать трубку или нет? После семи дребезжащих сигналов он понял, что трубку не положат до тех пор, пока он не ответит. Либо звонил ненормальный, либо тот, кто хорошо осведомлен о его местонахождении. «Пастор? Пащенко? Заруцкий?..»
