— Я вас понял. Честность не определяется должностью. Это здесь, глубже, — Бурдин постучал пальцем по груди. — Честный, пока нет возможности воровать. Многие так и умирают честными... А мне вот не довелось. Я познал себя. Сполна.
— Кстати, давайте уточним. У вас сколько сберкнижек?
— Три, было.
— Правильно, — подтвердил Петрушин, изучая соответствующую бумагу, — общая сумма вкладов—13 тысяч 635 рублей. Деньги со счетов ни разу не снимались, за исключением последнего. «патриотического поступка».
— Не-ет, ни разу, избави бог! — испугался Бурдин. — У нас ведь всю жизнь ни копейки на книжке не было. Да и самой книжки не было. Зачем? А тут, лет пять назад, собрались завести. Мебель старая, развалилась, решили скопить на новую. Скопили, больше тысячи. И вот тут, помню, червячок зашевелился внутри: надо снимать деньги, а жалко. Жалко, и все тут! С этой проклятой тысячей как-то надежнее было, увереннее. Возраст, что ли, такой подошел? Долго тянул, потом снял. И как без крыши над головой остался. А тут Симонин со своей идеей... Проходимца этого приволок...
— Это кто проходимец?—попросил уточнить следователь.
— Усков, кто же. И ведь заманчиво было: цветочный посадочный материал действительно нужен, а у нас его много, только организуй. Ну и организовали... Как же можно испохабить идею!..
Бурдин умолк, уставившись отсутствующим взглядом в окно.
— Вот меня всегда интересовало, — прервал молчание Петрушин,— как это делается в первый раз, в самый первый? Как переступают эту черту? Трудно, наверное, без подготовки: честный, честный — и вдруг сразу вор. Муки, потрясения, да? Или проще все?
— Посочувствовать хотите, — горько усмехнулся Бурдин.
— Ну если муки, почему не посочувствовать? Жалко ведь. Я тут одно дело о взятках вспомнил. Ответственный тоже товарищ был. Долго не решалось жулье к нему подступиться, потом все-таки решилось. И уж как готовились: купюры одну к одной подобрали, новенькие все, хрустящие. Папку красивую нашли, куда взятку вложить. Понимали люди, что трудно в первый раз. Решили таким вот эстетическим путем облегчить нравственные страдания. Ну а потом просто срам один: купюры мятые, разномастные— трояки, пятерки. И хоть бы в конверте, так нет — резинкой перетянут, и сойдет. А у вас?
— Примерно...
— Понятно.
— Судить будут открыто? — спросил Бурдин.
— Открыто. Какие у вас секреты?
— А закрыто... никак нельзя?
— Нет, никак.
— Стыд какой, ужасно!
— Ну, судя по сумме, дело будет длинным, привыкнете.
— К этому не привыкнешь.
— Но привыкли же к «сверхурочным».
— Нет, нет,—сокрушенно прошептал Бурдин.
Дело № 23561.
— Как с «ромбовидным предметом», советник? —с ходу поинтересовался Красин при очередном посещении кабинета Петрушина.— Не вспомнил? Понятно. Вот что, есть идея. Гипноз. Под гипнозом все вспомнишь. Я узнал об одном деле аналогичного характера. Свидетель забыл номер телефона, а это был телефон подозреваемого. Под гипнозом вспомнил. Все получилось в лучшем виде.
— Я консерватор, Красин, — вяло отреагировал Петрушин.— И потом, я боюсь насмешек начальства.
— Так оно не узнает, — заверил Красин.
— А если узнает?
— Послушай, у меня есть знакомый психотерапевт, Фрейда читает, психоанализом балуется на досуге. А уж гипнотизер!..
Глазищи — во! Только глянет — и спать, спать, спать. Хочешь — на дому, хочешь — прямо здесь, не отходя от кассы. И полная тайна исповеди...
— Давай говори, что у тебя, — перебил Петрушин, догадываясь, что Красин пришел не с пустыми руками.
— Нашел кольцо в виде лепестка с бриллиантом. В скупке обнаружил. Вернее, само-то кольцо давно продано, но служитель скупки узнал вещицу, как не узнать — штучная работа. Подняли документы. Оказалось, что сдал кольцо некто Заведерский, торговец лотерейными билетами, бывший интеллигент, выбитый из седла алкоголем. Так уж и быть, откроюсь. Узнал я об этом достаточно давно, но Заведерский куда-то исчезал, и мне не хотелось беспокоить тебя раньше времени, я же понимаю — дел по горло. Но сейчас он объявился. Говорит, что отдыхал в деревне, но есть подозрения, что ездил за анашой в Джамбульскую область. Ну это ладно, разберемся. По поводу вещички не запирался, рассказал сразу. Сдать попросил его Сапогов, на комиссионных началах. Знают друг друга давно и питают взаимное доверие.
— Когда сдано кольцо?
— Вот документы. Двадцать седьмого июля сего года.
— Значит, Сапогов... — после долгого молчания произнес Петрушин полувопросительно-полуутвердительно.
— Я тебе давно говорил, — скромно подтвердил капитан.— Есть, правда, один нюанс, прямо и не знаю, как ты к нему отнесешься... — замялся Красин.
— Что еще? — с опаской спросил Петрушин.
— Еще Заведерский сдал брошку с янтарным жуком. Но было это пятого января, то есть ровно за полгода до убийства. И говорит, что тоже получил от Сапогова.
Петрушин присвистнул, присвистнул в ответ и Красин.
— Уж не та ли это брошка, о которой говорила Ведникова? Значит, «школьный товарищ» реабилитирован. Надо проверить по сберкассам счета Сапогова — он ведь машину собирался купить.
— Надо арестовывать Сапогова и производить обыск, иначе я за себя не ручаюсь, — объявил Красин.
— Надо арестовывать, — решительно подтвердил Петрушин, а потом вдруг обмяк и жалостливо спросил:—А с Черемных как же?
— Да-а, Черемных... — неопределенно подтвердил Красин. — Может быть, арестуем Сапогова и все прояснится?
Сделали, как решили. Сапогова арестовали. Дома у него и Веры Ведниковой был произведен обыск. Пришлось перебрать все по тряпочке, по иголочке, по гвоздику, особенно в кладовке. Там и был обнаружен в уголке под инструментом узелочек из пакли, а в нем платиновое колье в виде трона с короной и орлами и золотые часы-луковица с надписью: «Трехсотлетие дома Романовых». Когда Вера Ведникова увидела эти вещи, она устроила обморок и обещала «оторвать паразиту голову», но «паразит» был уже вне пределов ее досягаемости. Больше ничего из драгоценностей не обнаружили.
Сапогов давать показания отказался. Ни рубашки, ни брюк, образцы которых Петрушин заблаговременно получил в пользование, найти не удалось.
Когда уже показалось, что развязка близка и вот-вот все образуется, Красин пришел к Петрушину со странной новостью.
— Ты тут насчет Михнюка просил, — виноватым тоном начал капитан. — Я покопался в свободное время, и, ты знаешь, что-то он мне тоже разонравился. В день убийства Ведниковой Михнюк значился в отъезде — был в Гурзуфе на отдыхе. А один малый — он живет этажом выше квартиры Ведниковой Лели — говорит, что вроде бы его видел, и именно пятого июля.
— Где видел? — насторожился Петрушин.
— У дома, естественно. Ты поговори с ним. Тракин Иван Сергеевич его зовут.
— С Тракиным я поговорю. А нам с тобой надо собираться в Запорожье, пора зачищать концы.
Ученик 9-го класса Иван Тракин, низкорослый по современным меркам, но крепкий в плечах подросток, после разговора с оперативником проявил живой интерес к сотрудничеству со следственными органами.
— Значит, так, — с удовольствием начал он. — Я нес в химчистку палас. Открываю дверь, смотрю — метрах в десяти от меня идет этот, ну который часто ходил к этой, к артистке, на втором этаже...
Тракин застыл, в растерянности от того, что сказать больше нечего, — информация оказалась исчерпанной.
— Подожди, давай по порядку, — пришел на помощь следователь. — Когда это было?
— Это было в субботу.
— Почему в субботу?
— В воскресенье мы уезжали в ЛТО, ну этот... лагерь труда и отдыха. Мама сказала, что если я не отнесу палас, никуда не поеду. Это она потому, что я еще раньше обещал отнести. Дотянул, говорит, до последнего, теперь неси, иначе не отпущу.
— Какого числа это было?
— В ЛТО я уезжал шестого. Значит, это было пятого июли,
— А в какое время, не припомнишь?
— Я торопился, боялся опоздать. Значит, это было или перед обеденным перерывом, или перед закрытием химчистки.
— Ну и успел?
— Успел, впритык прямо.
— А сколько на дорогу ушло?
— Да примерно минут тридцать. Тут вообще-то недалеко, я пешком, с передышками.
— И где ты увидел этого человека? Кстати, фамилию его не знаешь?
— Откуда? Я видел, что он часто приходил к артистке. И после ее смерти приходил. А фамилию я у него не спрашивал.
— Понятно. Ну а как ты его увидел?
— Открываю дверь подъезда, а он впереди идет, метрах в десяти.
— К дому или от дома?
— От дома.
— Значит, ты его видел со спины?
— Да.
— А как же узнал?
— А я и не говорю, что узнал. Похоже... Он голову немного вбок повернул, ну мне и показалось, что это он. Очень похож.
— Как он был одет?
— Этого не помню. В рубашке, кажется, и в брюках.
— Понятно, что в брюках. Цвет не запомнил?
