К чему и стремился Джонни Фонтейн.
Он положил трубку и еще долго пыхтел сигарой, сидя за письменным столом.
Дом затих, спала его бывшая жена, спали возлюбленные дочки. Никто не тревожил его одиночества, и Джонни мог позволить себе вернуться мысленно к тому тягостному периоду, когда собственными руками ломал покой этого славного дома, бросая самых близких людей из-за пустого ничтожества, каким была, по сути, его вторая жена.
Но даже сейчас, вспоминая о ней, он не мог оставаться хладнокровным — уж больно хороша эта штучка с ручкой. И к тому же однажды он зарекся уже испытывать чувство ненависти к женщине, твердо решил не держать злобы ни на первую жену, ни на вторую, ни на прочих баб, включая, к примеру, ту же Шерон Мур, отфутболившую его лишь для того, чтобы похвалиться потом своим подвигом.
В ту пору он разъезжал по стране с гастролями, пел под оркестр песенки и потихоньку начинал выступать по радио и кино, словом, взлетать на голливудский небосклон новой звездой. Взлетать было приятно — он жил в свое удовольствие и любая женщина, стоило ее пожелать, падала ему в объятия, ничего не требуя взамен, так что на отношения с семьей его приключения не влияли. Так все шло, пока не встретилась на его пути прекрасная Марго — и он сошел с ума, все полетело в преисподнюю: съемки, пластинки, голос, карьера, семейное благополучие. Настал день, когда Джонни оказался полным банкротом.
По натуре он был щедр и стремился поступать по справедливости. Разойдясь с первой женой, он оставил ей лучшую половину того, что имелось, и позаботился, чтобы дочерям шел доход от каждого гонорара, картин, пластинок, любых выступлений на эстраде.
Став богатым и знаменитым, он ни в чем не отказывал бывшей жене, с готовностью откликался на любую просьбу помочь братьям и сестрам, родителям Вирджинии, ее бывшим одноклассницам и даже семьям этих давно выросших одноклассниц. Никогда он не отгораживался от людей, охотно пел на свадьбах дальних родственников и не ставил это себе особо в заслугу. Он действительно не мог ни в чем отказать Джинни, кроме главного: расстаться со свободой. Если бы она отняла у него свободу и индивидуальность, что бы вообще осталось?
И вот, свалившись со звездных высот и все разом утратив, кроме бесценной своей свободы, когда петь он уже не мог и сниматься его больше не приглашали, а вторая жена бесстыдно изменяла ему с каждым встречным, Джонни однажды приполз на порог бывшего дома, дома, где оставались его дочери и их мать. Ему было так тошно, что он буквально отдался на милость Джинни. Особенно жуткой была одна из ночей — после целого дня прослушивания последних записей, когда он убедился, что голос звучит отвратно, и стал вовсю крыть звукооператоров, обвиняя в халтуре, а потом вдруг понял, плоха не запись, плох сам голос, и расколотил матрицу. Записываться еще раз не стал, сгорая со стыда и бессилия, и с тех пор вообще не пел, — разве что на свадьбе у Конни, но то не в счет.
Та ночь под крышей своего бывшего дома осталась в его памяти мрачным пятном, но явственней всего из глубины мрака проступало лицо Вирджинии, искаженное злорадством. Оно мгновенно промелькнуло, когда он рассказал ей о своих бедах и напастях, но этого мига было довольно, чтобы Джонни почувствовал, как она относилась к нему все время. Он-то распинался перед ней, раскрывал душу!
Вирджиния быстро овладела собой тогда и довольно холодно изобразила дружеское сочувствие, но он уже все знал. В ближайшие несколько дней он поочередно назначил свидания трем самым симпатичным своим подружкам — тем, с которыми не только спал, но и поддерживал приятельские отношения, подкрепляя их подарками в сотни и тысячи долларов или помогая устроить карьеру. Теперь он явился к ним, бос и наг, и жаждал тепла. А увидел только все то же злорадство.
Было ясно, что надо определиться самому. Он не раз видел, с какой неприкрытой ненавистью относятся многие преуспевающие обитатели Голливуда к прекрасной половине человечества. Продюсеры, писатели, режиссеры, актеры видели в женщинах лишь красивых животных, источник низких удовольствий и угрозу благополучию. Можно было последовать их примеру.
Но душа Джонни сопротивлялась ненависти. Ему казалось, отомрет что-то важное для него самого, если исчезнет любовь. Пусть те, кого он любил так преданно и нежно, оказались лживы и вероломны, пусть они торжествуют, видя его упавшим на дно жизни, пусть, в конце концов, они унижают его предательством и изменой, — что поделаешь? Они таковы, так что приходится принимать жизнь, какова она есть, и продолжать жить.
Он скрыл в своем сердце боль, причиненную ему злорадством любимых, и продолжал дарить подарки, ласкать, улыбаться женщинам. Он простил, принимая это платой за то, что всегда оставался свободен, пользовался их теплом и телом, их услугами и ночами. Но никогда больше он не терзался угрызениями совести из-за того, что обездолил Джинни, лишив ее супружеских радостей, чтобы сохранить при себе дочек. Больше он не помышлял о том, что можно опять вернуться к ней, и даже не скрывал от нее. Падая со звездных высот, он приобрел дубленую кожу и больше не огорчался, что не может сделать счастливыми всех, с кем был близок.
Рядом со столом в баре имелась бутылка виски, но Джонни пообещал Хейгену и самому себе не пить больше. Курить бы тоже не следовало. Вряд ли, конечно, можно вылечить голос, отказавшись от выпивки и курева, но вдруг хоть чуть-чуть это поможет. Пусть один шанс из тысячи — ему надо использовать этот ничтожный шанс, если и впрямь начинаются большие дела.
Джонни почувствовал, что валится с ног. Надо было пойти лечь спать, но что-то мешало, какая-то мысль не давала покоя. Почему-то опять вспомнилось, как он пел на свадьбе у Конни Корлеоне вместе с Нино Валенти. Да, Нино! Вот чем сможет он порадовать дона!
Он опять взялся за телефон и попросил соединить его с Нью-Йорком. Сначала позвонил Санни, чтобы узнать номер Нино Валенти. Потом позвонил самому Нино. Тот был нетрезв, если судить по тону, каким он откликнулся на звонок из Калифорнии.
— Привет, Нино, не хочешь ли приехать ко мне сюда? — обратился к нему Джонни. — У меня здесь работенка имеется, и нужен свой парень.
Нино пьяно захихикал в трубку:
— С какого счастья, Джонни? Работенка у меня у самого есть. Катаюсь себе туда да обратно, бабенки в кабину подсаживаются, потолкуешь с ними, глядь, полторы сотни в неделю набежало. А у тебя что?
— А у меня получишь пятьсот в неделю и пару-другую кинозвезд вместо твоих домохозяек — на первых порах, — сказал Джонни, — пойдет? И может быть, даже позволю тебе вечерком попеть для моих гостей.
— Ну, тут есть над чем поразмыслить, — ответил Нино. — Мы посоветуемся с адвокатом, с банком, со сменщиком…
— Кончай придуриваться, — сказал Джонни. — Я ведь всерьез зову тебя к себе. Я хочу, чтобы ты прилетел завтра же, утренним рейсом, и мы тут же подпишем контракт сроком на год, по пять сотен в неделю. А если тебе вздумается увести у меня из-под носа какую-нибудь фифочку, я тебя уволю с выплатой жалования за год вперед. О'кей?
Нино замолк надолго. Потом в трубке раздался его совершенно трезвый и ясный голос:
— Эй, Джонни, ты издеваешься надо мной?
Джонни ответил:
— Да что ты, дружище, все совершенно серьезно. Сходи к моему агенту в Нью-Йорке и возьми у него билет на самолет и наличные на первый случай. Я ему позвоню с утра пораньше, попрошу подготовить. Сможешь прилететь завтра? Я подошлю кого-нибудь в аэропорт встретить тебя.
Нино опять долго-долго молчал в трубку. Потом коротко сказал:
— Ладно, Джонни.
Ни хмеля, ни веселья в голосе больше не было. Джонни повесил трубку и лег в постель. Впервые с тех пор, как он расколотил матрицу с собственным голосом, ему было светло на душе и легко на сердце.
В огромном зале студии звукозаписи Джонни Фонтейн занимался арифметикой: подсчитывал в столбик примерные цифры затрат на желтоватом листке блокнота. Музыканты сходились один за другим, все они были хорошо знакомы ему, некоторые — с юности, с тех еще пор, когда начинающий певец Джонни Фонтейн колесил по эстрадам в сопровождении оркестра. Дирижер относился к числу самых известных в легкой музыке — Эдди Нейлс, человек необычайно занятой, но питавший добрые чувства к Джонни и не отвернувшийся от него в худые времена. Эту запись он согласился провести тоже лишь в знак дружбы, хотя его буквально раздирали на куски.
Нино Валенти, пристроившись у пианино, нервно трогал клавиши инструмента, иногда взбадривая себя глотком виски из огромного бокала. Джонни не стал протестовать против допинга, потому что пьяный Нино пел ничуть не хуже трезвого. Да и вообще, сегодняшняя запись не требует особого вокального мастерства.
По просьбе Джонни Эдди Нейлс сделал оркестровку нескольких старинных сицилийских песен. В их число вошел и шуточный дуэт-поединок, который Джонни исполнял вместе с Нино на свадьбе у Конни Корлеоне. Джонни хотелось сделать дону сюрприз к Рождеству, и он понимал, что такая пластинка окажется в самый раз. Да, пожалуй, и финансовый успех ей гарантирован, до «золотого диска» не дотянет, а сотню тысяч штук распродать запросто.
