Беспалый, видимо, чувствовал себя злым гением, роком, который посылал главному герою всевозможные испытания, чтобы в конце длинного пути ему достался главный приз — Елена Прекрасная.
Леватый невольно улыбнулся — его умиляла склонность Беспалого к театральным эффектам. Под кителем защитного цвета, безусловно, скрывалась душа одаренного режиссера. На пьесу, поставленную Беспалым, Леватый непременно сходил бы, несмотря на всю свою откровенную нелюбовь к театру.
— Я не сомневаюсь, что так оно и будет.
* * *
Рябой, в миру Савва Волович, был не просто ссученным вором, а принадлежал к ближайшему окружению Лесовика, был его подельником и побратимом, а однажды даже сыграл роль «паровоза», взяв на себя тяжелую статью, угрожавшую Лесовику, — «гоп-стоп». Лесовик не оставил кореша в беде и отправлял сытый грев на зону, где Рябой парился вместо побратима.
Считалось, что Рябой по жизни правильный вор — он не был запачкан связями с лагерной администрацией, не ссучился и старался держаться тех неписаных законов, которые были куда крепче сталинской Конституции. Возможно, поэтому новость о том, что Лесовик заделался сукой, Рябой встретил недоверчиво — ему казалось, что скорее солнце покатится вспять по небосводу, чем Лесовик будет выторговывать себе милостыню у хозяина. Однако слушок оказался верным, и на очередном толковище воровская братва, не мудрствуя долго, приговорила прежнего кореша к деревянному бушлату.
К этому времени Лесовик уже успел окрепнуть настолько, что в своей зоне организовал сучий отряд, который пользовался покровительством начальства и всегда был готов по его указке ворваться с дубинами наперевес в воровской барак и призвать смутьянов к порядку. Именно тогда Рябой получил от Лесовика тайную маляву, в которой Лесовик предлагал отступиться от наивного взгляда на вещи и стать его союзником — ведь один раз живем! Он обещал организовать перевод кореша в «красную» зону. Лесовик сулил много: отменный харч, уважение корешей, свежих баб и едва ли не свободный выход за территорию зоны. Савва крепко задумался. И если бы воры знали, о чем помалкивает «браток», то непременно сварили бы его в кипятке, как еретика. Смертельной опасности Савва подвергался уже только потому, что носил с собой небольшой клочок бумаги с посланием своего другана, который должен был стать пропуском в новую жизнь. Через неделю, подавив сомнения, Рябой отписал Лесовику положительный ответ и незаметно переправил его куму, который, как оказалось, был в курсе дела и со своего барского места, посмеиваясь, наблюдал за моральными терзаниями кандидата в ссученные. А еще через месяц Савва отбыл с этапом в Красногорский лагерь, где смотрящим был Лесовик.
Оказавшись под началом у своего побратима, он пошел дальше Лесовика. Впрочем, если вдуматься, здесь не было ничего особенного, ученик, как правило, превосходит учителя. Именно Рябой создал штурмовые сучьи отряды, прославившиеся тем, что их отправляли на подавление восстаний в соседних зонах. Уголовники окрестили их метко — «Сука вышла погулять». Начальники соседних зон частенько прибегали к помощи сучьих отрядов, расплачиваясь с зэками живым товаром — красивыми арестантками. Не без помощи Саввы суки сумели закрепиться во многих зонах, а в некоторых устроили ворам кровавую Варфоломеевскую ночь. Прознав о подвигах Рябого, законные приговорили и его к смерти, но Савва только усмехался и говорил: «Им только детей стращать! Пугало огородное куда опаснее!»
Правда, ссучившегося Лесовика хотя и на четвертый год после приговора, но все же зарезали — это подтверждало ту истину, что угрозы законных не бывают пустыми. Позорная смерть Лесовика стала серьезным предостережением Рябому. И когда кум, ковырнув пальцем в зубах, хмуро поинтересовался, не хочет ли Рябой отомстить за смерть кореша, Савва от радости готов был его расцеловать.
Рябой отыскал в лагере почти полторы сотни отчаянных ребят, которые за шматок сала и пузырь спирта готовы были зубами перегрызть колючую проволоку. К услугам этих ребят Савва прибегал не однажды — как-то на одной зоне он сумел усмирить бунт воров, прилюдно прирезав смотрящего. В другой колонии его многочисленный отряд выполнял роль внутренней охраны — это был один из тех редких случаев, когда хозяин доверил зэкам оружие.
Но на этот раз акция должна была стать особенной: Рябой собирался не только расправиться с ворами, посмевшими убить его ближайшего друга, но и наказать строптивцев, посмевших замахнуться на идеологию ссученных.
Александровская пересылка на Сахалине, где Савва оттягивал свой очередной срок, славилась давними «красными» традициями. Дело было в том, что в эти места еще до конца войны отправляли бывших полицаев, которые умели служить любой власти. Именно они сделали уголовной среде «красную» прививку, которая неожиданно дала обильную поросль новоявленными суками, готовыми за внеочередную посылку предать воровской закон. Беда состояла в том, что путь сучьей кодлы на материк проходил через многие «черные» пересылки, а уж там правильные воры не упускали возможности пощипать перекрашенных.
Савва Волович знал, что Мулла пристально наблюдает за его отрядом. О каждом передвижении кодлы Рябого воровская почта незамедлительно сообщала малаю-малахаю, и, конечно, для них не прошло незамеченным желание Рябого перебраться на материк.
* * *
Первый серьезный удар ссученные Рябого получили уже на пароме, подъезжая к Ванинской пересылке. В трюме, где сидели заключенные всех мастей, неожиданно завязалась драка с «автоматчиками». По мнению «черных» воров, они были те же самые ссученные, мгновенно перекрасившиеся, как только взяли из рук хозяина оружие. Единственное, что отличало их от «козлов» иных оттенков, так это то, что они не сторожили лагеря, набитые до отказа родственными душами, а воевали с фрицами. Их путь практически всегда был одинаков — штрафной батальон, бой за безымянную высоту, в котором гибло до семидесяти процентов личного состава, а уж потом действующая армия. Но вор всегда остается вором, даже после боевого крещения, и поэтому большая их часть возвращалась в тюрьму, но только они считались уже не «черными» ворами, а «красными» и покровительствовала им не пиковая масть, а бубновая. Будто произошло некоторое превращение по примеру братца Иванушки, ослушавшегося мудрую сестренку и испившего из копытца порченой водички. Вот только называли их не так ласково, как в дремучей русской сказке.
С войны эти люди принесли огромный боевой опыт, который с успехом применялся ими в лагерных условиях. Не однажды сталкиваясь со смертью, они привыкли смотреть ей в глаза. Им казалось, что невозможно умереть в том месте, где не слышно артиллерийской канонады. Фронтовики вели себя бесшабашно и шли грудью на ножи, будто вместо телогреек носили непробиваемые панцири. К ним прочно пристало лагерное прозвище — «автоматчики». Они ненавидели и презирали ссученных чистой воды и в то же время не могли примкнуть и к «черной» масти — так и мотались, словно заколдованные, между двух берегов.
Среди «автоматчиков» выделялся бывший законный вор Кощей. Двухметрового роста, с неимоверно длинными руками, он и в самом деле казался персонажем из сказки: казалось, вот сейчас взмахнет руками и полетит в тридевятое царство умыкать Василису Прекрасную. Все четыре года войны он прослужил старшиной в штрафном батальоне и повидал столько всего, что хватило бы даже на несколько воровских жизней. Про него рассказывали, что новобранцев, прибывавших на фронт с зоны, он встречал ведром чистого спирта, а за линию фронта переползал не только для того, чтобы выловить «языка», но и чтобы полакомиться немецкой тушенкой. Не без смеха Кощей поведал о том, что там, где стояли воровские части, частенько можно было наблюдать, как бывший уголовник тащит из-за линии фронта, на радость корешам, мешок с провиантом.
Как и всякий уважающий себя вор, Кощей окружил себя многочисленной «пехотой», которая выполняла его приказы так же рьяно, как денщики распоряжения командарма. Четыре года, проведенные в Красной Армии, неожиданно для него самого вошли в его кровь, вылепив из него урку совершенно иного качества. В нем проявилась военная косточка, о которой он даже не подозревал, а на его плечах, в знак признания его боевых и прочих заслуг, братва повелела выколоть полковничьи погоны.
Первый свой орден он получил за хитроумную операцию, задуманную им самим. Тогда он уговорил командира вместо запланированных сорока минут артиллерийской подготовки ограничиться десятиминутным обстрелом. Вся хитрость заключалась в том, что за лишних полчаса немцы успели бы подтянуть к участку, где готовилась атака, значительные силы, и взять их после этого было бы очень не просто. В тот раз высотой штрафники овладели почти без потерь, взяв в плен двух офицеров. Но самым приятным стало то, что на захваченном немецком складе нашлось восемь ящиков коньяка, и целую неделю дорогой французский напиток заменял им привычный чифирь.
