С курткой индейских расцветок Кряжин разобрался быстро. Я даже не ожидал, что невероятные для моего понимания вещи можно устанавливать таким примитивным способом. Советник позвонил по «ноль-два», назвал пароль, который подсмотрел в дежурном помещении Тушинского РОВД, и попросил перечислить имущественные преступления за текущие сутки. Слушал минут семь, а потом выбрал из оглашенного ему списка один из телефонных номеров и позвонил.
Разговор происходил по телефону с громкоговорящей связью в кабинете одного из оперативников РОВД – советник экономил время, не желая пересказывать ту же информацию Сидельникову, поэтому я тоже слышал этот диалог.
– Здравствуйте. Это Театр авторских импровизаций?
– Да.
– Вас беспокоят из Генеральной прокуратуры, следователь Кряжин. Вы заявляли кражу сегодня утром?
После небольшого смущения (Генеральная заинтересовалась все-таки) некто с глубоким голосом сообщил следующее:
– Да, товарищ Коряжин. Наш завхоз, прибыв сегодня утром в семь часов утра, обнаружил сломанный замок на запасном выходе из служебного помещения. И сразу позвонил администратору...
– А я сейчас с кем разговариваю?
– Я худрук.
– Пардон?..
– Художественный руководитель театра. Кривощекин Казимир Модестович. Вот... А администратор позвонил уже мне. Живу я рядом, так что в половине восьмого был уже в театре. То, что я увидел, возмутило меня до глубины души. Варварское отношение к искусству людей, которым это искусство служит...
– Что похищено, Казимир Модестович? – перебил Кряжин, и сделал это, на мой взгляд, весьма бесцеремонно.
– Я вам сейчас объясню, – я даже вижу этот пасс рукой, который наверняка делал худрук, пытаясь остановить мужицкий напор следователя. – В феврале мы собирались сдавать спектакль «В поисках Эльдорадо». Мизансцены требуют характерных для данной постановки реквизита и костюмированных зрелищ. Я теперь даже не знаю, что можно показать без сапог Кортеса и серапэ императора майя Атауальпу. Кстати, спросите у бандитов еще про деньги в сумме три тысячи триста рублей, которые находились в ящике моего стола.
– Обязательно, – пообещал Кряжин и почесал карадашом за ухом. – Можно вопрос напоследок?
– Да, конечно, – благодушно разрешил худрук Кривощекин.
– Вам известно, что Атауальпу был императором не майя, а инков и пленил его не Кортес, а Франсиско Писсаро?
Кривощекин смутился и выкрутился, как ему позволила это сделать телефонная связь.
– Видите ли, э... наш Театр авторских импровизаций... э... мы работаем в духе эмоционального воздействия, в духе, так сказать, на...
Кряжин попрощался и повесил трубку.
Он знает, кто пленил императора инков, но при этом он до того беспардонный тип, что порою бывает трудно отвечать, глядя в его безразличные глаза. Я говорю – порою, потому что в остальное время их взгляд настолько пронизывающ, что становится не по себе.
Вопрос с индейской курткой решился. Как и с новой обувью Олюнина. Как и с тремя тысячами рублей театральных денег, кстати, если бы Миша-Федул их взял из упомянутой Кривощекиным кассы и имел, то рано поутру ему не было бы необходимости резать эту девчонку из-за двухсот рублей и сотового телефона.
А зрелище, нужно сказать, было еще то.
Когда Сидельников подкатил «Волгу» к Цветочному бульвару, народу там было, несмотря на мороз, предостаточно. И эту толпу зевак численностью в неколько десятков человек с трудом контролировали трое милиционеров – местные участковые, скорее всего, и несчастный следователь из прокуратуры.
По себе знаю, как трудно контролировать таких, как я. Мне нужно было сделать несколько фото – я сделал и не привлек к себе внимания ни одного из тех, кто этому всячески препятствовал. Так что эти стражи порядка, мельтешащие и покрикивающие, толпу больше возбуждают, чем успокаивают.
Кряжин – сама уверенность. Подошел к трупу девчонки, перевернул, спросил медика: «Куда ранена?» Тот поздоровался (не чета Кряжину), ответил: «Проникающие в верхнюю треть правого легкого, брюшную полость. Пневмоторакс».
Хмыкнул советник, отошел. Подошел к следователю, без разрешения взял у того из руки протокол осмотра, перечел и вернул. Попросил показать старушку, что с пуделем.
Вот она, и с нею карликовый уродец в фуфайке фиолетового цвета. Когда на собаку надевают теплые вещи, сразу складывается впечатление, что она потеряла шапку и валенки. Собака в фуфайке, скажу я вам, – безобразнейшая картина.
«Кровищи-то, кровищи...» – слышится вокруг.
«И кому девочка помешала?»
Недоумки, что ли? «Кому она помешала?» – так и хочется передразнить по-кряжински. Убивают не оттого, что мешает, а оттого, что очень нужна. Именно она и именно сейчас. Мише вот, Федулу, к примеру, по причине острой нужды в телефоне и паре сотен рублей.
– Идите сюда, Шустин, – зовет меня советник. Интересно, зачем? – Посмотрите на тело. Вы делали снимки в подобных ситуациях, и не раз. А потому присмотритесь и скажите – что здесь не так?
– В смысле? – не понимаю я. – Что значит – «что здесь не так»? Здесь все не так! Девчонка не живая, а мертвая, лицо у нее не цветущее, а серое. Губы синие, а не алые, глаза мутные, не яркие. Вы издеваетесь?
– Бросьте, – осаживает мой напор Кряжин. – Вы не для того «мыльницей» щелкали, чтобы показать смерть во всей некрасе. Как журналист, вы хотели показать ее во всем разнообразии. Иначе вполне бы хватило пары снимков. Вы же таскали с собой чемодан, за который я с вас, кстати, еще не спросил. Думайте, потом ответите, – и отошел к Сидельникову.
Думайте, думайте...
Как тут думать, когда судебный медик переворачивает тело вверх лицом, задирает кофточку и начинает проникать пальцем в раны. На всю длину пальца, чтоб его...
Не хочется мне отвечать на вопрос Кряжина. Рад бы подсказать, да не могу. Глаза мне застилает туман, и я вдруг почувствовал себя как сноубордист при выполнении упражнения в желобе.
Кажется, мне плохо.
– Отведите его в машину, – приказал Кряжин, видя, как репортер стоит на коленях, словно вымаливая у судебного медика пощаду. – И дайте валерьянки. У кого есть валерьянка?
Поглядывая, как несколько бабок предлагают журналисту препараты от сердца – именно люди, нуждающиеся в таких препаратах, прибывают к трупу первыми и в добровольном порядке, – советник приблизился к оперу. Тот невозмутимо пережевывал жвачку и отвлекся от взглядов по сторонам, лишь когда понял, что понадобился Кряжину.
– Что скажешь?
– Два ножевых. Один в грудь, второй в живот. Все по правилам давно начавшейся игры, – буркнул Сидельников. – Вот только никто не звонил жертве домой. Телефон просто похитили. Как и деньги.
– Это все?
– Вон та старая, – Сидельников незаметно кивнул на стоящую в компании себе подобных старушку, – видела Вождя. И утверждает, что Вождь виделся ей еще раньше. «Только тогда, внучек, он был без пледа со зверушками, а в «кожа́ной куртке». В «кожа́ной» – она сказала. Но я бы не ставил на ее откровения. Ей семьдесят три года.
– Откуда знаешь? – блеснул огоньком в глазах советник.
– Я ее три раза спрашивал. На третий и вспомнила.
– Где живет? – уже потянувшись к стайке говоруний, автоматически поинтересовался Кряжин.
– На Парусном проспекте, в восьмом доме.
Он остановился как вкопанный и тут же увидел озаренные запоздалой догадкой глаза сыщика.
– Не успел, – насмешливо отсек предполагаемую реплику муровца советник.
Сидельникову стоило догадаться раньше. Парусный проспект, являющийся маленькой морщиной на челе Северо-Восточного округа, был той самой улицей, куда Шустин возил Мишу-Федула. А место сегодняшнего убийства располагалось в пяти минутах ходьбы от восьмого дома на Парусном проспекте, где журналист ждал Олюнина.
Капитану было невозможно увидеть лицо Кряжина. Сыщик сидел за рулем, вел машину, однако представлял лицо человека, сидящего рядом. Глаза у следователя опять наверняка горят странным, пугающим многих огнем, губы чуть сжаты, черты заострены. Сидельников сам был охотником и всякий раз, когда видел Кряжина в момент истины, удивлялся тому, насколько он схож с хищником, почуявшим дичь.
Каждый раз, когда Кряжин готовился поставить в деле точку и Сидельников становился свидетелем таких приготовлений, муровец понимал, насколько разные они люди. Да, делают одно дело. Да, оба готовы жертвовать ради него многим. Но то желание сделать невозможное, что жило в советнике, всегда приводило Сидельникова в восхищение и заставляло соглашаться с тем, что они – разные люди. Капитан так не может. Ему нужен отдых. Сон, еда. Это необходимо ему для того, чтобы почувствовать себя человеком, отойдя от дел. Кряжину сон, еда и отдых нужны для того, чтобы продолжать дело.
Вот и сейчас, помня, что в последний раз они сидели за столом, на котором стояла горячая пища, двое суток назад, Сидельников думает только о тарелке дымящегося борща. Он будет работать, но тарелка при этом всегда будет стоять у него перед глазами. О чем думает Кряжин?
