class="p1">Но как узнать, что это был именно тот бандит, который стрелял в ее мужа? А может, стрелял не он, а кто-то другой, схваченный на минном поле, где работали саперы капитана Калтакова? Пуля догнала бандита, но он все-таки оторвался от преследователей. Вечером его не нашли, а ночью он выполз на дорогу. Там его и подобрала скорая помощь, возвращавшаяся в областной центр.
Направляясь на Слобожанщину, Никита не мог не побывать у Калтаковых, не встретиться с Тамарой, не увидеть Клавочку. У Клавочки послезавтра день рождения.
Квартирный телефон Калтаковых не отзывался, и Никита отправился в больницу, где работалаТамара.
— У нее сегодня операционный день, — объяснила молоденькая медсестричка, дежурившая в приемном отделении. — Что ей передать?
— Скажите, ее хочет видеть прапорщик проездом из Грозного.
Медсестричка поспешила в операционную. Тамара появилась через пять минут, накинув на халат легкое демисезонное пальто. Она словно ждала этой встречи. Ее усталые от многочасового напряжения карие глаза не скрывали радости.
Никита навещал ее всякий раз, когда приезжал в штаб армии. И она уже стала привыкать к его неожиданным визитам.
— Ты надолго?
— Поезд вечером.
— В Грозный?
— Туда поезда пока еще не ходят, — сказал и с улыбкой добавил: — Но обязательно будут ходить.
— Значит, в Москву.
— Не угадала. На Слобожанщину. Взял отпуск по семейным обстоятельствам.
— У тебя уже появились семейные обстоятельства? Никак женишься?
— Если б я собрался жениться, ты узнала бы первая. Родители просят показаться хотя бы на час. Чтоб удостовериться, что я пока еще жив. Маме снятся плохие сны… То Миколу она видит в белом, то меня. Я снам не верю, но попробуй маму переубеди.
Когда-то купленный в вагоне сонник он подарил Тамаре, потом пожалел. Сонники, как ему объяснили, не дарят. Это плохой признак. Да он и сам со временем это понял. Начитавшись всякой всячины, человек становится мнительным, а мнительность — предвестник нервного срыва: плохие сны держатся в памяти дольше, чем хорошие, порой не выветриваются из головы годами, а то и до конца дней.
— Однажды сон приснился моей бабушке, будто со мной что-то случится в горах, а что… (На смуглое от южного загара лицо Никиты будто тень легла.) Умолчала тогда мама, что именно случится. Отмахнулась, дескать, будешь думать, своей мнительностью накличешь на себя беду. Бабушка и перед своей кончиной напомнила маме, что ей много лет назад привиделось во сне. А ведь тогда меня еще и на свете не было…
— Тебе она бабушкин сон пересказала? — осторожно спросила Тамара.
— Нет… Мне снятся сны, нельзя сказать что фантастические… Ну, вот… Целый день снимали растяжки, а когда возвращались в казарму, в кабине прикорнул. Снится, будто я еще ребенок, мне года три или четыре, слышу голос командира роты, нашего капитана, Михаила Васильевича: «Никита, даю два часа на увольнение, беги домой, у тебя отец родился». Открываю глаза, не могу сообразить: ведь за два часа я никак не добегу — где Кавказ, а где Слобожанщина? Когда окончательно проснулся, удивился нелепости сновидения… Почему-то за отца закралась тревога: он же маленький, и кто его защитит, если не я?..
Тамару плохие сны не тревожили. У нее других забот было предостаточно.
— Ты обедал? Голоден? Ну, конечно же! По глазам вижу. Словом ты можешь и схитрить, а глаза тебя выдадут.
— А что — заметно?
— Еще как!.. Подожди меня в скверике. Я скоро освобожусь. Пообедаем втроем. Сегодня пятница. Клавочку из детсада отпустят рано. У нее — событие.
— Знаю. Скоро день рождения. Обещанный подарок я оставил у соседей.
— Тогда сегодня твой подарок ей показывать не будем.
— Это почему же? Без подарка из горячей точки — нельзя.
Пока Никита в скверике ждал Тамару, к нему подходили ходячие больные, интересовались, скоро ли наша доблестная армия закончит войну в своей стране.
— Президента спрашивайте. Он точно знает, как долго мы еще будем убивать друг друга.
— Вы его можете спросить?
— Не могу.
— Ну как же! У вас на тужурке орден «За личное мужество». Неужели вам не хватит мужества лично обратиться к Верховному главнокомандующему?
— Не было возможности, — как бы на шутку отвечал шуткой. — Я своего президента вижу только по телевизору.
— Понятно. Если человек высоко взлетит, захмелеет от власти, теперь уже по доброй воле на землю не спустится, разве что упадет. А президенты сами по себе не падают. — Эти слова неизвестно к кому относились — к президенту или к прапорщику. Прапорщику высоко не взлететь, а взлетел бы — не был бы прапорщиком.
Прогуливавшиеся больные втягивали Никиту в дискуссию. А что за дискуссия без политики? Больные заученно напоминали, что война — та же политика, в любой войне обогащаются не президенты, а слуги президента. С крестьянской прямотой говорили: на войнах слуги набирают вес, как быки при откорме. Никита помнит, что и ему отец втолковывал: «Не встревай в политику — дольше проживешь».
Отец дожил до старости, и политикой всегда интересовался. С весны до осени — на тракторе, на комбайне. Считал, что земля принадлежит тем, кто на ней трудится. Но вот пришли уже не коммунисты, а демократы (так они себя назвали) — и выдернули из-под ног селян землю, удобренную потом и кровью работяг.
Никита догадывался: родители поведут речь о земле, о тех «пятнадцати незаконных гектарах», которые жаждут у них отобрать. Отец оставил на колхозном поле свое здоровье, обмороженные руки — зимой технику ремонтировал под открытым небом. Экономили на всем, только не на здоровье механизаторов. Те рано старели, не все доживали до пенсии, при возможности яростно глушили самогон. С каждым годом улучшали качество пития, довели до совершенства технологию изготовления самогона. И начальство, наезжая из области, требовало угощать их самогоном местного разлива. В некоторых колхозах даже взятку предпочитали брать самогоном — насколько он был хорош…
Уже нет колхозного поля — распаевали. Но и распаеванное приходится защищать чуть ли не с оружием в руках. И что обидно — защищали землю даже от доморощенных рэкетиров. Чужие, те хоть делали видимость, что землю берут в аренду на десять или пятнадцать лет, но чаще — на сорок девять, а если земля поблизости или на берегу теплого моря — брали в собственность, чтобы дети и внуки ни о чем не думали, как в свое время не думали дети помещиков.
Господа рэкетиры показывают бумагу, дескать, земля, на которой кто-то из обедневших сельчан еще в колхозные годы построил себе домишко, никогда обедневшему сельчанину не принадлежала. При этом все подписи и печати — законные.
На
