Три мили — дистанция приличная, особенно по ноябрьской грязи, в конце дождливой осени, и никто из нас не спешил слишком рано прибавлять скорость. И вот все девятнадцать участников, приподнявшись в стременах, держась плотной группой, свернули на первую длинную кривую, где в конце нас поджидало препятствие с канавой и где мы впервые увидели толпы зрителей на трибунах.
Когда я еще только начал участвовать в скачках, меня больше всего поразила изоляция, в которой находятся участники. Да, у касс могут толпиться тысячи и тысячи азартных игроков, стремящихся сделать ставки, потом они валят на трибуны, где стараются перекричать друг друга, выкликая клички и номера, но для наездников эти трибуны с тем же успехом могут быть абсолютно безлюдны. Они слышат лишь топот лошадиных копыт по дерну, тот самый звук, так возбудивший меня еще мальчишкой на первых в жизни скачках в Фонтвелл-парке, и кажется, что этот звук заменяет все чувства. А для зрителя звук этот, то приближается, то удаляется вместе с лошадьми. Есть и другие звуки — хлопанье поводьев или хлыста, клацанье подков, крики жокеев, шорох копыт или шкуры, задевших березовые прутья изгороди, когда животное перелетает над ней на высоте нескольких дюймов. Все это вместе превращает скачки в довольно шумное мероприятие, и разобрать восклицания и слова в этом гаме сложно. Сюда не проникнет ни одобрительный возглас, ни комментарий или замечание по делу. Довольно часто пришедшие к финишу жокеи понятия не имеют о триумфах и провалах своих соперников. Если что-то произошло у них за спиной, они не знают, что именно — ну, допустим, что упал общепризнанный фаворит или же вырвавшаяся из-под контроля лошадь устроила настоящую свалку среда плотно идущих участников. В отличие от «Формулы-1», здесь нет радиосвязи или огромных электронных табло с информацией.
Скорость заметно увеличилась, когда мы отвернули от трибун и начался пологий спуск. Скачка приобретала все более напряженный характер.
Мы с Сэндменом шли по внутренней, более короткой стороне дорожки, едва не задевая ограждение, — впереди на два корпуса или около того двигалось лидирующее трио. И тут вдруг лошадь, идущая прямо передо мной, начала выдыхаться. И я испугался, что мне придется замедлить бег, поскольку деваться было просто некуда — внешнюю сторону дорожки занимали другие скакуны.
— Подвинься ты, черт, дай проскочить! — крикнул я впереди идущему жокею, нисколько, впрочем, не надеясь, что он уступит дорогу. И тут, к моему изумлению, он слегка отодвинулся от ограждения, давая мне возможность продвинуться вперед.
— Спасибо! — крикнул я, обходя его справа. Поравнялся и увидел раскрасневшееся юное лицо, расширенные глаза и гримасу досады. Вот разница, подумал я, между тем, каким я был и каким стал. Сейчас я бы ни за что не стал пропускать соперника, хоть проси и кричи он весь день. Скачки существуют для того, чтоб побеждать, а тот, кто слишком вежлив с противником, побеждает редко. Нет, и теперь я ни за что не стану совать палки в колеса сопернику, подрезать его или что-то там еще, хотя сам не раз становился жертвой подобных уловок. В раздевалке, до начала скачек и после них, жокеи могут быть милейшими парнями, но во время соревнований превращаться в злобных и безжалостных выродков. Такова уж их работа.
Две лошади выбыли на следующем препятствии, одна свалила изгородь. Случилось это при приземлении, животные упали на колени, жокеи полетели головами вперед и распростерлись на траве. Один из них оказался тем самым молодым человеком, который меня пропустил. Повезло, подумал я. Слава богу, что он не свалился прямо передо мной. Нередки случаи, когда участника «сшибает» другая падающая лошадь — малоприятное происшествие, и поражение тогда неминуемо.
Оставшиеся семнадцать наездников начали растягиваться в более длинную и рваную линию. И вот мы совершили второй, последний поворот. Сэндмен шел хорошо, я пришпорил его перед первой из семи изгородей. Он легко перелетел через березовые прутья, на чем мы выиграли примерно корпус. Впереди оставались две лошади.
—Давай, мальчик! — крикнул я, подбадривая коня.
Темп возрос, краем уха я услышал, что у кого-то из идущих позади проблемы.
— Подбери копыта, тварь! — крикнул один из жокеев, когда его лошадь врезалась задними ногами в воду.
— Скажи своей поганой скотине, чтоб прыгала нормально! — прокричал другой, когда мы уже почти преодолели первые из коварных «шпал».
И вот мы вошли в финальный длинный поворот, и только у четверых из нас остались реальные шансы на победу. Я по-прежнему шел по внутренней стороне дорожки, совсем близко от белого ограждения из пластика, остальные пытались обойти меня по внешней стороне. Пришпорить, послать вперед, еще пришпорить — руки и ноги у меня работали безостановочно и в унисон, и мы приближались к препятствию с прудом. Сэндмен был впереди, еще один длинный прыжок — и все останутся позади.
—Вперед, мальчик! — снова подстегнул я его, на этот раз почти шепотом. — Давай, давай!
Мы с ним устали, но и другие тоже. Три мили с препятствиями — нешуточное испытание, тут кто угодно выдохнется. Вопрос только в том, кто устал больше. И тут меня охватил испуг — я неимоверно устал. Ноги почти не двигались, я уже не мог как следует пришпоривать Сэндмена, я настолько ослаб, что дать хорошего бодрящего шлепка кнутом не получалось.
Однако мы все еще возглавляли гонку — примерно на голову. И вот второе препятствие. Сэндмен взвился в воздух, перемахнул его, но задел брюхом изгородь и приземлился сразу на все четыре ноги. Мать его!.. Две другие лошади пролетели мимо, отчего создалось впечатление, будто мы с Сэндменом пятимся назад. И я подумал: все потеряно. Но у Сэндмена были на этот счет свои соображения, и он устремился вдогонку. У последнего препятствия мы поравнялись с лидерами и брали его вместе, втроем, корпус в корпус.
Несмотря на то, что три лошади приземлились одновременно, двум другим все же удалось вырваться вперед, и они устремились к финишному столбу. И их наездники были полны решимости победить. Я же настолько изнемог, что почти не предпринимал никаких усилий. И вот мы с Сэндменом финишировали третьими, в чем было куда больше моей вины, нежели Сэндмена. Очевидно одно — слишком много времени я просиживал в судах. И три мили по грязи, по этим «восьмеркам» Сэндоуна оказались мне не по зубам. От радостного предвкушения в начале скачек осталось лишь чувство неимоверной усталости.
Я завел Сэндмена в загон, где его должны были расседлать, и едва не плюхнулся прямо на траву. Ноги не держали, казалось, были сделаны из желе.
— Ты в порядке? — озабоченно спросил Пол.
— В полном, — ответил я и попытался расстегнуть подпругу. — Просто выдохся маленько.
— Надо было потренировать тебя в галопе, — заметил Пол. — Что толку от хорошей лошади, если наездник сидит в седле как мешок с картошкой. — То было грубое, но вполне справедливое сравнение. Пол немало вложил в Сэндмена, и они выигрывали не раз. Потом он вежливо попросил меня посторониться, расстегнул пряжки, сам снял седло и передал его мне.
—Извини, — пробормотал я. Хорошо хоть я платил ему вполне приличную тренерскую зарплату.
Затем я поплелся на взвешивание, после чего отправился в раздевалку. Тяжело плюхнулся на скамью и подумал: может, пора завязывать? Нет, серьезно, пора прекратить это безумие и баловство под названием скачки, иначе дело кончится серьезной травмой. До сих пор мне просто очень везло, за все четырнадцать лет отделался всего лишь несколькими шишками, синяками да сломанной ключицей. И если, допустим, продолжить еще хотя бы год, я могу набрать лучшую форму, чем теперь, или же получить тяжелую травму. Я устало привалился к выкрашенной кремовой краской стене и закрыл глаза.
Очнулся я, только когда служащие начали собирать грязные тряпки в большие плетеные корзины. Очнулся и понял: вот и кончились последние в сезоне скачки, я сижу в раздевалке один-одинешенек и до сих пор даже не переоделся.
Я медленно поднялся со скамьи, стащил с себя жокейское обмундирование, взял полотенце и пошел в душ.
Скот Барлоу полусидел-полулежал на кафельном полу, привалившись к стене, сверху на ноги хлестала вода из душа. Из правой ноздри ползла струйка крови, веки опухшие, глаза закрыты.
—Что с тобой? — Я склонился над ним, тронул за плечо.
Он приоткрыл глаза и взглянул на меня, и не было в его взгляде никакой теплоты.
—Отвали, — пробормотал он. Очаровательно, подумал я.
— Просто хочу помочь, вот и все.
—Чертовы любители, — проворчал он. — Все время мешаются под ногами.
Я оставил без комментариев эту его ремарку и стал мыть голову.
—Ты меня слышишь? — прокричал он с присущей ему шотландской напористостью. — Я сказал, что такие, как вы, всю жизнь нам мешают.
Я хотел было напомнить Скоту, что я ему не конкурент, что всегда принимал участие в скачках только для любителей, а ему скакать с нами все равно бы не разрешили. Но потом подумал, что это лишь напрасная трата времени, к тому же он явно не в настроении, чтоб вступать с ним в споры. И, продолжая не обращать на Скота никакого внимания, закончил принимать душ и растерся полотенцем. Теплая вода и растирание вернули силы ноющим мышцам. Барлоу меж тем продолжал талдычить свое. Кровь из носа идти у него перестала, последние ее капли смыло водой.
