Тихо, как тихо в огромном городе. Когда Москва спит или притворяется, что спит, и не желает подходить к окнам и смотреть, что творится на темных улицах. Поворачивается на бок, зарывается в подушку, натягивает одеяло, несмотря на тридцатиградусную жару… Или же спешно мчит на дачи в пятницу вечером – подальше от смога, от шума, от всего… От всего, что может случиться ночью.
Порой ведь так трудно признаться самому себе, что ты стал свидетелем чего-то такого… Проснувшись, как от толчка, среди ночи, в самый глухой беспросветный час, подойдя к окну из совершенно необъяснимого глупейшего любопытства и увидев…
Нет, только услышав…
Ночью как-то все воспринимается совсем по-иному.
И звуки…
Звуки ночи в большом городе…
Бесполезно кому-то рассказывать об этом, все равно не поверят. Скажут – приснилось. Ну, конечно же, приснилось. Ну а если не спали? Если точно проснулись и встали с постели и подошли, словно какая-то сила увлекла к окну, отдернули штору и услышали…
Бесполезно кому-то говорить об этом. Не поверят.
А если тому, что произошло ночью, были еще свидетели?
Время – три часа семь минут. По Александровской улице к зданию Замоскворецкого универмага подъехал милицейский «Форд» вневедомственной охраны, и в нем, как положено, экипаж из двух человек. Рация шипит, что-то со связью, сейчас наладится.
Мимо витрин универмага, залитых светом. Витрины совсем недавно оформили заново. Не так уж и много сейчас в столице найдется торговых центров, где столько внимания уделяется внешнему виду витрин.
Огни уличных фонарей, зеленый глазок светофора на перекрестке. Время три часа восемь минут, через две минуты, как и положено по инструкции, к универмагу подъедет машина частного охранного предприятия «Щит», по договору осуществляющего внешнюю охрану здания.
Патрульная машина остановилась у входа. Сияющие серебристые буквы – когда-то они были оранжевыми, но световую рекламу давно заменили, и теперь тут серебряный итальянский светодизайн, а вывеска все прежняя: «ЗАМОСКВОРЕЦКИЙ».
В серебристом свете все как-то выглядит особо, даже самая обычная патрульная машина «Форд» – синие сполохи «мигалки», желтый свет фонарей, красный огонек светофора, и все это смешивается, сливается и одновременно существует раздельно – каждый источник света в своем измерении.
Патрульный-водитель закурил сигарету.
– Сейчас приедут.
– А вон и они, – ответил его напарник.
С противоположной стороны площади подрулил старенький внедорожник, тоже остановился у входа. Из него вышли двое охранников в черной форме.
– Привет, дядя Миша, ой, и Морозов с тобой? Давно из отпуска? – один из сотрудников вневедомственной охраны тоже вышел (водитель остался за рулем, поздоровавшись с чоповцами, как со старыми знакомыми).
В ЧОПе «Щит» трудились бывшие сотрудники милиции, вышедшие на пенсию. И все в этом районе отлично друг друга знали.
– Все отгулял, сегодня первое дежурство вот, – чоповец Морозов зевнул. – Ночь какая-то сегодня… то ли давление… то ли перепили вчера с ребятами… Весь отпуск на Плесе… Скажу вам, ну и порыбачили мы там. Вот такие… нет, вот такие сазаны попадались!
– Ну да, киты-полосатики, – хмыкнул патрульный. – И я бы не отказался махнуть туда, на Плес, у меня отпуск с десятого числа. У тебя там родня?
– Полно родни – деревня вся и друзья, о чем речь – договорюсь, примут как родного. Надумаешь – позвони денька за два перед отпуском.
– Спасибо. Ну что, пошли обойдем?
– Сначала центральный вход, как и положено по инструкции, – чоповец Морозов поднялся по ступенькам к дверям.
Раздвижные, современные (одна из немногих новых деталей фасада) двери заперты.
– Сигнализация в норме, датчики просканировали, – патрульный в «Форде» высунулся в окно машины. – Все в порядке, даю сигнал на пульт.
Его напарник поднял голову – окна верхних этажей. В свете фонарей стекла отливали черным глянцем. Фасад Замоскворецкого универмага – выпуклый, округлый – нависал над перекрестком, заслоняя небо.
И с окнами все в норме. И так каждую ночь патрульного обхода по периметру. Что там на прошлой неделе сменщики болтали? Пацаны… набирают сейчас в патрульную службу абы кого… пацаны зеленые, воображение еще как у школьников… вот и мерещится…
– Датчики на витринах в норме, даю сигнал на пульт, – доложил водитель из «Форда».
Электроника электроникой, а проверить положено по инструкции. Витрины… Тусклый свет идет изнутри. Чоповцы прошли сначала вдоль витрин до продуктового магазина, плотно примыкавшего к зданию универмага. Странно, обычно магазин работает круглосуточно, а сегодня закрыт. В чем дело? Продавцы все на больничном или хозяин этой лавчонки поменялся?
Тусклый какой свет изнутри, из этих витрин… неживой…
А вывеска на фасаде сияет.
Вернулись к центральному входу и потом медленно, не торопясь, двинулись вдоль витрин, смотрящих на Александровскую улицу. Все в порядке, все в целости. Манекены – словно щегольски одетые утопленники в аквариуме… выглядит все стильно, но как-то хреново… И это пианино на витрине – старое с пожелтевшими клавишами, ретростиль… итальянские зонты, раскрытые навстречу уличным зевакам… Ретростиль… Кому пришла идея украсить витрину старым пианино? И что там на прошлой неделе болтали сменщики?.. померещится же такое на штатном дежурстве… И кто сказал, что раскрытый зонт в доме – это к беде?
Но это не дом, это всего лишь универмаг.
Освещенный фасад Замоскворецкого кончился – со стороны Александровской улицы сразу же за универмагом – узкий как ущелье двор и восьмиэтажный серый дом, прозванный «генеральским». Если свернуть во двор, то идти надо вдоль бетонного забора, окружающего торговое чрево универмага, – это то, что раньше именовалось «прилегающей хозтерриторией». И здесь света мало, здесь нужны карманные фонари.
Но свернуть за угол они не успели.
ЗВУК…
Они услышали его все. Совершенно неописуемый… странный… жуткий… Донесшийся из глубин пустого здания. И ночь, городская ночь стала темнее, окружая их со всех сторон.
– Слышали, мужики?
– Черт, что это было?
– Вроде кричал кто-то… там, внутри…
– Так люди не кричат.
И тут звук повторился – на тихой, сонной Александровской улице он возник из темноты.
Не крик и не зов, а может, и то и другое – вой, глухое рычание…
Словно где-то там, внутри, за стенами, бродит опасный хищник, ищет выход наружу и пока еще не может найти.
– Вот черт, – чоповец отпрянул от витрины.
– Ты слышал? – спросил напарник водителя «Форда».
– Я слышал, датчики все в норме, сигнализация работает, внешнего проникновения нет.
Что-то заскрипело – там, наверху, пятна карманных фонарей взметнулись. Крона старой липы, фасад «генеральского» дома, окнами смотрящего на универмаг. На пятом этаже на одном из балконов открылась дверь. Кто-то из жильцов проснулся и вышел.
Пятна фонарей уперлись в…
– Погасите, погасите скорее, – голос, донесшийся с балкона, старческий, дребезжащий, но громкий – на этой впавшей в летаргию темной улице. – Вы тоже слышали? И не говорите потом, что это вам показалось. У меня окна сюда, и я ночами часто не сплю… Я слышу. Оно там, внутри. Заперто. Не выпускайте его оттуда.
– Налить еще кофе, тетя Ева? Мы не опоздаем.
– Сколько сейчас времени?
– Всего-то половина девятого. Позавтракаем спокойно и поедем.
– Тебе легко говорить, Феликс.
Тот, кому «легко говорилось» – долговязый, щуплый, – встал из-за стола и разлил по чашкам остывший кофе.
– Тебе нечего там делать, – сказала та, которую он назвал «тетей Евой». – У следователя.
– Почему?
– Потому что ты еще мальчик… Тебе пока не время слушать такие разговоры, всю эту дрянь… Успеешь еще, наслушаешься, насмотришься, когда повзрослеешь. А в твоем возрасте надо жить без забот.
– Я тебя одну туда не отпущу.
Они и правда были теткой и племянником – ближайшими родственниками со стороны матери. Мать Феликса вышла замуж за канадца, когда Феликсу только исполнилось тринадцать лет. Там имелись свои дети, и канадец «приемыша» из России не особо хотел. Мать уехала в Торонто, оставив Феликса на попечение своей младшей сестры Евы Комаровской. Обещала присылать деньги из-за границы и еще обещала целиком оставить сестре двухкомнатную квартиру, оставшуюся от родителей, – тесную и узкую, как пенал, с гнилым полом и газовой колонкой в ванной, зато в самом центре, на Большой Ордынке, в двух шагах от метро «Третьяковская».
Разговор за завтраком и происходил на крохотной кухне этой старой квартиры – при открытом окне, за которым шумели тополя, слегка глуша эту нервную вибрирующую атмосферу, сгустившуюся над кофейником, чашками, масленкой и тарелками с овсяной кашей.
Открытки от уехавшей в Канаду матери Феликс – ему в этом году исполнилось восемнадцать – получал редко, только к праздникам. Но денежные переводы шли регулярно. Тетя Ева не расходовала эти деньги, складывала пополам – одну часть «в чулок», другую на банковский счет. И потом как-то в одночасье решила вложить весь этот скопленный капитал в недвижимость – трехкомнатную квартиру в подмосковных Люберцах. Там строился жилой комплекс с нуля, покупатели квартир одновременно являлись дольщиками строительства – так вроде выходило дешевле. Фирма сулила золотые горы. Но в конце концов ничего из всего этого предприятия не вышло.
