Прогресс – великая вещь. Выйдешь раньше на улицу, и что хорошего там увидишь? Сплошные кадеты с корнетами, семинаристы с гимназистами да кисейные барышни, способные лишь кадриль отплясывать или там польку-бабочку. Корсеты, лорнеты, эполеты, штиблеты. Скучно, господа. Взгляду не за что зацепиться.
На углу доходного дома усатый городовой с саблей мается или, в лучшем случае, пролетка с пьяненьким кучером на облучке. В подъезде какой-нибудь швейцар торчит, нахлебавшийся квасу с тараканами:
«Чего изволите-с?»
«А денег побольше изволим-с. Есть у тебя они, хрыч бородатый? Нет? Ну так не возникай. Исчезни, тень прошлого».
Нынче на Садово-Спасской благодать, раздолье. Сверкающие иномарки туда-сюда шастают, магазины от заморских товаров ломятся, повсюду раскрепощенная молодежь пиво на ходу хлещет. Ближе к ночи можно запросто проститутку недорогую подыскать, ближе к утру – пьяненького киноартиста встретить. Все тут имеется и для тела, и для души, буквально все. Потому-то и любят здешние обитатели свою улицу, гордятся ею.
Это вам не Мытищи какие-нибудь, не Балашиха. Обувь на прохожих преимущественно добротная, штаны у мужчин немнущиеся, женские наряды по причине жаркой погоды сведены к минимуму. Походки – деловитые. Взгляды – уверенные. Лица… Нет, в наше время на лица посторонних людей лучше не заглядываться, а то не так поймут. Давайте лучше близлежащими зданиями полюбуемся. Вот хотя бы вышеупомянутым доходным домом.
Его глухая боковая стена громадным рекламным щитом украшена: загорелые тетенька с дяденькой нечто импортное курят, и зубы у обоих при этом все равно почему-то белые, а у кого из них рак легких, не указано. На фасаде скромная мемориальная доска: здесь, мол, в 1932–1933 гг. размещалась Группа изучения реактивного движения. Ну и кому это теперь нужно? И кто помнит, что в 1904 году здание архитектора Шишковского считалось одним из самых высоких в Москве? Где сейчас этот самый Шишковский О. О. или тот же Афремов Ф. А., для которого он дом отгрохал? В точности не известно, но наверняка там ни нового телесериала не увидишь, ни на презентацию не попадешь, ни даже самым паршивеньким пейджером не обзаведешься, чтобы принимать сообщения от родных и близких. Да и кто станет слать сообщения на тот свет, скажите на милость? Помер так помер. Был да сплыл.
Так что давайте наслаждаться жизнью, пока есть такая возможность. Особенно если для того имеются все предпосылки. Вот как у обитателя трехкомнатной холостяцкой квартиры на восьмом этаже, славно погулявшего накануне по поводу своего отъезда на Волгу, куда он якобы убыл, да не прибыл. На то имеется мобильная связь, чтобы держать свое истинное местонахождение в тайне – от жены, от подчиненных, от вышестоящего начальства. Именно для этих целей была куплена московская квартира, о существовании которой не знал никто…
Кроме непосредственного хозяина, генерал-майора Завадского, который в ней поутру и проснулся, а теперь в нетерпении бродил по комнатам в темно-бордовом бархатном халате на голое тело. То, ради чего он укатил в столицу, получалось у него только по утрам. Возраст. Но зато как получалось! Истраченные деньги того стоили.
Мелодичный призыв допотопного звонка заставил Завадского вздрогнуть и поспешно направиться к двери. Это могла быть только долгожданная девушка по вызову, каких в Москве тьма-тьмущая, а в Поволжье – днем с огнем не сыщешь.
Заглянув в глазок, Завадский нервно заскрежетал замками и приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы пропустить гостью. Это была уже знакомая ему проститутка Марина, пришедшая, чтобы познать свою тридцатую профессиональную любовь за неполные трое суток. Пожилой клиент с Садово-Спасской был для нее лишь эпизодом в непрерывной цепи встреч и расставаний. Еще в июне Марина была выпускницей филологического факультета, отличницей, без пяти минут учительницей французского языка. Теперь внутри ее постоянно хлюпало, а трусы приходилось менять чаще, чем это делают привередливые топ-модели в ходе многочасовых фотосессий. Настроение это не поднимало. Как и свекольная физиономия Завадского с подвижным носом.
– Привет, котеночек, – поздоровался он светским тоном. – Милости прошу к моему шалашу.
Во время предыдущей встречи он представился Марине супермодным писателем Балаболиным, понятия не имея, что физиономия этого типа прекрасно известна всему столичному бомонду, включающему девочек по вызову. Слишком много скандалов возникало вокруг имени Балаболина, слишком спорной была каждая его книга. Генерал с малиновыми щеками на писателя не тянул, но Марина притворялась, что верит ему, и даже попросила у него автограф, который потом выбросила в подъезде.
– Как продвигается ваша работа? – вежливо спросила она, проскальзывая в гостиную.
– Трудно, – признался Завадский, ввинчивая мизинец в левое ухо. – Мыслей, как перьев в подушке. Вот, решил развеяться.
– И правильно. – Марина достала из сумочки упаковку презервативов «Пинкертон», выложила их на стол, стянула через голову платье.
– Что происходит в большом мире? Как погода? Как дышится?
Улыбаясь и разглядывая распахнувшего халат Завадского, Марина молчала. Она ненавидела всех клиентов, но больше всего – разговорчивых.
Добралась она быстро – на такси, погода была летняя, а дышалось в Москве, как всегда, тяжело. Стоило ли открывать рот, чтобы разглагольствовать об этом?
– Ты смотришь на меня как какая-то Калигула, – проговорил Завадский, роняя халат на пол. – В точности не знаю, чем она была знаменита, но, по-моему, эта особа превращала мужиков в соляные столбы. Взглядом, – уточнил он, жадно наблюдая за тем, как Марина избавляется от трусов.
Господи, сколько лишних слов!
– Один соляной столб я уже вижу, – криво улыбнулась она, бросив взгляд на бледный отросток, подергивающийся под волосатым брюхом Завадского. Эта штука напоминала огрызок кривой рублевой свечи.
– Меч Воланда, – самодовольно усмехнулся он, заметив, куда она смотрит.
– Ты, наверное, имел в виду Роланда, – сказала Марина, добавив мысленно: «И кортик, а не меч. Даже нет. Перочинный ножик».
– Двадцать восемь сантиметров в рабочем состоянии.
Ох и размечтался же этот выдумщик!
– Потрясающе…
Присевшая на корточки Марина брезгливо взялась за вяловатый отросток, упаковывая его в прозрачную оболочку презерватива. Зажмурилась. Набрала в грудь побольше воздуха. Расклеила напомаженные губы.
Завадский замычал, обнял ее голову ладонями-совками.
– Прелесть моя… м-м, сладость… девочка, ах-х…
Его лицо опасно побагровело, глаза полуприкрылись, он тяжело дышал, его ноги то и дело подгибались в коленях.
– О… опишу это в новой книге… На… назову ее «Пламень»…
Марина едва удержалась от желания поймать в кулаке пару перепелиных яиц, болтающихся в его полиловевшей мошонке, и сдавить их так, чтобы больше не слышать его похвальбы, его похотливого хрюканья, его потуг казаться не тем, кем он был на самом деле: без пяти минут старик со скверной потенцией и массой тошнотворных эротических фантазий, которые осуществляются лишь на словах.
К ее облегчению, все закончилось очень быстро. Не прошло и двух минут, как Марина ускользнула в ванную, мечтая отсидеться там до конца визита и отлично зная, что никто ей сачковать не позволит, не затем ее вызывают. Пустив воду шумным потоком, она курила, стараясь не прислушиваться к голосу клиента, беседующего с кем-то по телефону. «Наверняка не с книжным издателем, не с переводчиком своих творений на датский или финский язык», – вяло размышляла она и была абсолютно права.
Голый, запыхавшийся Завадский стоял возле своих брюк с вывернутым карманом и прижимал к уху складную трубочку японского телефона.
– Здравствуй, Николай, – молвила она человечьим голосом заместителя.
– Привет, Павлуша.
Завадский стянул с себя потяжелевший презерватив, глянул на его содержимое и сокрушенно цыкнул зубом: спермы было совсем чуть-чуть, хотя в последний раз генерал тешил плоть месяца три назад, не меньше.
– Ушицой балуешься? – голос Конягина звучал вроде бы бодро, но не так, как обычно.
– Какой еще ушицей? – насторожился Завадский.
– Двойной, наверное. Из белорыбицы.
– С чего ты взял?
– Чмокаешь в трубку, аппетитно так.
– Тебе показалось, – буркнул Завадский, выбрасывая презерватив в форточку.
– Ну и как там на Волге? – равнодушно спросил Конягин.
– На Волге? – Завадский тупо уставился в стену, оклеенную старомодными обоями в цветочек. – Замечательно. Тут, знаешь, что ни утес, то темным мохом оброс.
– Стеньки Разина челны на простор речной волны выплывают?
– Члены выплывают, – рассердился Завадский, которому настроение подчиненного нравилось все меньше и меньше. – Ты с утреца поддал, что ли?
– Самую малость.
– А как наши дела, Павлуша? Их за тебя Александр Пушкин станет делать? Корней Маршак?
