И откуда у нее кольцо Мариночки?
И почему она вообще здесь?
И почему она солгала?
И откуда у него самого это ощущение двойного дна? А ведь он думал о ней, думал… Но думал совсем не так, как в свое время думал об Инге: тогда это была самая обыкновенная страсть, не оставлявшая места никаким сомнениям. Он принял Ингу всю и сразу, он никогда не копался в ее прошлом, в ее первом замужестве, какое это имело значение? Ведь с ним она начала свою жизнь заново. И эта жизнь была счастливой, пугающе счастливой — до самого озера, в котором утонул Никита-младший.
Джанго… Джанго совсем другое дело.
Джанго привлекала его. Впрочем, и Мариночка привлекала его: тогда, на кухне Kopaбeльникoffa, он почти готов был рухнуть с ней в постель, год окаянного воздержания, чего же вы хотите! Но с Мариночкой все было ясно: плотские провокации в духе стишка, зачитанного Нонной Багратионовной. С Джанго все обстояло сложнее, страстью — ни праведной и возвышенной, как с Ингой, ни не праведной и низменной, как с Мариночкой, — тут и не пахло.
Куски головоломки, которые так необходимо сложить. Куски головоломки, те самые паззлы, которые любил Никита-младший. Куски головоломки — вот что значит Джанго. Куски ее собственного лица, которые она сама научилась складывать — вот что значит Джанго.
И откуда у нее кольцо Мариночки?
Почему она солгала?
Но спрашивать об этом Никита не будет, ведь он же не самоубийца, в конце-концов. Потому что если она посмотрит в самую глубину его зрачков своими песьими, золотисто-карими (ч-черт, ну почему они казались ему желтыми?!) глазами…
Если она посмотрит — неизвестно, что случится в следующую минуту. Их и так уже набежало порядком, этих минут. Интересно, сколько они стоят возле Юрия Юрьевича Ревякина? А Джанго… Похоже, ничто человеческое ей не чуждо, и проколоться иногда может, как простые смертные.
А она прокололась.
Невооруженным взглядом видно, что она никогда не имела дела с кладбищами. Жизнь живых на кладбищах подчиняется своим, строго регламентированным законам. Ты должен ходить за своими усопшими как за маленькими детьми, ты должен прибирать могилы, как прибирают комнаты к праздникам, и эта будничность роднит мертвых и живых. И делает смерть не страшной. И — домашней. Не примиряет, но делает домашней.
А Джанго даже не подумала взять веник и совок (Никита знал, где Ревякин-отец прячет и веник и совок — в маленьком ящике, встроенном в скамейку возле стола). Она не подумала сделать того, что обычно делают вдовы. Она просто стояла и смотрела вдаль и думала о чем-то своем. И цепочку с кольцом она сунула обратно за ворот. Сразу же, еще до того, как завязала шнурок. И даже искоса посмотрела на Никиту: заметил или нет? А может, в этом взгляде был совсем иной смысл?..
— Пойдемте? — сказала наконец она. Видимо, посчитав, что лимит годичной скорби исчерпан.
— Да… Если хотите, я могу проводить вас…
— Вы уже проводили.
— Нет… Я, наверное, не правильно выразился… Я могу вас добросить домой. Как в прошлый раз. Мне будет приятно…
Не совсем так, Никита, не совсем так. Словом «приятно» не исчерпывается твой интерес к Джанго. Мариночкино кольцо — вот что тебя заинтриговало, потного сынка Синей Бороды… Хотя… Неизвестно, может быть, Мариночка сама отдала кольцо Джанго. Но тогда выходит, что они знакомы… А Джанго сказала, что нет.
И здесь солгала.
Кольцо-дешевку тебе за это, Джанго!..
Он не удержался и хмыкнул.
Тоже мне, подарок! Такой-то и преподнести стыдно. А вот, пожалуйста… Сначала одна таскала его на пальце, не снимая; теперь — другая. На груди.
— …Если вы не возражаете, конечно.
— Вы больше не работаете личным шофером Корабельникова? — поинтересовалась Джанго. — Думаю, вы нужны ему больше.
Все эти дни — до самых похорон Мариночки — Никита почти не виделся с Корабельникоffым. Так что хозяйский «мерседес» скучал на стоянке, а сам он всерьез подумывал о том, что пришла пора увольняться. Надежда на дружеские отношения с хозяином угасала с каждым днем. Теперь она была совсем призрачной, гораздо более призрачной, чем даже в то время, когда появилась Мариночка. А ее уход изменил Корабельникоffа навсегда. Так же, как уход Никиты-младшего изменил самого Никиту. И еще неизвестно, каким будет новый Корабельникоff. И будет ли он, как и прежде, нуждаться в Никитиных услугах…
— У меня что-то вроде отпуска… Хозяин пока не пользуется машиной…
Все последние дни Kopaбeльникoff ездил с Джаффаровым, но чаще — сам; он как будто забыл о существовании Никиты. Только однажды он позвонил на Никитин сотовый — с одним-единственным глухим «Приезжай»… Это было его первое «Приезжай», за ним, чуть позже, последуют другие. И водка в опустевшем особняке, за которой они не скажут друг другу ни слова… Похоже, Никита оказался нужен Kopaбeльникoffy именно для молчания. Ни для чего другого.
— Не пользуется?
— Не пользуется. Но у меня «девятка»… Так что… Я готов.
— Хорошо… Ведь все равно не отвяжетесь… — Только знаете что? Мне нужно заехать в одно место. Позволите вас поэксплуатировать? Раз вы на колесах…
— Конечно…
От близости Джанго у Никиты совсем вылетело из головы, что он пообещал Нонне Багратионовне отвезти ее домой. Да уж какая тут к черту Нонна Багратионовна! Даже со знанием дела подретушированная, даже облагороженная французской любовью Гийома Нормандского и его подмастерья Филиппа Танского, она не идет ни в какое сравнение с дерзкой, затянутой во все черное лгуньей-девчонкой по имени Джанго…
* * *
…"Одно место" оказалось каким-то оптовым складом в подбрюшье примыкающей к железной дороге улицы Днепропетровской. Теперь, когда Никита был ангажирован Джанго, беседа в салоне машины протекала куда живее, чем на кладбище. Они покинули Ново-Волковское окольными путями, оба, не сговариваясь, благополучно избежали аллеи, которая вела к Мариночке. Это получилось спонтанно, но имело вполне конкретное объяснение, во всяком случае — для Никиты. Ему подленько не хотелось дефилировать с девицей мимо вселенских скорбей пивоваренной компании. Корабельникоff, конечно, это вряд ли заметит.
А вот Нонна Багратионовна — непременно.
Что же касается Джанго… Ей было все равно, если исходить из ее слов. Посочувствовала, не более. И Никита так и решил про себя: исходить из ее слов, во всяком случае — пока.
Пока Мариночкино кольцо надежно спрятано под футболкой.
— Вы любили своего мужа? — спросил Никита у Джанго, сворачивая на Днепропетровскую.
— Что? — Черт, она оказалась не готовой к этому вопросу. — Любила, наверное…
— Чем он занимался?
Гарвардско-бандюхайская физиономия Юрия Юрьевича может ввести в заблуждение кого угодно, гарвардско-бандюхайская физиономия многовариантна. Интересно, на каком варианте остановится Джанго?
Джанго остановилась на самом щадящем. Но достаточно неожиданном. К которому ее толкал совсем не бедный памятник. И вполне пристойный. Сдержанный, но со вкусом.
— Он… э-э… Скажем так: в шоу-бизнесе…
— Шоу-бизнес?
— Громко сказано, конечно. Он был звукооператором. Работал с несколькими известными группами.
— Извините… Что бережу старые раны…
— Ничего. Они уже затянулись…
— Что с ним произошло?
— Погиб в автокатастрофе.
Не очень оригинально, но сойдет. Странно только, что Джанго по-прежнему не спрашивает о Мариночке. Повод-то вполне подходящий. Никита все еще ждал, что она спросит. Ждал до дверей оптового склада на Днепропетровской. Но она так и не спросила. Она и здесь старательно обошла тему стороной: как аллею, которая вела теперь к покойной жене Корабельникова.
— Я быстро. Много времени это не займет, — сказала Джанго, выходя из машины. И направилась к внушительных размеров ангару.
Как и в тот, самый первый раз в Коломягах, Никита проследил за ее спиной. Теперь она уже не казалась ему такой прямой и независимой. Странно, и здесь спина Джанго повторила судьбу спины сломленного горем Корабельникоffа.
Она и вправду появилась достаточно быстро. Выскочила из-за двери и помахала Никите рукой:
— Вы поможете мне, Никита?..
…Ангар оказался гигантских размеров морозильной камерой. Вернее, целым кварталом морозильных камер, жмущихся друг к другу. Джанго и Никита стояли почти у самого входа, к которому примыкало что-то вроде стеклянной будочки или конторки. Для того, чтобы попасть в нее, необходимо было подняться на несколько ступенек вверх. Очевидно, этот путь девушка проделала чуть раньше и теперь ждала результатов.
Результат появился спустя несколько минут: из холодной глубины ангара показались двое унылого вида мужиков в ватниках и одинаковых вязаных шапочках, прозванных в народе «пидорками». Мужики толкали перед собой тележку, на которой стояли несколько ящиков. Мужики лихо подкатили тележку к Джанго, и один из них (тот, что был повыше, с белыми щеками, похожими на брюхо замороженного хека), протянул Джанго какие-то бумажки.
