– Мне не привыкать, я бывалый.
Помолчали.
– Чего не стреляешь-то? – поинтересовался физрук.
– Не могу, – угрюмо отозвался Коля, – не могу в спину стрелять.
– А. Ну так я повернусь?
– Как хочешь. Только медленно и очень аккуратно.
Герман повернулся, продолжая держать руки на весу. Смотрел он прямо, открыто, даже чуть улыбаясь, по своему обыкновению, вдруг глянул ребятам за спину и отпрянул…
Колька машинально отвел глаза – и не успел среагировать: Вакарчук, неуловимо уйдя с линии огня, ударил точно по локтю, перехватил дуло, сорвал пистолет с руки, чуть не с пальцами вместе.
– Таким вот образом это делается, – пояснил он, бережно укладывая оружие на стойку и закрывая дверь на ключ. – Оба к стенке.
– Тебе все равно не уйти, гадюка, – процедил Колька.
– Да слышал уже, – отмахнулся Вакарчук, – и не раз.
За дверью послышался наконец топот, стукнули в дверь:
– Гера, не дури! – проговорил в замочную скважину Акимов. – Открой дверь, стрелять не будем. Иначе…
– Что? – с неподдельным интересом спросил он. – Палыч, лучше отойди от двери, не доводи до греха.
– Выходите, гарантируем жизнь и явку с повинной, – подал голос Сорокин.
Лицо у физрука перекосилось от боли, он потер висок:
– Мне смысла нет, Николай Николаевич.
– Как нет смысла? Вы же сберкассу еще не взяли, это обвинение вам не предъявим…
– Не сотрясайте воздух. Благодетели, мать вашу.
– Гера, мы схрон твой нашли, все равно никуда не денешься! – крикнул Акимов.
– Твоя работа, подлец, – кивнул Герман, глядя на Кольку. – Что ж за человек такой, не может пройти мимо и не нагадить.
Он, поморщившись, потер простреленное плечо, протянул тоскливо:
– А ведь хотел-то всего-навсего обложиться книгами и читать, читать…
– Герман Иосифович, вы же сами учили не спешить и мыслить, – дрожащим голоском начала Ольга, – а сами… Ну, убьете вы нас, что дальше? Вам же отсюда не выйти. Вас все любят, вы талантливый, добрый человек. Вы хороший, я‐то знаю. Вы сможете новую жизнь начать…
– Все, лопнуло мое терпение, – отрезал он, морщась и потирая висок, – вот только кровищи же будет – страсть. Пожарский, прошу ко мне.
– Коля… – прошептала Ольга, хватаясь за него руками.
– Давайте, давайте, поскорее, – поморщился Герман, вытаскивая из недр пальто наган.
Самое страшное в этом человеке было то, что он вел себя как обычно – спокойный, доброжелательный и добродушный преподаватель-физкультурник, талантливый цветовод-огородник, тихий старательный библиотекарь. Ни ненависти, ни злобы не читалось в его взгляде, разве что некоторое нетерпение, раздражение, как будто кто-то в очередной раз, после сотого объяснения, помощи и подсадки, никак не может подтянуть свой толстый зад хотя бы на ладонь вверх. Колька сделал несколько вдохов и выдохов, точно готовясь нырнуть в ледяную воду:
– Гори в аду, гад, – процедил он, стараясь не глядеть на оружие.
– Вы пионер, а в ад верите? Уж определитесь, – он щелкнул пальцами. – Руку.
– Зачем? – спросил Колька невольно.
– Руку, – скомандовал снова Герман и, дождавшись выполнения приказа, вложил в протянутую ладонь наган.
– Это зачем? – глупо спросил пацан.
– Все равно промахнешься, мазила, – отрезал Герман и, прежде чем Колька успел сообразить, что к чему, прижал дуло к своей груди.
И, нажав на Колькин палец, спустил курок.
Ольга, сдавленно вскрикнув, осела на пол.
* * *
…– И чего писать?
– Ну как чего. Застрелен при задержании как оказавший сопротивление. У тебя другие идеи есть?
– Никак нет, товарищ капитан.
– Ну вот и молодец.
Некоторое время Акимов тщетно пытался подобрать правильные слова, устал, отложил перо:
– И что интересно, ни капли крови не пролилось. Точь-в‐точь как с Витенькой.
Николай Николаевич, помешивая в стакане, вздохнул:
– Да уж… оригинал. Ну, наган-то тот самый, с убийства Пестренького, с ранения оборванцев… кстати, как они там?
– Поправляются. Хотелось бы надеяться, что поумнее станут.
– Они у него в схроне подъедались. Так и было, как говорил Колька: наплел им, что в матрасах-подушках генералы золото-валюту прячут. Приплел пролетарскую справедливость, ну и то, что, мол, вы несовершеннолетние, понимание и снисхождение. В общем, не расстреляют. А я, так и быть, на шухере постою. Они и копались, а меж трудов праведных пожирали чужие соленья-варенья.
– А он, стало быть, оружие искал. Расчет грамотный: о пропаже оружия заявлять вряд ли станут, чтобы самим не попасть в неприятности, а если и найдутся трофеи-золото-брильянты, еще и постесняются сообщать.
– Все так, – вздохнул Сорокин. – Только и мы с тобой не без греха. Витеньку-то он пристрелил, увидев, как он у отделения ошивался, как пить дать. И мы его не выслушали.
– Не мы, а я.
– Неважно. А этих двух – перед тем, как на дело идти, как свидетелей решил убрать. Да и не нужны они стали.
В вещах Германа не оказалось ни единой вещи с дач, а вот орден, о котором говорил Ленька, сын комендантши общежития, нашелся и в самом деле оказался золотым знаком отличия «За отвагу и заслуги» для «восточных добровольцев».
Да и в подвале на урочище Млин, помимо внушительных запасов продовольствия, керосина, груды книг, обнаружился целый арсенал: браунинг, вальтер, малокалиберка, пара ТТ, парабеллум и куча патронов ко всему этому.
От всего этого – и от Германовского нагана в том числе, – все вызванные обитатели Летчика-Испытателя дружно открестились – нет, не наше, первый раз видим.
– И все равно наган с дач, – ворчал Акимов, – небось у кого-то еще с Гражданской. Из него стрелял. Потому-то и гильзы ни одной не найдено.
– Точно. Пуля прошла насквозь, гильза в барабане осталась. Сдается, если ты своему знакомому Акиму из Сокольников звякнешь, то он тебе в дело и эпизодик с Черепом подкинет. Германова работа, точно, – предположил Сорокин.
– Так участковый сразу сказал, что не мелкашка это. И докторша, что прибыла на вызов.
В дверь постучали.
– Вот неймется кому-то. Открыто!
Вошел Коля.
– А, Николай, здорово. Ну как ты сам?
