– Я же говорю – на Елагинском проспекте, – поспешил объяснить Миша-Федул. – Не вру – гадом буду.
– Смотри, накаркаешь, – угрюмо добавил Сидельников. Для Кряжина пояснил: – Это в двух шагах от пруда. Водоем, а вокруг – аллея. Красивое место. Мы туда в прошлом году Шарагина бабой заманили и взяли.
– Ладно, – пробормотал советник, застегивая папку. – Вначале было слово, – и посмотрел на Олюнина. – Потом было дело. С Забалуевым, думаю, я вопрос решу.
Олюнин благодарно кивнул головой, начиная теряться в догадках, из каких соображений Генеральная прокуратура бросила все свои дела с олигархами и терроризмом, переключившись на квартирные разбои.
– Но вот что делать с девочкой, убитой за Музеем Вооруженных сил? Как быть с другой потерпевшей, оставшейся в живых? И я совсем теряюсь в догадках, как поступить с Тимуром Айрапетяном, зарезанным на Парусном проспекте.
Олюнин смотрел на него долго, словно усмехаясь, потом решил все-таки снизойти до ответа. Причем ответ этот был дан в такой форме, которая никогда не избирается умными людьми в беседе со следователями-профессионалами.
– А зачем мне это нужно знать? Уж не хотите ли вы и этих двух девчонок с чуркой на меня повесить?
– Я разве говорил, что Айрапетян – «чурка»?
– А что, институт для этого закончить нужно? – огрызнулся Олюнин, который уже начал догадываться, что самое страшное только начинается.
Кряжин молча вынул из папки три чистых листа бумаги.
– Этот – для объяснений по факту нападений на девушку двадцать четвертого декабря в Северо-Западном округе. Этот – по факту убийства девушки за Музеем Вооруженных сил двадцать пятого. Этот – по факту убийства Айрапетяна на Парусном проспекте. Можешь приступать.
Олюнин посмотрел на листы, набрал в рот слюны, перегнулся через стол и плюнул на них, стараясь попасть на все одновременно.
Пожевав губами, советник вынул из кармана платок и столкнул листы на пол.
– Потом поднимешь. И сопли свои с них сотрешь.
– Мусора сотрут, – лицо Олюнина горело огнем, он был похож на невменяемого.
– Посмотрим, – глубокомысленно изрек Кряжин. – А пока информация для размышлений. Ты знаешь, кто такой Айрапетян?
Шустин, который с каждым часом молчал все больше и уходил в себя все чаще, посмотрел на капитана: а он знает? Шустин вот, к примеру, нет. На лице Сидельникова таилось спокойствие, которого не было все эти дни. Репортера это настораживало, быть может, именно это и было причиной того, что он замыкался в себе.
– Знать не хочу, – проскрипел Олюнин. Ему очень хотелось курить, но теперь для него табачный источник иссяк.
– Тогда я расскажу. Тимур Айрапетян, или просто Тима, – вор в законе старых кровей. Не мне объяснять тебе, что это значит. Но я объясню для присутствующих. Айрапетян строго чтит, теперь уже – чтил, воровские понятия. Не связывал себя узами брака, не имел детей. Не служил в армии и не состоял ни в пионерах, ни в комсомольцах. Ни дня нигде не работал и никогда в жизни не заполнял налоговые декларации. Садился тогда, когда того требовали интересы дела, а не по пьяни и не по отмороженности, и все статьи в его послужном списке – ислючительно 144 и 158. Тима был «вором» настоящим, он не купил «корону» за бабки, а это значит, что он имеет, теперь уже – имел, невероятный авторитет в преступном мире России...
У Федула дрогнула рука, и Шустин, обратив на это внимание, машинально посмотрел на его лицо. Посмотрел – и не поверил своим глазам. Сквозь загрубевшую на ветру кожу проступала мертвенная бледность, хотя еще мгновение назад на щеках Олюнина пылал пожар.
– Так вот, это значит, – рассматривая Федула, молвил советник, – что теперь твоя жизнь раскололась на две половины. До того момента, когда я объявлю всему блатному миру имя убийцы Айрапетяна, и после этого. Они бы нашли убийцу сами, не полагаясь на органы. Так они всегда и делают. Но имя мое, Олюнин, – гарантия качества. Брэнд. Зачем искать сейчас? Когда Кряжин скажет: убийца Айрапетяна – не Олюнин, тогда и нужно ударяться в поиски.
Шустин был немало удивлен, когда увидел Олюнина, опустившегося перед Кряжиным на колени и собирающего заплеванные листы. Когда он в следующий момент появился над столешницей, на лице его не было и следа того презрения, коим светилось оно до монолога советника.
– Я все помню, гражданин следователь. У меня хорошая память, – плебейски лепетал Олюнин, вытирая рукавом листы. – Я и о лесопарке расскажу, где у девочки сумочку отобрал, и о другой девочке, за музеем... Я все напишу подробно. Но Айрапетяна не возьму. Хоть режьте здесь – не возьму! – слюна вновь вылетела из его рта, но на этот раз осталась на подбородке.
Кряжин понимающе покачал головой.
– Олюнин, а как насчет шести девочек перед этим?
Взоры всех, кто находился в дежурной части, обратились к советнику.
Олюнин замер, в глазах его появилось то выражение, которое бывает в глазах антилопы, которую ухватил за горло лев.
– Шести девочек?.. – этого никто не слышал, но все догадались по движению его губ.
– Это же вы убили их, Олюнин.
– Да...
– Жить хочешь? – тихо спросил советник.
– Очень.
– И в обмен на труп Айрапетяна готов взять на себя шесть трупов?
Серо-зеленая тень пробежалась по скулам Федула, и он, разгладив рукой бумагу, попросил у Кряжина ручку.
– Ничего... Все может произойти. Казнь отменили, может, и пожизненное отменят... А не отменят, так через двадцать пять лет прошение о помиловании напишу. Не может быть, чтобы отказали... Нелюди, что ли...
Опустив голову, советник долго сидел, молчал. Потом, встряхнувшись, обернулся к Шустину:
– Я вам обещал? Обещал продемонстировать, как человек добровольно прощается с этим миром только для того, чтобы продолжать есть, читать, видеть небо и видеть сны? Капитан Сидельников! – Крик этот прошелся по всему дежурному помещению и вытолкнул муровца из ряда кресел, непонятным образом переместившихся из кинотеатра в дежурную часть РОВД. – Наденьте на убийцу наручники.
– А как же... писать?.. – взмолился Олюнин.
– Вы можете продолжать, – разрешил Кряжин, чем ввел в тупик всех, кроме Сидельникова, который уверенно прошел к Шустину и двумя четкими клацающими движениями исполнил распоряжение следователя.
– Вы с ума сошли? – беззвучно, роняя на пол шапку, выдавил репортер. Понимая, что ответа на этот вопрос от Сидельникова ему не добиться, тот обратил взор в сторону советника и уже совершенно отчетливо прокричал: – Что он делает, следователь?!
Казалось, ответа ждал не только он. Дежурный, его помощник, все, за исключением муровца, смотрели на Кряжина, ожидая его пояснений.
– Я готовлю для вас сенсационный репортаж и окончание эссе о моей деятельности.
– Вы больной человек, Кг’яжин! – вспыхнул журналист. – Я знаю, что вы любитель эффектных сцен, но нельзя же пег’ебиг’ать столь по-кг’упному? Уж не пытаетесь ли вы убедить весь миг’ в том, что убийца шести московских девушек непг’еменно я?!
Советник поморщился, вынул из пачки последнюю сигарету и уставился на окончательно обезумевшего Олюнина долгим взглядом.
– Ты почему не пишешь, живодер?
Спохватившись, Олюнин принялся рисовать какие-то каракули на бумаге, однако теперь было уже ясно, что всем его вниманием завладело происходящее вне его зоны ответственности.
– Вот вы утверждаете, Шустин, что я больной человек, – буркнул Кряжин. – А между тем я никогда не задавался целью делать красивые сцены за счет других. Тем более – за счет человеческих жизней. Специалистом в этой области являетесь вы, и в этой связи возникает вопрос: кто из нас болен?
Шустин вышел из себя. Он кричал, что сожалеет о той минуте, когда доверил свою жизнь такому карьеристу, как Кряжин. Что он, Шустин, добрый и наивный человек, поддавшийся на уловки старого прокурорского лиса, у которого нет ничего, помимо гордыни, не соответствующей его достоинствам. Он лишил его свободы тогда, сейчас же хочет забрать у Шустина всю жизнь.
– Вы закончили, репортер? – спросил советник, и Шустин замолчал. Наверное, из-за того, что Кряжин так его не называл еще ни разу. – Я ведь не собираюсь ставить вас в согбенном положении со спущенными штанами перед Фемидой. Она ведь слепа, глуха и мертва, не так ли? Тем более, она баба. Вероятно, от этого и все проблемы. Вероятно, если бы на роль бога правосудия был избран, скажем, Аполлон, то у подобных вам поубавилось бы желания тешить свое закомплексованное тщеславие за счет человеческих жизней. Вы забыли, что я кандидат наук, защищавший диссертацию на тему о маниакально ориентированных личностях? Так вот, со всею ответственностью я заявляю, что из всех троих, попавших в поле моего зрения за эти три недели, я увидел только одного маньяка. Это не вы, Олюнин...
Миша-Федул обмяк и продолжил рисовать каракули.
– И не вы, Шустин. Это бедняга Разбоев, который сейчас волею судеб безопасен только потому, что находитя в состоянии растения.
