– Я вообще самолетом, не успела изгваздаться, – крикнула она из прихожей, и я вздрогнула: “изгваздаться” было любимым словом Ивана.
– Как знаешь…
Я уже сидела на кухне, в своем любимом кресле, купленном после первого сценария. Неначатая бутылка вина на столе показалась мне глупой – кого ты хочешь обольстить. Мышь?.. Я резво подскочила и отлила добрую половину в раковину.
– Ну, как тебе Москва? – банально спросила я, заканчивая манипуляции с бутылкой.
– Ужасно, – банально ответила она, все еще возясь в прихожей.
– А как Ташкент? – Я никогда не была в Ташкенте.
– Еще хуже. Вы где?
– На кухне. – Я снова устроилась в кресле и уже спокойно плеснула себе вина в бокал из французского набора. Бокалы я купила после третьего сценария. Сделала глоток – должно быть, смешно выгляжу, богема сраная. – Можно на “ты”.
Наконец-то она появилась на пороге кухни.
– Хочешь выпить? – спросила я. – Вчера ребята-телевизионщики приходили, осталось. Неплохое вино.
– Вообще-то, я не пью с утра. Узбекская женщина, знаешь ли. – Она легко согласилась с моим “ты”.
– “Венера” – не узбекское имя – Мне оно тоже не нравится. Можешь звать меня Венькой, – она обезоруживающе улыбнулась.
– А меня – Мышью, – ляпнула я. – Близкие друзья так и зовут меня – Мышь.
Мне очень хотелось понравиться ей, заинтересовать, произвести впечатление. И тогда я небрежно достала только что купленный в универсаме табак “Амфора” и трубку вишневого дерева: трубку пару лет назад спер в какой-то лавчонке Нимотси, поигрался с ней пару месяцев и забросил.
Я неумело набила трубку табаком, поднесла спичку и под заинтересованный взгляд Веньки сделала затяжку, – кажется, клюнуло. Женщина, свободно и непринужденно курящая трубку, не может не вызвать интерес.
– Я, пожалуй, выпью, – сказала Венька, – за знакомство.
Мы выпили, не чокаясь, и несколько минут в полном молчании разглядывали друг друга. Вблизи, на освещенной солнцем кухне, она показалась мне еще интереснее: светлые волосы, капризно изогнутые губы, немного тяжелые веки над светлыми, почти прозрачными глазами. Я разглядела все, даже маленький шрам на виске, придающий юному чистому лицу необъяснимую прелесть чего-то необычайного, уже случившегося в ее жизни.
– Ты ведь сценарный закончила? – спросила Венька, проглотив вино как воду.
– Вроде того.
– Занимаешься кино?
– Вроде того. – В горле першило от трубки, но я решила сыграть свою роль томной метрессы до конца.
– Здорово! – Она вдруг покачнулась на стуле и положила ноги на подоконник. – Можно я так посижу?
– Сиди. А ты во ВГИК поступать собираешься?
– Еще не знаю.
– Я могу поговорить кое с кем, если нужно. – Я судорожно перебирала в уме полузабытые вгиковские имена. – Ты работы привезла?
– Какие работы?
– Ну, этюды там литературные, писульки всякие, выявляющие тебя как динамично развивающуюся творческую личность…
– Да нет. Я просто так приехала. Пожить. Потусоваться.
"Мужичка подснять богатенького, – подумала я про себя, – дерзай, провинциалочка, у тебя должно получиться”.
– Тебе остановиться есть где? – осторожно спросила я.
– Думаю, да, – осторожно ответила она.
– Можешь у меня. Две комнаты, правда, от центра далеко… – “Ну ты даешь. Мышь! Пустить неизвестно кого, неизвестно зачем… Иван наверняка щелкнул бы тебя по носу – “была у зайчика избушка лубяная, а у лисички ледяная…”.
– Ну, это если в крайнем случае, – снисходительно одернула меня Венька.
"Правильно, не зарывайся. Мышь, – всяк сверчок знай свой шесток”. Я вдруг почувствовала легкую азартную ненависть к этой девчонке.
– А Серегу Волошко ты откуда знаешь?
– Да в нашем местном Голливуде познакомились, на “Узбекфильме”. Он какое-то дерьмо поэтическое снимал, а я о нем статейку собиралась написать в качестве курсовой работы. Я ведь на журфаке тусовалась, а потом надоело, бросила. Охота была о махалле писать и кибитках глинобитных… А Серега меня трахнуть хотел, как мэтр киноискусства.
Еще бы не хотел. Всякий бы захотел.
– Удалось? – небрежно спросила я.
– Нет. Мои мальчики ему два ребра сломали и зуб выбили.
Точно. Незакомплексованный Серега улыбался мне в переходе на “Киевской” щербатым ртом.
Мы выпили еще. Вино с крепким трубочным табаком дало неожиданный эффект – меня начало подташнивать.
Венька пристально смотрела на меня.
– Что, не нравлюсь? – в открытую спросила я.
– Ты просто не затягиваешься, когда куришь. Затягиваться надо, иначе это просто перевод табака, никакого кайфа. А табак, между прочим, хороший. Мой отец такой курит.
– Рада за него. – Я попыталась непринужденно затянуться, и голова у меня поплыла.
– Вот так, примерно, – одобрила меня Венька, – тренироваться надо почаще. И тренировок не пропускать.
– Учту.
– А ты какие сценарии пишешь?
– Да муру всякую.
– И хорошо платят?
– Нормально. На хлеб с маслом хватает. И на французское белье. – Я сроду не носила французского белья.
– Я бы, наверное, тоже могла писать.
– Счастливое заблуждение.
– Слушай, а кинцо-то по твоим сценариям уже сняли?
Действительно – сняли или нет? Нимотси, ау!.. Хоть бы весточку подал – я-то исправно обряжала щиколотки своих героинь в серебряные цепочки…
– Сняли, – высказала смелое предположение я.
– А как называются? Может, я видела? Один из моих сценариев имел рабочее название “Вспоротые ножом”, а другой – “Время оргазма”. Остальные именовались не менее тухло.
– Да вряд ли… Я для иностранцев работаю. Да ну его в задницу, это искусство. – Я достала из холодильника еще одну бутылку вина.
– Много пьешь, – соплячка вздумала сделать мне замечание. – Ну его в задницу, это искусство, точно… А то я уже подумала, что ты начнешь спрашивать у меня про любимого режиссера.
– Что, произвожу впечатление рахитичной старой девы от интеллектуального кинематографа?
– Ага. Христовой невесты, – Венька засмеялась, – но ты мне нравишься. Давай – за тебя.
Мы выпили за меня. А потом – за нее. Ничего себе девичник получается… Я снова закурила трубку, внимательно следуя провокационному Венькиному совету затягиваться.
Язык у меня развязался, я рассказала Веньке об Иване, и в моем изложении это получилось похожим на страсть и отчасти оправдывало мою пустую, свободную от постоя и мужского бритвенного прибора квартиру.
– Ненавижу смерть. И злюсь на тех, кого уже нет. Просто злюсь, и все, ничего больше.
– Я тоже злюсь, – помолчав дольше, чем было нужно, наконец сказала Венька. – Просто злюсь, и все, ничего больше.
– Он глупо погиб.
– А бывает, что умно?
– Бывает, наверное. Наплодить детей и внуков и умереть во сне. Или сочинить пару-тройку вещей в стиле позднего Кортасара, а потом взять и повеситься на мужниных подтяжках. Сразу признают гением, потому что мертвый гений не опасен ни для чьего честолюбия. И хоть ты увидишь это из райских кущей, с высоты птичьего полета, но игра стоит свеч.
– Это мужской взгляд на вещи.
– Это нормальный взгляд на вещи.
– Слушай, заведи себе любовника из слесарсй-карусельщиков, и все эти мысли пойдут на фиг, взявшись за руки.
Мы сидели с Венькой на кухне уже полдня, мы выпили дикое количество вина, и пассаж о слесаре я восприняла как совет близкого человека.
– А почему слесаря-карусельщика?
– Ну, токаря-расточника.
Вот тогда-то мне и стало по-настоящему плохо: в горле стоял табак, обильно смоченный вином. “Неплохо начатый дебют человеческого общения может закончиться весьма плачевно”, – сказала я сама себе.
"Точно-точно, пьянству бой”, – шепнул мне на ухо мертвый Иван.
"Говорил же тебе, кури траву – обойдешься без ненужных эксцессов”, – шепнул мне на ухо уехавший Нимотси.
– Я сейчас, – выдавала я из себя и бросилась в ванную.
Все остальное я помнила смутно: кажется, Венька поливала меня водой и накачивала марганцовкой, полное отсутствие брезгливости, удивительное для девочки с такими надменными капризными губами.
Венька уложила меня – совсем слабую, но пытавшуюся соображать.
– На видаке последний фильм Антониони, кассета стоит, – выдавилая из себя. – Можешь посмотреть.
– Рискну.
…Когда я пришла в себя, Веньки в комнате не было, а с кухни доносились приглушенные голоса.
Ничего себе.
Проклиная все на свете, я по стенке добралась до кухни.
Их было трое – Венька и два молодых человека.
Один – явно узбек, но узбек породистый. Я знала этих узбекских отпрысков из хороших киношных семей еще по ВГИКу – узкие тела, гордые головы, небольшие руки превосходной лепки, аристократический разрез глаз. Уж эти-то точно никогда не десантировались на хлопок и не махали кетменями на строительстве арыка.
