Надежда Григорьевна понимающе улыбнулась.
— Насчёт Сашки Иванова небось? Ох и питух, не приведи господи. Всех у нас во мхах перезюзил. И Главдю испортил. Она хоть и сиделица, а девка была хорошая. Передовка в лесхозе. От тюрьмы да от сумы грех зарекаться… А этот зюзюкало и её к вину приохотил.
Говорила Надежда Григорьевна забавно — будто ручей журчал. Всё время на одной ноте, без остановки. Приходилось постоянно вслушиваться, чтобы разобрать каждое её слово.
— Возле Орельей Гривы парня-от он порешил? — вдруг спросила она.
— Где, где?
Надежда Григорьевна широко улыбнулась и, словно боясь обидеть гостей, прикрыла рот коричневой сухой ладонью.
— Да у леса, милой, у леса. Мы так горку называем — Орелья Грива. — Она наконец села на табуретку и повторила: — Сашка убил-от?
— Кто — мы не знаем. Не знаем даже, к кому шёл убитый, — ответил Корнилов. — Вы что же, Надежда Григорьевна, одна живёте?
— Одна, товарищ хороший, не знаю, как зовут тебя. Одна.
— Игорь Васильевич меня зовут.
— Я уж десять лет как одна, — стала рассказывать старуха. — Сын-то с дочкой в городе. Хорошо устроились. В прошлом годе Верка, дочь-то наша, приезжала. Нарядная. Гостинцев мне навезла… — Надежда Григорьевна вздохнула, словно вспомнились ей дочкины гостинцы. — Да я и сама-то хорошо живу. Хо-ро-шо. Пенсию каждый месяц двадцать один рубль получаю. Да сын присылает. Когда пять рублей, когда боле. К Новому году десятку прислал…
— А сын не приезжает?
— Не. Скучно ему тут. Приятелей нет. И девок не осталось. Всё меня зовёт. В город-от.
— Да, народу у вас во Владычкине совсем мало, — согласился Корнилов. — Заскучаешь.
— Из молодых-от кто? — стала прикидывать старуха. — Главдя-сиделица? С зюзюкалой связалась. Имени-то его и слышать не хочу! Федотовы. Сестрицы. Да Вовка, Верки Федотовой сын. Так ему ещё и шашнадцати нет. За прогоном бабка Калерия. Она с печки не встаёт. Я ей поесть когда сготовлю, она и сыта неделю. А остальные навроде старой Кавалерии, — она хихикнула. — Это я так старуху зову. Шучу над старухой.
Игорь Васильевич улыбнулся, подумал: «Какая же старая должна быть эта бабка Калерия, если Надежда Григорьевна по сравнению с ней себя молодой считает!»
— Но родные-то, наверное, есть у каждого? Ездит кто из города? — спросил он. — Да ведь и Луга под боком.
— В Луге-от есть наши. Пустили там корешки. Так они сюда носа не кажут. Городскими себя считают. И в Питере наши живут. Как же, там родня есть! Да ведь редко ездют. Уж рази что летом. Зимой-то не ездют. У бабки Калерии сынок инженер. И сам уж лет пять не является, да хоть бы к празднику пятёрку прислал матери. Тю-тю! Не то что мой.
— А ведь у вас такие леса вокруг! — сказал Корнилов. — Грибов, ягод, наверное, тьма. И дичь! Охотники-то приезжают?
— Не приезжают, милой. Разве что к егерю. А у нас во Владычкине Вовка Фёдотов один палит по воронам. Отцова берданка ему досталась, вот и палит.
— Выходит, что не густо у вас с населением, — улыбнулся Корнилов. — И родственники про Владычкино позабыли. От станции далековато.
Старуха помолчала.
— Ну а егерь с лесником, наверное, бирюками живут? Попробуй-ка до них добраться?
— А чего до них добираться? — удивилась старуха. — Не велик и крюк. Версты на две подале нас. Егерь-то с семейством живёт. С жёнкой. Трое у них — мал мала меньше. Болыпенький, правда, в школу бегает. — Она засмеялась, опять, как в начале разговора, прикрыв рукой рот. — Волков не пугается… Ильич, лесник-от, один проживает. Одинокий. Ни детей, ни жёнки. Хотя кто его знает… Не мшинский он, не нашенский, но мужчина добрый, обходительный.
— Да ведь он здесь с незапамятных времён живёт, — вставил молчавший всё время участковый.
— С запамятных, с запамятных. Давно живёт, да не наш. Не из Мхов, — строго сказала Надежда Григорьевна и, оборотясь снова к Корнилову, продолжала: — Он, Ильич-от, с пятьдесят шестого здесь. Аль на годок ране. Степан Трофимыч, старый лесник, умер, — Надежда Григорьевна перекрестилась. — Наш был братец. Ильич-то и приехал на его место.
Надежда Григорьевна задумалась, рассеянно глядя в замёрзшее оконце. Корнилов не торопил её, ждал, когда сама заговорит.
— Степан-от тоже одинокий был, — наконец заговорила старуха. — Уж такой одинокий! Никого ему, окромя леса, не надо. Вот охотник-то был. У меня подушки пером набиты — всё он, брат. Дичи настреливал! Ружьё у него большое, да-а-алеко стреляет. С подзорной трубой…
Игорь Васильевич внимательно слушал Надежду Григорьевну, стараясь представить себе по её рассказу всех обитателей деревни, их возраст, интересы. Ведь к кому-то из них направлялся этот человек… И Санпан прожил здесь, во Владычкине, долгое время. Ходил, наверное, к кому-то в гости, говорил о жизни. Был на виду. В такой деревушке от людских глаз не скроешься…
Участковый всё время ёрзал на лавке, поглядывал на часы. Корнилов чувствовал, что ему не терпится идти дальше, говорить с другими людьми, что-то предпринимать. Неторопливая беседа со старухой, похоже, раздражала лейтенанта. Ему хотелось действовать.
И только когда старуха упомянула про ружьё, он замер вдруг, словно пойнтер, почувствовавший дичь. Перестал ёрзать и сидел совсем тихо, стараясь не упустить ни одного слова из разговора. Игорь Васильевич внутренне усмехнулся, искоса взглянув на лейтенанта.
— А Ильич-то после него, после Стёпки, основался, — продолжала старуха. — Говорят все — одинокий, а мне одна баба сказывала: сын у него был. Только сызмальства поссорился с отцом. С войны.
— И что ж, сын к леснику не ездит? — поинтересовался Корнилов.
— Не ездит, батюшка, Да ведь и он про сына молчит. Одинокий, говорит, я. А баба-от, ну та, что про сына мне рассказывала, сама зайцовская. С-под Сиверской. Знает его. Чегой-то там у них вышло, а чего — не помню.
— А где живёт эта женщина?
— Зайцовская, говорю, она. Полиной зовут, а фамилии я не помню.
— Тётя Надя, а к егерю да к леснику гости-то ездят? — хмуро спросил участковый.
— Ходют люди, — сказала Надежда Григорьевна. — А гости или по делу — не скажу, откуда мне, старухе, знать. Вот что родственников у них нет, об этом я сказывала. У лесника-от гатчинский один часто бывает. Лесхозовское начальство. Тот ездит. Дружки, что ли. Форсистый такой.
— Молодой или старый? — спросил Корнилов.
— Помоложе, чем сам Ильич.
Корнилов посмотрел вопросительно на участкового.
— Леснику за шестьдесят, товарищ подполковник, — ответил тот.
— А вы, Надежда Григорьевна, видели этого дружка? Как он одевается?
— Что-то я и не скажу. Помню, плотный, форсистый, а как одет… Нет, не припомню. На голове вот малахай рыжий…
— Чего?
— Шапка, говорю, большая, мохнатая, рыжая-рыжая… Да что мы все гутарим да гутарим, — спохватилась она. — Давайте почаёвничаем. Я счас, быстро. — Старуха встала, пошла к печке.
Корнилов тоже поднялся.
— Нет, спасибо, хозяюшка. В другой раз чайку попьём. Вы нас не ругайте, что от дела оторвали.
— Да какие у меня дела? — искренне изумилась старуха. — Поболтать — вот самое первое у меня дело.
— Надежда Григорьевна, — спросил Игорь Васильевич, надевая пальто. — А ружье-то вашего брата, с подзорной трубой, оно кому досталось?
— Ружье-то? — задумалась старуха. — Да никому не досталось. Никому. Стёпка-то, видать, или потерял его перед смертью, или продал. После смерти не нашли ружья. Сын-то мой, Славик, переискался. Думал, от дядьки в наследство останется.
— А не могло это ружьё к зюзюкале попасть, к Клавдиному дружку?
— Ах, к этому-то! — закивала Надежда Григорьевна. — Да ведь он у нас пришлый. А братец мой давно уж помер. — Она задумалась. — Рази что через Главдю… Неужели Стёпка её отцу ружьишко-то подарил? Они ведь тоже братья, только двоюродные.
— А что, отец Клавы жив? — спросил Корнилов.
— Помер. Года три как помер, — старуха перекрестилась. — Был бы жив, рази допустил к себе в дом эту чучелу?
Уже в дверях он спросил старуху:
— Надежда Григорьевна, вы не вспомнили, как лесникова дружка-то звать? Того, что из Гатчины ездит.
— Так ты, миленький, и не спрашивал меня, как зовут-то. Всё про одёжу говорил. Мокригиным его зовут. В лесхозе он какая-то шишка.
Корнилов вышел вслед за участковым на улицу и зажмурился от яркого света.
— Закурим, что ли? — сказал он лейтенанту. — Так курить захотелось — спасу нет. — Он достал сигареты, протянул участковому. Тот начал было нерешительно:
— Да я, товарищ подполковник… — но тут же потянулся к пачке.
— Что? Ещё не научился? — усмехнулся Корнилов и отдёрнул пачку. — И не тянись. Не поддавайся, не давай слабины, а то мало ли ещё какой начальник приедет — пить научит…
Участковый смутился и стоял, не зная, что сказать.
