Илья говорил правду. В этом следственном изоляторе, расположенном в небольшом подмосковном городе, он сидел уже десятый месяц, то есть все время следствия.
Осужденный уже готовился к этапу, однако буквально через неделю после вынесения приговора начались разные непонятки. Илью дважды переводили из камеры в камеру, в каждой из которой сидели «дятлы», провоцировавшие его на драку, однако, умудренный тюремным опытом, Прудников старался не реагировать на провокации. Его вещи во время шмона перетряхивались с особой тщательностью. И вот сегодня ему неожиданно объявили: мол, во время последнего обыска в вещах Ильи был обнаружен нетбук с детской порнографией, оперчасть ходатайствует о возбуждении нового уголовного дела по позорной для честного арестанта 242-й статье Уголовного кодекса — «Незаконное распространение и оборот порнографических материалов».
То, что нетбук с педофильской порнухой был банально подброшен во время обыска, когда вся хата находилась на прогулке, сомнений не вызывало. Оставалось лишь догадываться, кто решил подставить Илью по такой гнилой статье и с какой именно целью…
— Короче, Прудников, рисую тебе твои ближайшие перспективы, — капитан хищно улыбнулся. — Вариант первый. Ты остаешься тут, и уголовное дело по двести сорок второй идет в производство. Через пару дней об этом будет знать вся тюрьма. Ты сейчас еще «мужиком» сидишь. Обещаю: через два, максимум через три дня тебя за такую статью обязательно опустят, пойдешь жить под нары. И так — до нового суда. После приговора с довеском за «порнуху» отправишься на зону в том же кукарекающем качестве… если, конечно, до нее доедешь. Вариант второй. Сейчас с тобой переговорит один человек из Москвы. Если ты ему понравишься — твоя жизнь может сильно измениться к лучшему. Насколько к лучшему — ты даже и не представляешь… Ну, что скажешь?
Предложение выглядело совершенно неожиданным и темным, однако Илья промолчал. Ведь тюрьма уже научила его никогда не выказывать ни удивления, ни заинтересованности.
— Так будешь с ним говорить? Большой человек, специально к тебе из Москвы приехал!
— Давно ни с кем с воли не базарил, — Прудников с равнодушным видом передернул плечами. — Давайте, гражданин начальник…
— Вот и хорошо… — Опер набрал на телефоне внутренней связи какой-то номер, бросил пару фраз.
Спустя минуту в кабинет вошел одетый в штатское незнакомец, которого Прудников никогда прежде в этом СИЗО не видел. Чернявый, с подвижным лицом и топорщившейся на нем черной щеткой усиков, этот человек неуловимо напоминал майского жука из мультфильма. Оперативник вскочил, козырнул и вышел в коридор. Чернявый несколько минут молча рассматривал Прудникова, затем неожиданно улыбнулся.
— Ну что, Илья Петрович Прудников, приблизительно таким я вас и представлял. Давайте знакомиться.
У чернявого был приятный баритон, его манера держаться и подчеркнутое обращение на «вы» располагали к себе. Однако Илья оставался совершенно равнодушным. Ведь большинство неприятностей у арестантов случаются как раз от таких вот обходительных внешне ментов.
— Как скажете, — спокойно молвил Илья.
— Значит, светит вам девять лет усиленного режима. Пока что девять, потому что после повторного суда наверняка добавят. И вам абсолютно нечего сказать в свое оправдание.
— А зачем? Разве это что-то изменит?
— Конечно, не изменит, — согласился чернявый. — Скажите, Илья Петрович, а вам себя не жаль? Вам ведь всего тридцать один год. На волю вы выйдете в сорок… если выйдете, конечно. С подорванным здоровьем, букетом болезней и полным отсутствием жизненных перспектив.
После этих слов Прудников окончательно утвердился в мысли, что чернявый — очень опасный тип, в беседе с которым надо тщательно фильтровать каждое слово. Ведь если менты начинают давить на жалость — тут обязательно следует ждать подвоха.
Подвоха, впрочем, пока не наблюдалось. Похожий на жука мужчина довольно складно пересказал биографию подследственного, особо остановившись на том, что у него почти не осталось на воле родных и близких.
— Ладно, — закончил он. — Теперь пора и мне представиться. Зовут меня Борис Аркадьевич, и служу я в Федеральной службе исполнения наказаний. Больше вам знать про меня пока что не надо. Скажите — вы хотели бы выйти на свободу до срока? Ну, скажем… уже на этой неделе?
— Кому не хочется… — передернул плечами Илья. — Хотел бы, конечно!
— Тогда предлагаю выслушать мое предложение и дать ответ — утвердительный или отрицательный. От этого ответа и будет зависеть ваше ближайшее будущее.
Борис Аркадьевич излагал свое предложение четко и детально: несомненно, этот монолог был им загодя отрепетирован. Мол, если Илья Петрович не примет его предложение, то вряд ли доживет до конца срока — особенно с учетом новой позорной статьи. Если же Илья Петрович примет его предложение, то уже завтра он сможет покинуть тюремные стены. Местная медсанчасть зафиксирует его смерть, не востребованное родственниками тело будет кремировано, а сам Прудников…
— А как это мое тело будет кремировано? — не понял Илья.
— Вас лично, конечно, никто сжигать не собирается. Просто в уголовное подошьют два документа: свидетельство о смерти и справку о кремации, — спокойно пояснил собеседник. — И этого вполне достаточно для ваших фиктивных похорон. А теперь слушайте, в чем суть моего предложения. И отвечайте немедленно: «да» или «нет». Минуту на размышление не даю.
Вот тут-то и прозвучало само предложение, неожиданное, странное и заманчивое…
…Конечно же, Илья ответил согласием — а что ему еще оставалось делать?
— Только в ближайшее время абсолютно ничему не удивляйтесь, — загадочно проговорил Борис Аркадьевич.
Ах, Черное море! Ах, жаркое солнце!
Стоит только произнести эти слова, и перед глазами тут же возникает сопутствующий черноморскому побережью пейзаж: фланирующие по набережной курортники, шелестящие на ветру пальмы, соленые брызги прибоя, теплые вечера со стрекотом цикад и романтические прогулки…
Так уж случилось, что Катя Шпаликова за свои тридцать четыре года никогда прежде не бывала на море, хотя большая часть ее подруг в таком возрасте объехала едва ли не полмира. Все как-то с морем не складывалось. Сперва — непростая жизнь в нищем приволжском поселке с поэтическим названием Суперфосфатный, затем — учеба в Московском промышленном институте, которую приходилось сочетать с изнуряющей работой. Да и брат Коля, еще в «лихие девяностые» подавшийся покорять Москву, не очень-то дружил с Уголовным кодексом, вначале примкнув к «ореховским», а затем получив и первый срок за вымогательство. Потом последовали еще два срока по аналогичным статьям. Так что младшей сестре приходилось буквально разрываться между учебой, работой и свиданиями с Коляном едва ли не во всех следственных изоляторах столицы. Несмотря на ощутимую разницу в возрасте, Катя нянчилась с братом, словно родная мать: бегала по адвокатским конторам, носила в СИЗО «дачки», давала взятки следователям и даже улаживала Колины дела с коллегами по бандитскому ремеслу. «Катька, отдай за меня карточный долг!», «Катька, передай в посылке побольше витаминов!», «Катька, сунь лавешек кому надо на зоне, а то менты меня тут совсем загнобят!». Катя послушно исполняла все, что ей было сказано. Так что времени на морские курорты совершенно не оставалось, не говоря уже о личной жизни и обо всем остальном.
Катя даже особо не придавала внимания своей внешности, хотя от природы была недурна собой. Она не бегала по бутикам, не следила за последними веяниями моды и даже косметикой пользовалась лишь от случая к случаю. В неизменном сером костюме, с гладко стянутым конским хвостиком на голове и в круглых очках, Шпаликова напоминала молодую учительницу младших классов, приехавшую в провинцию по распределению после института.
Вскорости брат остепенился, перестал заниматься уголовщиной напрямую, зато сделался заметной фигурой в московском криминальном мире. Столичные воры явно благоволили Шпале — а иначе кто бы поставил его «смотрящим» в солидный банк? Видимо, в знак благодарности за все мучения бывший «бригадир» ореховских и устроил Катю на довольно денежную и не слишком ответственную должность гендиректора фармацевтической фирмы «Гиппократ-М». Должность, как выяснилось, была чисто формальной: Катя лишь получала там зарплату, ставя подпись там, где говорил брат. Через Шпаликову проходили огромные деньги, которые она послушно перечисляла на какой-то счет в захудалом банке на Кипре, в обмен на деньги потом какие-то «латиносы» поставляли какие-то лекарства…
Что это за лекарства, кто их производит и для чего они предназначены, Катя особо не вникала: дальнейшим их продвижением и распределением занимался друг родного брата, знойный красавец Лаша Лацужба из Абхазии. С ним Николай когда-то сидел на зоне и даже был в одном отряде. Этот человек и был фактическим директором «Гиппократа-М», где занимался почти всем: от переговоров с людьми из ФСИН и до конспиративных бесед с какими-то странными татуированными личностями, нередко появлявшимися в офисе. Правда, до конца Колян ему не доверял — никогда не сводил с теми самыми поставщиками-«латиносами». Выходы на них имелись только у него, да еще у самой Катьки. А для остальных это была тайна за семью печатями. Но иначе в бизнесе и нельзя. Если без тебя смогут обойтись, то тебя из цепочки обязательно выбросят.
