с моря. А с ним двое, наглые такие, скалятся. Гастролеры! А ведут себя как у себя дома!
— Гастролеры?
— Кидалы!
— И кого они кинули?
— Пашку! Развели лоха! Смотрю, проходят мимо, Пашку ведут, чтобы не убежал. А Оксана сзади идет. Я вышла, что такое, спрашиваю… В общем, пришли на море, ну, Оксана с мужем, разделись, один из этих подходит и говорит Оксане. А сам на Пашку смотрит. Люблю, говорит, детей, у которых мамы молодые.
— У кого дети? — не понял Игнат.
— Ну так Пашка ребенок, а она мать… Пашка, конечно, возмутился, какой он ребенок? А какого ты года рождения, спрашивают? Шестьдесят шестого, говорит. Да нет, говорят, быть этого не может!.. Поспорили на двести рублей. Пашка повел их паспорт показывать!.. А Оксана поняла, что здесь что-то не то…
— А в паспорте одна тысяча девятьсот шестьдесят шестой год, — кивнул Игнат.
— А я поняла это сразу! — вскинулась Зойка.
— И что, показал Паша паспорт?
— Он стал показывать, а я подошла, вырвала. И этим сказала, чтобы проваливали.
— Гастролерам?
— Так ясно же, что не наши это… Сказала, что залетным у нас не рады… Баштаном пригрозила, — понизив голос, добавила Зойка.
— А они: заткнись?
— Да так грубо! А тут еще Лешка подъезжает… Ну, я ему сказала, а он за меня сразу в драку! — Зойка вскинула голову с гордостью за мужа, но тут же разочарованно вздохнула. — А этот белобрысый, с пельмешками, его в охапку сгреб, крутанул и вниз головой об землю!
— Уши как пельмешки? — выслушав ее, предположил Игнат.
Если белобрысый с такой легкостью взял Лешку в захват и провел прием, значит, он занимался борьбой, возможно, вольной. У серьезных борцов травмы ушей обычное дело. Боец уходит от захвата, с силой трется головой о жесткую поверхность, в травмированных ушных раковинах образуются пустоты, которые заполняются кровью, тканевой жидкостью, которая застывает, принимая формы, близкие к уродливым.
— Ну да, уши… Особенно одно! — Зойка взялась пальцами за мочку правого уха.
— На себе не показывай! — усмехнулся Игнат.
Она одернула руку так, как будто ухо превратилось в оголенный провод под напряжением.
— И что с Лешкой?
— Да ничего, в себя приходит.
— А белобрысый?
— Он сказал, что завтра зайдет. За деньгами… Я говорю, хрен тебе, а не деньги! А он смотрит на меня и скалится. Страшно так скалится!
— А почему завтра за деньгами?
— Так Оксана сказала, что ни копейки не даст! А они возле твоего дома стояли. Я сказала, что это дом начальника милиции.
— Умней ничего не придумала? — поморщился Игнат.
Ясно же, что в доме живут курортники, будет теперь всякая гопота друг другу рассказывать, как кучеряво устроился начальник поселкового отделения милиции. Впрочем, шила в мешке не утаить. И с домом нужно что-то делать. Или выселить всех к черту или заключить договор с финансовой службой. Мама готова пойти на второе, лишь бы не терять доход. Игнату же куда больше нравится первый вариант. И от вина он бы тоже напрочь отказался, но как быть с отцом? Он же засохнет с горя вместе со своим виноградником, разбитом на двух участках. А делать что-то надо.
— Ну а что я не так сказала? Дом твой!
— И дом, и виноградник…
— Э-э… — раздумчиво протянула Зойка. — А кто тебе что сделает?
Игнату ничего не оставалось, как махнуть на нее рукой. В размягченное курортной жарой сознание с трудом входят такие понятия, как честь, совесть. Особенно если не видишь в незаконных доходах ничего зазорного.
— И где сейчас эти пельмешки?
— Так ушли… Завтра, сказали, зайдут. А если денег не будет, паспорт можно будет выкинуть. На том свете, сказали, паспорт не нужен.
— Так и сказали, на том свете?
— Вот я и говорю, они Пашу грозились убить!
— Они — это двое?
— Ну да, с пельмешками это белобрысый, плотный такой, плечи широкие, ноги кривые. Второй повыше, чернявый… две фиксы во рту, одна золотая, сверху, а вторая железная. — Зойка провела пальцем по нижним резцам.
— Одеты во что?
— У чернявого рубашка велюровая, коричневая, на заклепках. В смысле вместо пуговиц заклепки. А джинсы вельветовые, те просто с заклепками.
— Рубашка, джинсы?
— И вьетнамки. И ноготь на большом пальце уродливый. Это если ноготь вырвать, вместо него уродство нарастет… У одного ноготь, у другого уши, — усмехнулась Зойка.
— В чем уши?
— В очках. Кепка, очки солнцезащитные, капельки. Теннисная кепка с козырьком. Флаг на ней. Не знаю, какой страны. Может, английский, но точно не американский. Американский флаг на футболке. Джинсы вареные, с защипами. Кроссовки черные, три полоски. Может, и «Адидас».
— Значит, уши, фиксы, ноготь, флаги. Один высокий чернявый, другой светлый, ростом пониже, но более физически развитый. И ноги кривые.
— Короткие, кривые, — кивнула Зойка.
— Раздам приметы патрулям, может, найдут, — усмехнулся Игнат, глядя на нее.
— Да я и сама бы этих гадов нашла! А что я им сделаю?
— Лешке сильно досталось?
— Надо бы посильней! Три дня, зараза, бухал! Завтра зашивать повезу.
— В который уже раз? — улыбнулся Игнат.
— Дело не в этом…
— Да нет, дело как раз в этом… Сколько раз ты его на смерть кодировала?
— Ну-у…
— Думаешь, он и в этот раз поверит, что умрет, если выпьет?
— Да как-то не думаю.
— А может, и поверит. В свое бессмертие, — усмехнулся Игнат. — Он еще вниз с высоты прыгать не пытался?
— Да ну тебя, накаркаешь еще!
— Скажи ему, куда я ваш виноградник ему засуну, если он еще раз выпьет.
— Виноградник?
— Со всеми бочками из вашего подвала.
— А что? Только ты сам ему скажи! Тебе он поверит… Кстати, о пельменях!..
— Еще какие-то приметы?
— Да нет, обед скоро, а у меня холодильник, полный вареников. Может, у нас пообедаешь? Заодно воспитательную работу проведешь с Лешкой?
— У вас пообедать, говоришь, — усмехнулся Игнат.
Не жизнь у него намечается, а малина. В Хабаровске обеденный перерыв проходил у него где придется, или на бегу перекусывал, или в кабинете, в лучшем случае в столовой, зато здесь можно сходить домой на все готовое. Пешком быстрым шагом десять минут ходом, а если на машине, через брод, то еще быстрей. И пообедать можно, и даже в море искупаться.
— Мама когда уезжает? — спросила Зойка, озадаченно глядя на него.
— Скоро, — кивнул Игнат.
Месяц у нее в запасе, а потом домой, в Ростов-на-Дону. Отец уедет гораздо позже после того, как подготовит свои виноградники к зиме.
— Вот я и говорю, бабу тебе хорошую надо! — закивала Зойка. — Есть у меня одна хорошая девочка на примете. Молодая совсем, всего двадцать восемь лет…
— Давай поговорим об этом
