младшего. Конец палки угодил как раз в висок.
Несколько долгих недель Тамерлан провел между жизнью и смертью, почти без ухода. У матери и сестер не всегда находилось время на него. А тут еще отец, подчиняясь странным предрассудкам, гнал их от тяжелобольного сына и не позволял вызвать фельдшера. Словно ему было легче перенести смерть Тамерлана, нежели в будущем ежедневно иметь перед глазами постоянный укор в виде искалеченного им самим ребенка.
* * *
В душной кладовке едва теплилась слабая жизнь. Она висела в сухом запахе пыли и дынь на тонкой, как паутина, нити, свешивающейся откуда-то с самого непостижимого верха. Изредка мелькали в ней лица близких, порой издалека доносился тихий, в подушку, ночной плач матери. А может и не доносился…
И только морда с темными маслянистыми глазами запомнилась отчетливо и ясно. Когда Тамерлан ненадолго выныривал из мрачных волн бессознательности, она всегда была рядом. Большая морда, покрытая космами белой шерсти. Единственным существом, которое, не замечая хозяйских запретов и не вникая в тонкости человеческих взаимоотношений, вылизывало его, грело своим теплом и даже приносило разгрызенные кости, был пес Дарган. Получалось, что никому больше не нужна жизнь маленького Крысенка, даром евшего и без того скудный хлеб.
А Тамерлану, тем временем, делалось все хуже, и казалось, что ребенок обречен. Однако Аллах оказался милостив: он не дал окончательно порваться невидимой паутинке и позволил мальчику выкарабкаться. Правда, оставил его калекой — у Тамерлана отнялись правая рука и нога, нарушилась речь. Со временем подвижность конечностей восстановились только частично, а произносить слова он стал как человек с вечно набитым ртом. Так судьба еще раз явила свою злую иронию, сделав его хромым, как и великого тезку, но, при этом, не одарив ни крохами завоеваний, ни толикой славы. Потом, через много лет, он получит и то и другое, но в таком же искаженном виде, в каком будет протекать вся его жизнь, предопределенная неверным ходом планет и чудными завихрениями небесных эклиптик и стихий.
После травмы в школу Тамерлан больше не ходил, а целыми днями с ранней весны до поздней осени одиноко сидел во дворе, греясь на солнце, если было не особенно жарко, или забиваясь в тень огромного карагача в знойную погоду. Зимой холодные дни проводил у окна, а при потеплении его снова тянуло во двор. Там мальчугана встречал неизменный друг — огромный белый пес Дарган.
Наверное, Дарган и открыл Крысенку некие сокровенные тайны собачьего племени, нашептал те непроизносимые слова, что способны укротить и навек покорить сердце любого самого злобного волкодава. И может быть, вовсе не звезды, а обычная дворовая собака предопределила судьбу мальчика по имени Тамерлан…
Ленька Гридин вернулся пятнадцатого сентября, за две недели до бракосочетания старшего брата, чем весьма обрадовал всю родню.
Свадьбу отгрохали на широкую ногу — три дня центральный ресторан города стонал и дребезжал стеклами от усилий двух сменяющих друг друга музыкальных групп. Еще два дня веселились дома — в недавно отстроенном Костином особняке. Не так звучно, как в кабаке, но не менее душевно, — под дяди-Сашину гармонь да под стереосистему «Шервуд», среди прочего добра подаренную молодоженам. Другом жениха был сам Владимир Соболихин. Засвидетельствовать почтение заезжал глава администрации города и другие чиновные люди.
После кислого запаха казармы, проникшего, как ему казалось, через легкие во все части тела, потоки разнообразных ароматов гражданки и особенно сногсшибательные благоухания многочисленных танцевавших с ним дам кружили голову. И ничего, что ближе к полуночи их тела, приближаясь к естеству, добавляли в букет слабый, но терпкий оттенок пота — возможно, так было даже лучше. Странно, но уважение, которое Ленька испытывал к брату, удерживало его от ухлестывания за прекрасным полом. Молодому дембелю почему-то казалось, что этим он может осквернить светлый Костин праздник. Да и времени как-то не было. Очевидно, не зря утверждают, что армия портит человека. В конце третьего дня Женьчик Махонин, кореш старшего брата, увез Леньку вместе с тремя девицами к себе на дачу.
— Брательника поздравил, пора и о себе подумать, — мотивировал он свое приглашение.
— А Костик не обидится? — неуверенно спросил Ленька. Молодость дезактивировала алкоголь со страшной силой и, несмотря на выпитое, он был трезвее большинства гуляющих.
— Да ладно тебе! Кончай дрочить — привыкай к воле. Погнали, — хлопнул его по плечу Женьчик и заговорщицки добавил. — Грид в курсе. Он сам сказал — увези брательника, пусть немного оторвется.
На даче компанию встретил суетливый дед с крапленым мелкими сосудами фиолетовым носом.
— Ты баню-то затопил, Лукич? — строго глянул на него Махонин.
— А то как же, а то как же! Как ты позвонил, я ментом сюда, а как же, а как же! — заегозил дед.
— Молоток! Как здоровье?
— Да какое в мои-то годы здоровье, Женечка! И-их, нету его совсем, здоровьишка…
— Лечиться надо. В багажнике для тебя литр микстуры, пойди, забери.
— Вот спасибо тебе, вот спасибо. Не забываешь нас, ветеранов.
— Ну что, начнем с шампусика? — повернулся Женьчик к прибывшим, когда они зашли в пахну-щую свежим деревом комнату для отдыха.
Он хлопнул шампанским, теплое вино пенной струей рвануло к потолку, оставив на дне бутылки уровень сантиметров в пять.
— А ну его в задницу! — обиделся хозяин торжества. — Давайте лучше по водочке. Светка, вот там сумки — набрал винища и закуски со свадьбы. Тащи все сюда.
— А вы, кобылы, тоже не стойте, помогайте ей, — накинулся он на стоящих среди комнаты девах. — По рюмке, раздеваемся и в баню.
Подруги не стали строить из себя примадонн. Приняв по стопарю, они сбросили с себя платья и белье.
— Хороши, курвы! — одобрил Женьчик, окинув взглядом предоставленные свободному обзору выпуклости. — Живо в душ подмываться, и в парилку. Потрете спинку папе своими мочалками.
Девицы прыснули и дружно отправились выполнять приказание.
Истосковавшегося по женской плоти Леньку простое слово «подмываться» хлестнуло как плетью. Он давным-давно привык к скабрезностям и не реагировал на них, но вот это слово дохнуло на него чем-то интимно женским, теплым и эротичным, вызвав почти нетерпимое напряжение внизу живота.
— А ты ничего, в форме, — похвалил Женьчик, оглядев его поджарую мускулистую фигуру. — Не зря, видать, государственный харч лопал.
— Ты тоже не подарок, — ответил Ленька.
Равномерный слой подкожного жирка обволакивал ширококостное тело Махонина, смазывая рельефность, но не скрывал объем лежащих под ним мышц. Женя нагнул голову и критически осмотрел себя.
— В смысле?
