Двое коротко стриженных парней, мгновенно снявшись с «насеста», сунули правые руки за спину, туда, где, по всей видимости, находились главные аргументы их правоты, и стали быстро переходить дорогу.
Из-за угла дома, расположенного в тридцати метрах от белой «девятки», вывалилась группа людей в пятнистой форме и, держа перед собой оружие, как при штыковой атаке, бросилась к машине.
Гена Эйхель, сунув телефон в карман рубашки, выдернул из-под мышки тупорылый «макаров» и шагнул в сторону банка...
Двое на крыльце остановились, и по их движениям можно было понять – они все поняли. Они догадались, что это сумасшедшее движение вокруг них – не случайно, но посчитали его за броуновское. Мельтешение теней на площади в сто квадратных метров они не смогли определить как векторное. Суматоха, мгновенно возбудившая тревогу, и не более того...
И из них двоих умереть первым в этой ситуации должен был тот, кто решит задачу последним.
Судья и прокурор знали, что суматоха будет страшной. Возможно, будет стрельба и, вероятно, трупы. Но ни один из них не представлял, насколько далеки от истины и идеалистичны окажутся их мысли...
Едва группа спецов в масках и «сферах» приблизилась к машине Хорошева и, по давно выработанной привычке, стала приступать к ее захвату, как поднятое до самого верха окно мгновенно превратилось в прах. Короткие, но частые очереди, трескающие из автомата внутри машины, заставили пятерых спецов ФСБ повалиться на землю. Двое из них падали на горячий асфальт уже мертвыми...
Пригнувшись, словно пробегая под веревками с бельем, Полетаев и его спутник стали разбегаться в разные стороны. Антон краем глаза успел запечатлеть момент, когда Эйхель, следуя одному ему известной логике, метнулся не за Полетаевым, а за его собеседником.
Медлить дальше было нельзя, а выскакивать из «Волги» и попадать под шквальный огонь, который велся уже во всех направлениях, было глупо. После вступления в перестрелку Хорошева бойцы ФСБ перестали стесняться, и вскоре площадка перед банком «Империя» стала напоминать площадь «Минутку» в Грозном в январе девяносто шестого.
Одна из пуль, срикошетив от мраморной колонны крыльца, натужно завыла, прошила оба стекла «Волги», в четверти метра от головы Струге, и ушла гулять в сторону проспекта Ломоносова.
А Полетаев и Эйхель со своей жертвой тем временем разбегались в разные стороны.
– Дави на газ! – глухо крикнул Антон, заметив, как спина оперативника скрылась за углом дома. – Я знаю, у кого картина!
Хорошев рванул машину с места одновременно с Пащенко, но разъезжались они в разные стороны. И догнали свои объекты эти машины почти одновременно. Хорошев, выбросив продырявленную «девятку» на тротуар, прижал Полетаева к стене, выстрелил ему в ногу и заставил остановиться. Еще двадцать секунд ему понадобилось для того, чтобы затащить терновского мошенника в машину.
А «Волга», заскочив во дворы, стала повторять маршрут обоих беглецов – джинсового и преследующего его Эйхеля. Едва Вадим выскакивал, распугивая жителей, во двор, он тут же замечал спину опера, скрывающуюся за углом. Выворачивая за этот угол, он с досадой отмечал, что рубашка Генки отдает ему прощальный салют уже за углом дома следующего.
– Это может продолжаться до бесконечности! – взревел Пащенко.
В карманах судьи и прокурора уже давно разрывались трелями мобильные телефоны. И не нужно было даже задумываться о том, кто их пытается отвлечь от погони. Двое оставшихся в неудобном положении гостей из Москвы, захлебываясь от гнева, сейчас пытаются выйти на связь с одним из тех, с кем совсем недавно заключили сепаратный мир. И Полетаев, и Седой вышли из поля зрения рябого, в руках последнего осталось лишь несколько тел собственных сотрудников и куча стреляных гильз. Картина, убийца Маркина, Полетаев и судья с прокурором уходили из его рук, как рыба через дырявый невод. И теперь он хотел, чтобы его сориентировали.
Ориентировать рябого Струге не хотел. Негодяй из деликатного ведомства только что подставил его и Пащенко под пули, забыв сообщить о том, что на очередной встрече однокашников Седого будут брать. И теперь он, рябой, имеет то, что заработал по справедливости. Он забыл об одном простом постулате, истинность которого доказана веками. Тот, кто пытается смешать золото с дерьмом, позорит не золото, а себя. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Машина прокурора выскочила из-за очередного угла в тот момент, когда Эйхель и джинсовый, стоя друг напротив друга в пятнадцати метрах, целились из пистолетов...
– Черт!!
Это последнее, что успел сказать Пащенко перед выстрелом дуплетом...
Это было больше похоже на дуэль, в которой нет победителей. Пуля Эйхеля попала в пистолет джинсового, срикошетила и, превратившись в деформированный кусок железа, врезалась последнему в висок. От вида того, как из левой половины черепа человека в джинсовом костюме вылетает целая пригоршня мозгов и костей, заорал весь двор.
– Он срезал его! – победоносно завопил Пащенко, выскакивая из машины. – Ты видел?! Значит, Генка жив!
Это было лишь похоже на правду.
Генка был пока жив...
Антон и Вадим подбежали к нему в тот момент, когда под ним подломились ноги. Он упал сначала на колени, а потом – лицом в рассыпанный за перегородкой детской песочницы песок...
Решив оставить Вадима с раненым, судья бросился к джинсовому и стал ощупывать его карманы.
Когда он вернулся к песочнице, Эйхелю оставалось жить не более трех минут. Это Антону мог сказать любой врач.
– Печень, Вадим Андреевич...
Из правого бока Генки толчками выходила черная кровь.
– Мы с Маркиным... друзьями были... – пробормотал белый как мел оперативник, мутным взором глядя на то, как прокурор лихорадочно набирает на мобильнике «03». – Он за два дня... до смерти... смеясь, сказал мне, что... если мне «люди» «цинканут», что у кого-то... из деловых есть картина Гойи... А сам умер... Пашка умер... А вы меня на Полетаева вывели... Это за картину Пашку убили... я знаю... Господи, боль-но...
Струге знал это. На одном из судебных заседаний старый медик – судебный эксперт, приглашенный на процесс в качестве специалиста, рассказывал о том, как раненный в правый бок потерпевший мог продлить свою жизнь.
– Если пулевое или ножевое отверстие в правом боку зажать рукой, то смерть можно оттянуть. На десять минут. Но уже через минуту раненый сойдет с ума от боли. Поэтому в десяти случаях из десяти раненый убирает от раны руку.
– Мне не нужно ветки... из лаврового венка... Я за Пашку хотел...
Когда Эйхель, с трудом наклонив голову, медленно перевел свой взгляд на окровавленную руку, охватившую правый бок, он все понял.
– Почему ты позвонил мне?
Вадим стоял на коленях перед Генкой и смотрел на его муки.
Даже Эйхелю в этой ситуации перестало вериться в то, что принявшая вызов бригада парамедиков успеет приехать вовремя.
– Я вдруг подумал о том, что вы неправильно меня поймете... Мало ли что... могло случиться...
И оно случилось. По стекленеющим глазам Генки Антон понял, что того покидает рассудок. Его место занимает безумие боли.
– Вы же не знали, что у меня с Пашкой был разговор...
– Не убирай руку, Гена! – попросил Антон.
– Я... уже... давно уб-рал... Боль-но...
Это было последнее, что услышали судья и прокурор. Через несколько мгновений Гена Эйхель, гроза всех угонщиков авто Терновской области, умер.
Он умер тихо и как-то незаметно. Пащенко продолжал его спрашивать, а тот, слегка дергаясь телом, подставлял прокурору давно не стриженный затылок. «Держись, Гена, держись, родной...» – увещевал его прокурор. И гладил дрожащей рукой по плечу старенькой рубашки. Водил рукой, словно снимал с него наступающую боль...
А боли Эйхель уже не чувствовал. Она давно прошла. Как его короткая, двадцативосьмилетняя жизнь. Двадцать восемь лет, за которые он не успел по-настоящему полюбить и даже купить себе настоящую норковую шапку. Он и виски-то впервые попробовал, когда вместе с Маринохой перевешивал флаг. Человек, разыскавший за свою жизнь сотни чужих «Мерседесов», «Ягуаров» и «Ауди», который не мог даже в мечтах представить себя за рулем стареньких, но собственных «Жигулей».
Генка умер, не успев ничего оставить после себя. Лишь латунные буквы на мраморном стенде на входе в ГУВД. Попроси кого из действующих ментов назвать хотя бы одну из фамилий, ежедневно мелькающих перед его глазами по несколько десятков раз, он не вспомнит ни одной даже под пытками. Даже если положить его на токарный станок...
– Что он тебе по телефону сказал?
Меж пальцев Струге тлела сигарета. Она уже жгла пальцы, но судья не чувствовал этого.
– Что стоит у банка и держит Полетаева на расстоянии зрительной связи. Извинился за самодеятельность... Сказал, что установил связь Полетаева, могущую дать ответ на вопросы по факту убийства Маркина... Поддержки просил... моей... Моей!!
