— Не спеши, сейчас увидим. — Чугунов задумчиво жевал.
* * *
«Флоралии» Ивана Арсеньева, демонстрируемые высокими изысканными молодыми людьми самого нежного возраста, оказались действительно очень необычным и впечатляющим зрелищем. Кравченко даже простил «хорьку» его прежнюю фамильярность, так ему понравилось увиденное. «Катю бы сюда!» — подумал он.
«Флоралии» были не чем иным, как удивительно искусными костюмами, созданными из живых цветов. Причудливые головные уборы, легкие, невесомые одежды из прозрачного шифона, украшенные лилиями, розами, гвоздиками, ирисами и сотней других цветов, названия которых не были знакомы Вадиму. Их аромат клубился в зале, побеждая запах и спиртного, и сигаретного дыма, и жирной пищи. Даже дорогие духи и те разом поблекли. А юноши-модели демонстрировали все новые и новые фантастические, сказочные «флоралии». Венец-корона из белоснежных лилий, прихотливые извивы плюща, каскад пурпурных роз, колышущиеся, словно гигантские изумрудные страусовые перья, листья папоротников — некое подобие волшебного воротника-опахала. Гирлянды-пояса из фиолетовых ирисов и розовых гвоздик ярко выделялись на загорелой коже.
И люди, и цветы казались юными, свежими, прекрасными. И обнаженное тело, едва прикрытое нежными разноцветными бутонами, походило на плоть оживших античных статуй. Публике все это великолепие очень нравилось — в зале то и дело раздавались бурные аплодисменты.
В заключение Арсеньев представил композицию по мотивам картины Николя Пуссена «Царство Флоры». Взору публики с вежливыми пояснениями под мелодичную музыку были представлены все ее герои. В ролях нимф и самой богини садов и парков выступали все те же накрашенные мальчики: Флора с рогом изобилия, осыпающая притихший от восхищения зал душистыми лепестками, задумчивый Нарцисс, влюбленный Гиацинт, нимфа Клития, превращенная в подсолнух.
«Это все стоит уйму денег! — думал Кравченко. — Такое быстро вянущее великолепие. Цветы, море цветов, когда только-только сошел снег. Выходит, что Крез этот хорек, настоящий Крез!»
Кто-то слегка задел его стул, извинился — к выходу пробирался тот самый высокий темноволосый красавец, с которым перед показом беседовал Арсеньев. Он не выказал никакого восхищения увиденным — может быть, все уже успело ему надоесть? Кравченко проводил его взглядом и тут же забыл про него, поглощенный зрелищем.
— Ты, Вадь, того, поди позови к нам этого цветовода, — гудел благодушно довольный Чугунов. — Это ж мастак какой, а? Давно я ничего подобного не видел. Это вам не ж.., голые глядеть у стриптизерок на сцене. Это — сразу чувствуется: европейский стиль.
Красота.
«Лепота, — подумал Кравченко, поднимаясь из-за стола. — Так, наверное, рассуждали ходоки в Царьград, посланные Владимиром-Солнышко, земляки мои: ой, лепота, князюшка, ой, лепота!»
Едва увидев Кравченко, Арсеньев стремительно пошел ему навстречу. Он был румяным от похвал и аплодисментов, развившийся локон бубикопфа упал ему на разгоряченный лоб.
— Здравствуй...те, — сказал он с запинкой, вперя в Кравченко взгляд серых грустных глаз. — Вы все-таки пришли. Спасибо.
— Василий Васильевич хочет вас видеть, — сухо молвил Вадим.
— Прямо сейчас?
— Если вам это удобно.
— О, мне удобно. А вас зовут Вадим? Мне Берберов сказал. Вы уже успели познакомиться с ним, я вижу.
— Да.
В компании Чугунова Арсеньев вел себя непринужденно. Поправил прическу, выпил виски.
— Я тебя помню, машины-то вместе покупали, — гудел Чугунов. — Но не знал я тогда, какой ты есть человек. Ведь это ж надо! Цветы-то где берешь?
— Кое-что покупаю сам, кое-что помогают купить, кое-что дарят, — ответил Арсеньев.
— Красота это. Тебя как, Иваном зовут? Красота это, Ваня. Душа прямо не нарадуется. — Чугунов вздохнул. — Да.., красота, она под собой имеет, много имеет... А где тут туалет у вас, не скажешь? Природа свое требует.
Кравченко было поднялся. Арсеньев быстро подозвал официанта:
— Саша, проводи господина Чугунова. Они остались за столиком вдвоем — производитель моющих средств пересел за соседний стол, предпочтя общество длинноногой девицы в кожаном сарафане.
— А вам, Вадим, понравилось то, что я делаю? — спросил Арсеньев.
— Да.
— Цветы живут одним днем, я всегда это помню.
— Несомненно.
— О чем вы думаете? Хотите, чтобы я убрался, да? — Вопрос прозвучал так потерянно, что Кравченко даже вздрогнул.
— Я думаю, что вы очень талантливы, все, что вы делаете, очень красиво, только оно заслуживает лучшей участи, чем выставление на суд в бардаке перед сворой жрущих неандертальцев. Бисер перед свиньями, Иван.
— Как вы сказали? — переспросил Арсеньев. — Лучшей участи? Бисер? — Взгляд его словно ощупывал лицо Кравченко.
— Именно. Ну кому тут читать сказку о царстве Флоры? Моему патрону, что ль?
— Я ее читал не ему, а вам, я был рад, когда узнал, что вы придете.
— Это произошло совершенно случайно.
— Я понимаю, конечно, случайно. Они замолчали.
— И вы бы хотели увидеть нечто подобное в более подходящих условиях? — осторожно спросил Арсеньев.
Кравченко про себя ухмыльнулся: «Ах ты, хорек талантливый, неймется тебе — не мытьем, так катаньем!»
Тут вернулся из туалета Чугунов.
— Что, братки, загрустили? Вань, давай выпьем за твою красоту, слышь? Народу нравится. А ты, если какие трудности возникнут с цветами там или с чем, звони прямо мне. Звони — не стесняйся. В январе Чугунов ландыши достанет, в августе мимозу — тока скажи.
— Спасибо, Василий Васильевич. — Арсеньев отпил маленький глоток золотистого виски. — Я тут говорил вашему начальнику охраны... Есть еще одно место, где демонстрируются мои работы. Это очень приличное место, однако очень дорогое.
— Деньги — сор, — хмыкнул Чугунов. — Лишь бы сердце радовалось. Играют там, нет?
— Нет, ни в карты, ни в рулетку там не играют. — Арсеньев тщательно подбирал слова. — Но посмотреть там есть на что. Есть. Только.., там очень высок взнос за...
— Это клуб, что ли? — сморщился Чугунов. — На.., он мне. Я вон состою в столичном биржевом. Так они там только пьют, подлецы, да сплетни разводят. Да потом, там уж девять кооптированных членов в расход вывели — пристрелили в подъездах. И сидя-ат, глазами моргают друг на друга: я, мол, не я и хата не моя. Мафия ж!
Это слово прозвучало в устах Чугунова так смачно, что и Кравченко, и Арсеньев невольно засмеялись.
— Нет, это не клуб. Это.., если позволите, я наведу справки. И потом сообщу вам, если там что-то наметится интересное.
— Валяй. — Чугунов зевнул. — Вадь, дай ему мои координаты.
В половине третьего ночи они отчалили домой. Чугунов сладко спал на заднем сиденье «шестисотого» «Мерседеса». Он был сыт, пьян и умиротворен душой. Кравченко медленно вел машину по пустынному Садовому кольцу. Он принял две таблетки анальгина, и его слегка «вело», но он терпел: от второй подряд бессонной ночи, аромата цветов и общества Ивана Арсеньева у него ломило в висках.
То, что ее просили пока не соваться. Катя восприняла довольно спокойно. Что ж, наверное, Никите виднее со своей разыскной колокольни: если начальник отдела убийств просит, надо его уважить. За себя она была уверена, но вот за «добровольных помощников»...
Все выходные она пыталась дозвониться Кравченко и Мещерскому. У первого нудно бубнил автоответчик — видно, дельце Вадьки затягивалось. Второго тоже было не сыскать. Катя в конце концов вспомнила: ведь Мещерский предупреждал ее, что всю неделю будет занят подготовкой выставки Российского турклуба в Экспоцентре на Красной Пресне. Путешествие в Африку требовало привлечения дополнительных средств, для этого турклуб и разворачивал активную рекламную кампанию. Катя даже обнаружила в собственной сумочке приглашение на презентацию выставки — Мещерский отдал ей его, а она забыла, дуреха. Слава Богу, презентация намечалась на среду. Она записала себе дату на бумажке и положила на видное место: не пропустить бы. Князю будет очень приятно, если она придет.
Выходные она провела в уборке квартиры и долгих задушевных беседах с портретом Бонапарта — благо никто не мешал... Император преданно смотрел на нее из деревянной рамочки, а она орудовала пылесосом, вытирала пыль с мебели, драила кухню и при этом рассуждала вслух о диковинных фактах, поведанных ей Колосовым. Бонапарт слушал ее догадки и не возражал. Он вообще был самым внимательным Катиным слушателем, за это она его так и любила.
На работе в понедельник с самого утра шел дым коромыслом: задержали с поличным Вацлава Клеверовского — наемного убийцу, на счету которого было свыше двадцати трупов коммерсантов и бизнесменов всех мастей. Катя кое-что о нем знала: в частности, что он необычайно красив, происходит из семьи знаменитого пианиста, знает три языка, некогда закончил Университет им. Лумумбы, где учились и Мещерский с Кравченко.
