Конни пила вино, ничего не говоря, но глядя на него поверх стакана.
– Послушай, – сказал Пат, – это был тяжелый год, но были же и хорошие события. Я получил повышение, и скоро у меня будет степень юриста. У нас здесь прекрасный дом...
Пока он говорил, Кон ни допила вино, поставила стакан на ночной столик и скользнула под одеяло, натянув его до подбородка. Пат, осекшись, допил вино и сказал:
– Что же, спокойной ночи и счастливого Нового года.
– Ты бы выключил верхний свет, когда будешь уходить, – попросила Конни, и Пат так и сделал.
Когда он выходил из темной комнаты, Конни горько сказала ему вслед:
– Маленький Себастьян тоже говорит: "Счастливого Нового года".
Из своего кабинета Пат позвонил Элли Фогель и, к его удивлению, она оказалась дома и была одна. Схватив бутылку шампанского, он сел в свой "линкольн" и поехал в Вилледж. Элли ждала его, лежа голой в кровати.
Встав, Элли достала из холодильника красную икру, крекеры и плавленый сыр и поставила пластинку с музыкой Вивальди. Пат ни о чем не думал, а просто наслаждался моментом – не самый худший способ встречи Нового Года.
К своему дому Пат подкатил около десяти часов утра, чувствуя себя очищенным, отдохнувшим и совершенно измотанным – Элли мало чем отличалась от своих растений-хищников. Он сделал остановку на Бродвее у открытого маркета, чтобы купить апельсинов и свежего итальянского хлеба с семенами сезама. Придя домой, он сложил все это на кухне. Собираясь идти наверх, Пат услышал какие-то звуки из своего кабинета и заглянул в него. Конни стояла там в своем шерстяном купальном халате с распущенными по плечам волосами. Она смотрела через окно в сад.
– Что ты делаешь, детка? – спросил он. – Ты чувствуешь себя лучше?
Она обернулась:
– Я подумала, что могла бы прибрать в кабинете. Здесь такой беспорядок.
Но Пат заметил, что она не взяла с собой ни швабры, ни пылесоса.
"Ладно, – подумал Пат, – по крайней мере, она начинает проявлять хоть какой-то интерес. Может быть, это хороший знак".
Осенью 1954 года принесли письмо, написанное крупным, округлым почерком Китти Муллали. Оно пришло из Пасадены и было адресовано им обоим. Пат открыл и прочитал его перед тем, как нести наверх. Китти писала, что в последнее время много работает в театре и у нее было несколько ролей без слов в кино, но ей надоело побережье и она возвращается на восток, чтобы попробовать себя в одном второстепенном театре, который стал испытательным полигоном для актеров. Конни, прочитав утром письмо, обрадовалась этим новостям. В этот день она была более уравновешенной и веселой – такой ее Пат давно уже не видел.
– Хотелось бы знать, когда она сюда приедет, – сказала Конни. – Я думаю, она перед отъездом нам позвонит. Мы не будем писать ей туда. К тому времени, когда дойдет наше письмо, она уже уедет.
Впервые за многие месяцы Констанца говорила и думала ясно. Возбужденно повернувшись к Пату, она воскликнула:
– Интересно, будет ли она снова встречаться с Реганом, ведь он сейчас в Нью-Йорке. Ты его не видел?
– Нет. Мы с ним не контактировали.
После той ночи много лет назад Пат с Реганом больше не встречались, но Дойл прислал рождественскую открытку, вероятно, только ради Конни.
* * *
Вернувшись, Китти опять поселилась в своей квартире, которую сдавала во время отсутствия в Нью-Йорке, и через месяц получила роль дублера в "Трехгрошовой опере" в Театре Делю на Кристофер-стрит.
Несколько раз Китти приходила к ним на ленч, но почему-то тогда, когда Пат был на дежурстве. "Не делает ли она это намеренно?" – думал он. Он звонил ей несколько раз, но ни разу не дозванивался и оставлял ей сообщения на автоответчике. Она иногда звонила им домой, и так получалось, что всегда ей отвечала Конни.
Наконец однажды ранним утром Пат дозвонился до Китти, ее голос был еще хриплым со сна.
– Китти, это я, Пат, – сказал он.
– Я слышу, – сонно проговорила она. – Как дела?
– Представляю, чего ты наслушалась. Странно, но ты столько раз была у нас, а я тебя еще не видел.
– Да, ну и что, – сказала она, помолчав.
– Послушай, я хочу тебя увидеть. Мне надо с тобой поговорить.
– Пат, ничего хорошего из этого не выйдет. Не стоит начинать все сначала. Думаю, на этот раз это может действительно доконать Конни.
– А кто говорит о том, чтобы начинать снова? Я просто хочу увидеться с тобой.
– Я тебя знаю, – сказала Китти потеплевшим голосом. – Ты не тот человек, который может просто "увидеться со мной".
– Слушай, сейчас утро, и ты, наверное, скоро пойдешь на работу. Как насчет того, чтобы я принес тебе пару пирожных? Готов спорить, что в Пасадене таких пет. Мы можем вместе позавтракать.
– Я не понимаю, какой в этом смысл.
– Просто поговорим о старых временах, о том, чем ты занимаешься. Я знаю, чего ты боишься. Не будет никаких приставаний.
– Ты уверен?
– Разве я стану тебе врать?
Китти рассмеялась:
– Глупейший вопрос. Ладно. Приезжай, но не забывайся. Никаких глупостей.
Он примчался к ней через полчаса. Паркуя машину, Пат разместил свой значок детектива на лобовом стекле. Поднимаясь по лестнице, он прыгал через две ступеньки.
На Китти были джинсы и свободная мужская рубашка. Волосы были завязаны сзади, лицо чисто вымыто, без косметики, синяя оксфордская рубашка оттопыривалась на кончиках грудей, как драпировки на римских античных статуях, и Пат представил дымящееся пространство между рубашкой и ее телом. В комнате стоял аромат свежего кофе, и сервированный столик стоял у окна, выходившего на Одиннадцатую улицу.
Дружески отпихнув Пата, Китти целомудренно его поцеловала, но он отметил про себя, что она ненадолго на нем повисла.
– Пат, как чудесно тебя видеть. Проходи, садись. Надеюсь, ты не против консервированного сока.
– Против, но от тебя приму, – улыбнулся Пат.
Пат чувствовал великую радость и близость, которые всегда его окружали, когда Китти была поблизости, – такого не бывало ни с Элли, ни с другими и уж, конечно, ни с Конни. Они болтали, как пара подростков, пока Китти возилась с завтраком.
– Это все, что я смогла изобразить за такое короткое время.
– Восхитительно, – сказал он.
Китти с энтузиазмом слушала о его продвижении по службе и о приключениях детектива, смеялась над анекдотами. Она, в свою очередь, весело рассказывала о студиях на Побережье, о психах, старающихся пробиться в кино, о странных театральных мальчиках и еще более странных девочках.
– У тебя там были поклонники? – спросил Пат.
– Нет... Несколько приятелей, но ничего серьезного. Там все какое-то нереальное. Я так и не смогла к этому привыкнуть.
Пат ощущал невообразимую физическую отдаленность от Китти. Ему хотелось дотянуться до нее через стол. Он был уверен, что если он прикоснется к ней, сна ответит, но как только он делал движение, она отстранялась, сохраняя дистанцию между ними.
Наконец Китти встала и пошла к раковине мыть посуду. Пат пошел за ней, обнял ее за гибкую талию, ощущая теплую кожу под рубашкой.
– Брось, Пат. Ты же сказал...
– Плевать, что я сказал.
Пат поцеловал ее в ухо.
– Пожалуйста, Пат. Это нехорошо.
Пат покрутил языком в ее ухе, затем укусил мочку. Китти облокотилась на раковину, не двигаясь и не отзываясь. Он поцеловал ее в шею и засунул руку под рубашку, коснувшись соска.
Китти резко вздохнула, как от боли, и Пат, повернув ее к себе, вставил ногу между ее джинсовыми "колоннами". Взяв ее сзади за волосы, он отвел ее голову назад, пока ее рот не раскрылся, и сунул ей язык между губами. На мгновение рот Китти приоткрылся, затем он почувствовал резкий укол боли, когда ее острые белые зубы сомкнулись на его языке.
– Ух ты, стерва, – воскликнул он, инстинктивно давая ей пощечину.
– Я тебе говорила, что я серьезна, Пат. Я не хочу начинать снова.
– Начнешь, детка, – сказал Пат, одним движением срывая с нее рубашку, так что пуговицы полетели в раковину.
– А ну сделай-ка это еще раз, стерва. Сделай.
Он, снова одной рукой схватив ее за голову, вонзил свой язык ей в рот, другой рукой возясь с пуговицей и молнией на ее джинсах.
Теперь Пат слышал, что ее дыхание стало глубоким и медленным, и понял, что добился своего, когда ее ноги медленно раздвинулись под давлением его пальцев. Не отпуская ее, он провел ее в комнату и уложил на ковер, где в беспорядке были разбросаны газеты. Пат стащил с нее джинсы, как шкуру с белки. Под ними ничего не было. Он встал на колени между ее раздвинутых ног и глубоко засунул.
Пат совершал глубокие толчки и ему казалось, что кто-то при помощи струны тянет из него все внутренности, и Китти привязана к той же струне – ее орган работал в совершенном ритме с ним.
– О, Господи! О, Господи! Кончай сейчас, сейчас! – сказала она, и они завершили вместе среди мятых страниц газеты "Таймс".
– Ты самая лучшая! Абсолютно лучшая.
