– Не собирают?
– Никому не надо, – Атасов отрицательно покачал головой. – Сейчас все сбором баксов озабочены…
– Потом, – продолжал он после перерыва, понадобившегося, чтобы подкурить очередную сигарету, – зажигалка у меня дедовская лежит. Настоящая «Zippo», а не фуфло из Гонконга. 43-й год. Дед из Манчжурии привез, когда в 45-м наши узкоглазым по кумполу надавали. С дарственной, типа, надписью, – Атасов напряг мозги, – «Майору Атасову. Память Харбина».
Андрей удивленно посмотрел на Атасова:
– Чего ты на меня пялишься, словно баран на новые ворота? Не мне, деду моему подписали.
– Это я понял, – смущенно признался Андрей, – он что, майором был?
– Тогда майором. А в отставку вышел генерал-майором… Я все хочу заправить ее. Руки не доходят. Туда вату, типа, смоченную бензином, совать нужно.
– Покажешь, Саня?
Атасов сделал было движение, чтоб подняться, но тяжело опустился на место:
– Не сегодня, а? На антресоли лежит. В коробке. Если я, Бандура, в нетрезвом виде с табуретки колдырнусь, то, пожалуй, вывихами не обойдется. Ты же не хочешь, в самом деле, чтобы я следующие полгода на костылях, типа, перемещался?
Бандура на миг представил Атасова, уныло бредущим с костылями под мышками, и невольно улыбнулся.
– Ну и будильник. Как же я будильник упустил, понять не могу? Будильник, Андрюша, – это что-то.
Атасов все же поднялся, распахнул дверцу кухонного шкафа, полез внутрь. Предмет, извлеченный в конце концов, внешне походил на круглую мотоциклетную фару начала 70-х годов. Из верхней части фары торчала внушающая трепет кнопка.
– Это чтобы утром ладонью – бац – и вырубил, – пояснил Атасов.
– Кого вырубил?
– Кого-кого? Правилова с Ледовым. Звонок, типа.
– У моего деда был похожий, – радостно вспомнил Андрей, чувствуя себя мальчишкой, обнаружившим под новогодней елкой большой грузовик от деда Мороза. Или набор оловянных солдатиков. Или танк на батарейках.
– Я его не завожу, – признался Атасов, поглаживая тусклый металлический корпус ладонью. – Он на всю квартиру тикает. Уснуть, типа, невозможно. Лежишь и думаешь, как жизнь в задницу уходит. – Атасов наполнил граненый стограммовый стакан до краев и не откладывая в долгий ящик, осушил залпом. Как показалось Андрею, с видимым усилием. – Ух, типа, – он прижал руку ко рту. – Не туда пошла, проклятая. Хватит пить, – приказал он себе. – Я думаю… – Атасов решительно отодвинул недопитую бутылку и сунул в рот сигарету, – я думаю, Бандура, тут дело не в нэцке…
– Не в нэцке?..
– Нет. Тут наше прошлое замешано… Ты первомайские демонстрации помнишь? Или, типа, ноябрьские? Был у народа праздник. Глупый, но был. Родители мои со своих гастролей к деду приезжали. Юрка, – то есть, дядя мой родной, еще здесь жил. С нами. Потом-то он, типа, женился…
– Он киевлянин?
– Уже нет, – грустно ответил Атасов.
– В смысле? – не понял Андрей, подумавший, что с дядей Атасова, очевидно, приключилось что-то нехорошее. – Как это, уже нет?
– Пять лет как убыл, типа, в Израиль… – Атасов широко махнул рукой, зацепив одну из бутылок на столе. Бутылка полетела на пол и, обижено звеня, скрылась под кухонным комодом. Атасов проводил бутылку потрясенным взглядом, – иди ты… Не разбилась, а? Вот, типа, удивительно…
– Ну и что твой дядя?
– С первой горбачевской волной они с женой уехали. Беженцы, типа. Так спешили, что забыли проститься. Я тогда еще лямку тянул, в Вооруженных Силах. «Одеваю портупею и тупею, и тупею», – продекламировал Атасов известную военную частушку.
– Вы не переписываетесь?
Атасов отрицательно покачал головой.
– Дядя Юра лично для меня, вообще говоря, всегда был просто Юркой. Он младший брат отца, типа. У них с отцом – пятнадцать лет разницы. А у нас с Юркой – шесть. Как ты уже знаешь, Андрюша, мои родители – музыкальная, типа, семейка. Матушка пела, батяня – дирижировал. Так что я им, типа, был, как зайцу – пятая нога. Вот. Ну и меня частенько забрасывали к деду. На летние каникулы, на весенние, на зимние и прочие, какие только можно изобрести. Я, парень, положа руку на сердце и не скажу, типа, какой город считаю роднее – Киев или Винницу. Дед был коренным киевлянином. Конечно, мотало его по всему Союзу, как бутылку в океане. Но родился и умер он здесь…
Бандура взял сигарету из пачки Атасова. Тот молча протянул зажигалку.
– Так что, с Юркой мы вместе росли, – продолжил рассказ Атасов. В одну школу бегали. 142-ю. Во всех наших совместных проделках Юрка был заводилой. Чем бы он ни занимался, я копировал, как дрессированная обезьяна. Занятий хватало, но, как ты понимаешь, ничего, типа, серьезного. Шалости разные.
Атасов потянулся было к бутылке, но после короткой внутренней борьбы – одернул руку.
– Рисовал Юрка неплохо. Можно сказать, типа, здорово рисовал. Меня многие его рисунки до того поражали, что кое-что до сих пор здесь осталось, – Атасов постучал себя по виску. – Как-то изобразил он остров в океане. С деревьями, берегом и высокой горой – посредине. Потом добавил десятка полтора переселенцев. Маленьких таких, типа, как букашки, человечков. Затем переселенцы у него дома построили, порт. Фабрику. Производства разные, типа, короче, все эти вещи, как выражается наш друг Протасов. Тридцать лет прошло, Андрюша, а я помню, как сидел, типа, и глаза таращил, потому что у Юрки на обычном тетрадном листе настоящее чудо вышло.
– А потом? – спросил зачарованный Андрей.
– Потом, типа, Юрка, наверное решил, что зажились они. Вышло у него так, что гора спящим вулканом оказалась. И когда поселенцы до шахт докопались…
– И что?
– Вулкан проснулся. Все, что не сгорело, засыпало тремя метрами пепла. Как Помпея. А кто выжил, – тех цунами смыло. К чертовой матери. Для цунами у Юрки, как сейчас помню, еще синего грифеля не хватило…
– Ничего себе.
– Вот так-то, типа. А теперь живет в своем Израиле… – Атасов замолчал.
– И вы не общаетесь?
– А о чем? Он ведь еще из Союза уехал. Все гражданской войны боялся. Так она его там догнала. А мы обошлись, типа, слава Богу. И голодухи боялся, ясное дело. В магазинах, кроме топленого говяжьего жира, ничего не было. Хоть шаром покати. Кто из них сюда не катается, тот никак в толк взять не может, насколько все переменилось. Да и я их совсем не понимаю. Вроде на одном языке говорим, а все равно, что с иностранцами. – А ю окей? – Окей. Ну и зашибись, что окей.
– Да как я ему объясню, чем теперь живу, что делаю и кем, типа, стал? Нет, Бандура, не могу я. Нет таких слов…
– Жалко…
– Ничерта не жалко, – возразил Атасов. – У каждого своя жизнь. Каждый год с первого января – словно чистый лист для письма. Как хочешь, так и заполняй. Слева направо, справа налево, на иврите, иероглифами, в столбик, снизу вверх, поперек. Пиши туда формулы из высшей математики, крестики с ноликами, заворачивай бутерброды – да все, что угодно, типа. Личный выбор каждого, да?
Ладно, – Атасов махнул рукой, показывая, что тема закрыта. – Мы с тобой о всенародных праздниках говорили. Так вот. Сейчас, задним числом, все грамотные стали мифы развеивать и прошлое грязью поливать. А как по мне – я вот не помню, чтобы за первомайским праздничным столом Маркса с Энгельсом поминали. Или Ленина. Был, типа, повод посидеть в семье, выпить, поговорить. Покушать, кстати. Бабушка моя такой плов готовила – пальчики, типа, оближешь. На курином, типа, бульоне. А холодное?.. А ватрушки с творогом? – Атасов хитро прищурился, вытянул ладонь и начал загибать пальцы, – ты бы попробовал ее мясные рулеты, с яйцами внутри… а «Наполеон», Бандура… «Наполеон», это нечто… О фаршированных куриных шейках молчу. О фаршмаке[69] тоже… – Атасов вздохнул, – Телячьи, короче, радости, Андрюша, но хоть такие…
– Я с родителями по гарнизонам жил, – включился собственными воспоминаниями Андрей. – В военных городках.
– Тогда ты понимаешь…
– Батя затемно в парадной форме щеголял. – Андрей прикрыл глаза, и сразу увидел отца, – тот стоял в изумрудной офицерской «парадке», перетянутый золотистым ремнем до такой степени, что не дыхнуть. С парадными погонами на плечах, широкими, как плоскости аэроплана. С медалями, в основном за выслугу лет, хотя у Бандуры-старшего были и боевые награды. И – при аксельбантах.
Аксельбанты – это да, – Атасов цокнул языком, – с детства мечтал. Тягал у бабушки бусы и вешал себе на плечо. После фильма «Адъютант его превосходительства».[70] Бабуля, в конце концов, с этим смирилась.
– Мама отцу рубашку с вечера отутюживала. А до того накрахмаливала так, чтобы аж скрипела…
Прервав Андрея на полуслове, в прихожей затрещал звонок. Атасов попытался приподняться:
– Какой скотине, типа, не спится? Застрелю к гребаной матери…
Андрей благоразумно усадил Атасова обратно и поспешил ко входной двери.
