— Я всегда о них думаю!"
Милой ухоженной старушке Анне Львовне в ее весьма преклонном возрасте как раз и полагалось думать о пирогах, дочках, зятьях и рецептах на следующий месяц. Но нам от этого легче не становилось. Возможно, очень возможно, что мужчина, три дня назад стучавшийся в дверь Бирюкова, имел отношение к убийству.
Однако найти его по таким, мягко говоря, расплывчатым приметам не представлялось возможным.
Оставалось только сказать бабушкам спасибо и со всеми возможными почестями проводить их до двери. На прощанье Елизавета Павловна, она же Мюллериха, строго посмотрела мне в глаза и наказала:
— Алена Ивановна, боритесь, боритесь с преступностью! Мы всегда рады вам помочь в меру наших скромных сил. Только вы не отступайте, пожалуйста!
Леха пожал ей руку, заверил, что мы ни под каким предлогом не отступим, а когда закрыл за старушками дверь, философски констатировал:
— Лучше бы в кино сходили или в кафешку какую-нибудь. Времени много угрохали, а толку — ноль! В результате у нас имеется альбом с выдранными фотографиями и сообщение государственной важности о том, что некая Анна Львовна подумала о врачихе из местной поликлиники, когда увидела мужика на лестничной площадке. Как ты думаешь, Жень, может, у него фонендоскоп из кармана свешивался или шапочка на голове была белая с кра-асненьким таким крестиком? Или из спины шприцы торчали? А что? Бабушки, они ведь люди забывчивые! С их ассоциативным рядом без пол-литра не разберешься!
— Очень смешно! — мрачно отозвалась я, застегивая пальто. — Это ведь ты подбил меня на эту авантюру. Я никуда уже идти не собиралась…
— Ну не собиралась и не собиралась! Чего; ты потеряла-то?
— Время! Время потеряла… Сейчас бы уже вернулась из касс «Аэрофлота» с билетом и счастливой мыслью; о том, что завтра меня здесь не будет. Ладно, отсюда поеду. Как раз там скоро перерыв заканчивается.
— А поесть?! — взревел Леха обиженным медведем. — Ты что, меня кормить не собираешься?
— Нечем, — сухо заметила я. — Мой батон, рассчитанный на два дня, ты смолотил за утро.
— Так купим еды какой-нибудь… Я так понял, из тебя хозяйка хреновая, а заготовительница — и того хуже. Зайдем в магазин, я куплю продуктов…
— Ага! Пельменей, майонеза…
— Почему пельменей, майонеза? — не понял он.
— Потому! Ты прямо как Каюмова! Она тоже ко мне в гости со своим продовольственным запасом приезжала…
— Я — не Каюмова, а нечто совсем другое, — глубокомысленно заметил Леха.
И я не поняла, следует ли мне обрадоваться или же огорчиться?
Вот что-что, а поесть Леха явно был не дурак. Правда, к чести его, надо заметить, что и готовил он самостоятельно. Пока я собирала оставшиеся вещи с полочек шифоньера, мой гость слепил десяток котлет устрашающих размеров, начистил картошки и даже начал сооружать все в той же тарелке для размораживания мяса странного вида салат под мирным названием «Мимоза». От обычной «Мимозы», приготовляемой из рыбных консервов, яиц, риса, лука и масла, этот салат отличался присутствием крабовых палочек и выложенной сверху корейской морковки для остроты. Я есть его ни в коем случае не собиралась, так как уважительно относилась к своему бедному больному желудку, но запретить травиться Лехе, естественно, не могла.
Когда кулинар позвал меня за стол, почти все вещи были уже сложены.
Оставалось только сделать в квартире генеральную уборку и взять билет на любой вид транспорта до Новосибирска.
— Уезжаешь! — проявляя чудеса проницательности, догадался Леха, разливая в бокалы темно-красное «Каберне». — Уезжаешь, и, между прочим, очень глупо делаешь!
— Интересно, почему это? — Я с великой осторожностью положила на свою тарелку немного картофельного пюре и ломтик ржаного хлеба.
— Потому что раз ты удрала из своего Новосибирска, значит, тебе там было плохо. А зачем снова возвращаться туда, где уже было плохо?
— Ну, допустим, хуже, чем в вашей Москве, мне еще нигде не было.
— Но это же все из-за Бородина! Из-за какого-то одного маньяка сбегать из столицы? Да ты знаешь, сколько народу здесь пытается зацепиться?! Со всей страны, между прочим, ломятся!
— Диагноз — московское зазнайство? — светски осведомилась я, решив-таки рискнуть жизнью и отломить половину котлеты.
Леха немедленно насупился:
— При чем тут «зазнайство»? Просто здесь возможностей устроиться больше.
Ты же актриса, в конце концов! Неужели таких простых вещей не понимаешь?
— Простые вещи понимаю. Вот только не понимаю, тебе-то какая разница?
Если честно, я, конечно, кривила душой. В общем-то к двадцати восьми годам можно было научиться отличать мужчину заинтересованного от мужчины равнодушного. И сейчас мне просто нравилось наблюдать за тем, как краснеют, словно молодые помидоры на грядке, смешные Лехины уши.
Он немного поерзал на табурете, сосредоточенно сопя и делая вид, что страшно увлечен салатом. Потом поднял голову. Солнце светило Лехе в затылок, и вокруг его головы с коротко подстриженными волосами розовел закатный нимб.
— Есть, значит, разница, — проговорил он после некоторой паузы. — Допустим, ты мне нравишься. Сложно такое вообразить?
— Сложно, — уверенно отозвалась я, движимая мелким и злорадным чувством мести. — Если бы я тебе нравилась, ты бы в самом начале послал Бородина куда подальше и по-рыцарски избавил меня от всего этого кошмара.
— Ну-у опять! Заладила одно и то же… Я же тебе уже тысячу раз все объяснял! Миллион раз объяснять надо?
— И ты хочешь, чтобы я с тобой, таким нервным, вступила в какие-то отношения?!
Краска с Лехиных ушей равномерно разлилась по лицу. Только самый кончик носа почему-то остался белым. Глаза почти обиженно округлились. Я же от души расхохоталась, придерживая волосы, падающие на лицо.
— Что-то ты развеселилась? — угрюмо заметил он.
— А почему не повеселиться? Гонял меня, мучил, а теперь вот сидишь и котлетками кормишь. Хороший ты, Алеха, парень. Не вру — хороший! Но дело все в том, что у меня в последнее время идиосинкразия от мужчин — представителей творческих профессий. Мечта моей жизни — газоэлектросварщик, на худой конец какой-нибудь инженер.
— «В последнее время»? — Хмурый Леха уже немного очухался после столкновения с моей убийственной прямолинейностью, поэтому смог вычленить самое главное. — Я так понимаю, сейчас следует ожидать исповеди о трагической любви с каким-нибудь актером-режиссером-поэтом-композитором?
— С журналистом, — уточнила я, с аппетитом откусывая очень даже неплохую котлетку. — Помнишь, Бородин говорил про некоего Пашкова? Вот это он и есть. А исповеди не будет. Обойдешься!
Мой гость, впрочем, не особенно этим огорчился. Сгреб к себе в тарелку примерно половину салата и принялся наматывать на вилку оранжевые ленточки корейской морковки. Вино тем временем грелось в бокалах, и давно уже было пора сказать тост. Что Леха в конце концов и сделал, перехватив мой взгляд и с пафосом провозгласив:
— Так выпьем же за то, чтобы ты, Евгения, — женщина глупая, стала своевременно женщиной умной и сумела не упустить свое счастье! Что конкретно подразумевалось под «счастьем» — перспектива остаться в Москве или что-либо иное, — он не расшифровал. Да, в общем, это было и не важно. Я не собиралась пить за себя, глупую, и даже планировала разразиться потоком ругательств в адрес человека, испортившего дурацкой морковью салат, а своим бескостным языком — тост.
Однако Леха не позволил мне вставить и слова, забубнив дальше:
— Это же Москва! Москва!.. Просто ты сидела в своих Люберцах и ничего, кроме «Почты-Сберкассы-Магазина», не видела. Здесь же столько театров, столько работы… Не устроишься сразу в нормальную труппу, на телевидении с полгодика покантуешься. У меня двое друзей хороших в одной телекомпании детскими передачами занимаются. Да, вообще… — Он схватил с подоконника областную бесплатную газетку «Тема» с программой и развернул на середине. — Берем любой телеканал и читаем… Гм… Это не то… Это тоже не то…
— Что, не жаждут видеть в «Останкино» безработных провинциальных актрис?
— усмехнулась я, все-таки отхлебывая вино из своего бокала.
— Да подожди ты! — Он сосредоточенно насупил брови и вдруг снова удивленно распахнул глаза, как кукла, которую поставили в вертикальное положение. — А хочешь, Жень, я тебе объясню, почему Анна Львовна про участковую врачиху вспомнила, когда на мужика этого посмотрела?
— Естественно, хочу!
— Нет, скажи сначала, сколько времени тесто для пирогов делается?
— Ну, часа два с половиной или три! А в чем дело-то? — Я перегнулась через стол и цапнула газету, от которой все никак не мог оторваться Леха.
Впрочем, он отдал ее без сопротивления и, прямо-таки сияя самодовольством, подвел итог:
— Тогда все правильно и все получается!
— Что получается-то?
