Грош и прежде частенько бывал несдержанным, и это очень дорого обходилось ему: после последнего разговора он месяц отлеживался в больнице с отбитыми почками. А как-то раз его пырнули ножом в спину, и лагерный хирург с трудом вытащил его с того света. По существу, Грош оставался драчливым подростком, готовым броситься в бой за обидное прозвище.
— Мы воры, а не пацаны, так давайте разговаривать достойно, соответственно нашему статусу, — не повышая голоса, стал разъяснять Варяг. — Что же это будет, если мы опустимся до взаимных оскорблений? Отсюда совсем недалеко до того, что ночью мы начнем резать друг другу глотки. Кому от этого станет легче? Блатным? А может быть, «дубакам»?
— Варяг прав, — поддержал законного Лупатый, вытаращив свои жабьи глаза. — Чего нам друг друга на понт брать? Давайте лучше вспомним, из-за чего мы здесь собрались.
— Что ж, давайте потолкуем, — подал голос Репа, опершись о край шконки изуродованной рукой. — Всех нас не устраивает двоевластие, и поэтому мы должны определиться, кто же будет на зоне смотрящим.
— Что касается меня, — сказал Маэстро, повернувшись к Ореху, — то меня коробит твоя самоуверенность. Ты на бога берешь! Откуда ты этого набрался? Еще немного, и ты захочешь, чтобы мы обращались к тебе как к пророку.
— Я получил мандат от братвы, и мне подобает вести себя соответствующим образом, — жестко заявил Орех. — А откуда такой понт у Варяга? Пускай для России он смотрящий, но на каждой зоне свои порядки! И нужно их знать, прежде чем садиться на трон.
— О каких таких порядках ты говоришь, Орех? — вскипел Варяг. — На зонах всегда был, есть, надеюсь, и будет впередь единственный закон — воровской!
— О чем спорим, люди? — подал голос Распутин. В его черных глазах засветились адские огоньки. — Каждый из нас считает себя вором, он выколет глаза любому, кто хоть однажды бросит ему упрек, что он ссучился. Но сейчас нам следует определиться раз и навсегда, выбрав смотрящего. От этой неопределенности в первую очередь страдают остальные зэки. Но лично мне интересно было бы услышать, почему Варяг рвется еще в смотрящие зоны. Неужели ему мало власти в России?
— Ты неточно выразился, Распутин, — ответил уже спокойным тоном Варяг. — Разве может генерал рваться в летехи? Меня больше беспокоит сучий беспредел, что царит на зоне. Вот скажи мне, Орех, сделал ли ты что-нибудь для того, чтобы эта зона из «красной» превратилась в «черную»? Не хочу вас обижать, братва, я здесь действительно недавно, но за это время я успел разглядеть, как вы относитесь к мужикам, и мне это, признаюсь откровенно, очень не по душе. Суки их обирают, а вы даже ухом не ведете. А более тощей хозяйской пайки, чем здесь, я вообще нигде не хавал! Если ты считаешь себя смотрящим, Орех, так ты должен сунуть свой нос во все котлы и посмотреть, какой там у братвы навар. Вертухаи у тебя под носом все мясо растаскали, а ты только о водке и думаешь. Изоляторы и карцеры переполнены отрицалами, а грева они совсем не видят. А ты обязан в первую очередь помнить именно о них! Если бы не было отрицал, то режим уже давно бы втоптал всех зэков в парашу. Мне еще не нравится, что ты поощряешь издевательства среди зэков. Нечто подобное можно встретить лишь на малолетке, где признают только крепкий кулак.
— О чем ты говоришь, Варяг?
— А вот о чем! Мне рассказали, как неделю назад ты заставлял петухов лизать тебе сапоги. А не боишься ли ты, что когда-нибудь отчаявшийся стопроцентный пидор наградит тебя страстным поцелуем? Мне это даже представить трудно. Каждый мужик будет пихать тебя, как уличную давалку.
— Ты мне картинки не рисуй, — огрызнулся Орех, — я не из пугливых. А что касается паршивой масти, так она должна знать свое место и не высовываться! Мне не понравилось, что эти петухи стали очень разговорчивыми. Вот за это они и поплатились!
— Орех, ты нам здесь все поешь о том, какой ты справедливый вор, — заговорил Балда, четко выговаривая каждое слово, — а тогда почему красноповязочники чувствуют себя на зоне, как у Христа за пазухой? А ведь они всегда должны знать, что, кроме них, на зоне существуют еще и блатные.
— Я не принимаю этих упреков. Я делаю все, что в моих силах. Но ведь я не господь бог! И моя власть совсем не такая, как у Александра Беспалого. Ну а если «козлы» борзеют, так мы еще успеем настучать им по рогам! Но сначала нам всем нужно определиться. Пускай выскажется каждый вор, кому все-таки быть смотрящим.
* * *
…Накануне Орех тайно встретился с Беспалым. Полковнику удалось переговорить кое с кем из воров и склонить их к тому, чтобы они поддержали его подопечного. Для достижения этой цели ему даже не нужно было вынимать из своего сейфа аккуратные красные папочки, в которых хранился компромат практически на каждого блатного. Александру Тимофеевичу достаточно было пообещать им, что взамен они получат кое-какие послабления в режиме.
Орех всякий раз удивлялся осведомленности начальства. Он не сомневался в том, что внимательные глаза Александра Тимофеевича наблюдают не только за знаменитым российским вором, но также контролируют и его, Ореха, каждое слово, каждый поступок. И если он надумает когда-нибудь ослушаться хозяина, то содержание красной, затертой по углам папки с его личным делом станет достоянием блатных. Орех знал, что первый документ в его досье — желтоватый, сложенный вдвое листочек с его заявлением, в котором он обещал сотрудничать с тюремной администрацией.
Первое предательство Орех совершил еще на малолетке, открыв куму канал, по которому в колонию поступал грев. Кум удивленно хмыкнул на неожиданное признание воспитанника, а потом поинтересовался:
— Чего желаешь?
— Досрочного освобождения!
Кум крепко задумался, а потом ответил:
— Будет тебе досрочное освобождение. Только у меня к тебе просьба имеется — присматривай за ребятишками. А если что не так, дашь мне знать.
До малолетки кум служил в колонии строгого режима и привык воздействовать на заключенных шантажом. Он кропотливо собирал на каждого компрометирующий материал, который мог не только отменить досрочное освобождение, но и подвести особо несговорчивого под новую статью. Даже под страхом очередного срока работать на администрацию соглашался далеко не каждый зэк. Поэтому кума всегда настораживало желание кого-нибудь из них добровольно сотрудничать. Иногда это оказывалось тонкой игрой блатных, которые принимали предложения оперов, чтобы в дальнейшем гнать тюремной администрации явную туфту.
Первый «крестный отец» Ореха был из настоящих профессионалов — он угадал в Михаиле Орешине прирожденного шпиона, который предавал просто ради романтики и сильных ощущений. Досье Ореха следовало за ним из одной зоны в другую, пока наконец не попало в руки Александру Беспалому. Никто из блатных даже не мог предположить, что круглый отрицала Орех старательно работает на кума.
Самого Орешина эта двойная игра действительно забавляла. Она вбрасывала в его кровь мощную дозу адреналина и делала жизнь авантюрной игрой. Его возбуждала и поднимала в своих глазах та тайная власть, какую он имел не только над блатными, но и над операми. Порой от его воли зависела карьера того или иного вертухая, не говоря уже о судьбе какого-нибудь заключенного. Мишка Орешин карал и миловал по своему усмотрению, ощущая порой себя едва ли не наместником бога на территории, огражденной колючей проволокой. Он был своим для обеих сторон и в то же самое время никому не принадлежал. В душе он был «анархистом», который проповедовал свою собственную религию и беспощадно расправлялся с каждым, кто не разделял его убеждений.
* * *
Сегодня на его пути стоял Варяг, и Михаил знал, что когда-нибудь придет время и он, Орех, подтолкнет смотрящего России к могиле. Но пока ему предстояла нешуточная схватка.
* * *
— Мне всегда не нравился Орех. А уж как он в смотрящие пролез — ума не приложу, — заговорил Мулла, и его простуженный, хриповатый голос, подобно гвоздю, раздирающему жесть, заставил собравшихся прислушаться. Своим дремучим возрастом он давно сумел обмануть костлявую и теперь числился в бессмертных. Мулла высказал то, чего не отважился произнести ни один из присутствующих. — Настоящий вор — это тот, кто кормится своим талантом. Я считаю, что нам очень повезло, что в нашу зону отправили париться такого вора, как Варяг. Только ему одному в этой сучарне под силу навести порядок.
Орех сидел неподвижно, представляя собой образец невозмутимости, эдакая скала, обдуваемая со всех сторон неприветливыми ветрами. Он предвидел резкое выступление старого зэка. Было бы даже удивительно, если бы этот старик — «нэпмановский» вор — отшатнулся от Варяга. Орех знал и о том, что Беспалому удалось перетереть с некоторыми ворами и наклонить чашу весов в его сторону, что способствовало его философскому спокойствию.
