— А ключ от этого отсека у нас в кухне висел, — сказал Миша.
— Ну и как же? Распутали эту историю?
— Спросить было некого, — сказал Миша. — А кошка молчала.
— Н-да, — протянул Кириллов. — Спросить действительно некого. Это ты по какому случаю аллегорию сочинил?
— Почему аллегорию? Был факт.
Да, был факт. Был факт, который не поддавался объяснению. А кошка молчала. Но не сама же она полезла в сундук… Посадили ее туда…
Посадили…
Телефон заливисто зазвонил в четвертый раз. Кириллов дернул головой, отмахиваясь от звонка, как от назойливой мухи. Три раза на протяжении последних пяти минут он высовывал руку из-под одеяла, хватал трубку, произносил неизменное «да, да», но в ответ слышалась только бравурная музыка, под аккомпанемент которой бодрый баритон предлагал встать на коврик у окна и по счету «раз» приступить к выполнению упражнения из комплекса утренней гимнастики.
Коврика в номере не было. За окном хлестал дождь. В комнате было сумрачно. И Кириллов поплотнее натягивал одеяло.
Телефон заливисто зазвонил в четвертый раз. «Пошел к черту», — сказал Кириллов и нехотя высунул руку из-под одеяла. Радиобаритон куда-то исчез. Голос телефонистки деловито сообщил:
— Говорите, Баку на проводе.
И тут же в трубке зарокотало:
— Привет, Кириллов… Хусаинов говорит… Ты меня помнишь еще?
Вопрос был праздный. Знали они друг друга больше двадцати лет. Когда-то давно жили в одной комнате в общежитии. Потом, как это случается с людьми, которые остаются верными своей профессии на всю жизнь, встречались не раз на семинарах, совещаниях. А года полтора назад вот так же, по одному делу, пришлось вместе работать. После обмена обычными в таких случаях вопросами: как семья, как дети, Хусаинов сообщил:
— Запрос твой ко мне поступил.
— Поэтому и тянул? — осведомился Кириллов. — Для старого дружка…
— Ты в Баку бывал? — поинтересовался Хусаинов. Это был тоже праздный вопрос. Хусаинов отлично помнил их недавнюю встречу в Баку. Поэтому он, не дожидаясь ответа, спросил: — Строительство видел?
— Ну… — нетерпеливо подтолкнул его Кириллов.
— Того района, где твой подопечный жил, давно нет. Ясно?
— В принципе да.
— Ну если ты такой понятливый, то сообразишь и все остальное.
— Ничего не узнал?
— Ты плохо обо мне думаешь. Хусаинов — человек. Он все узнал и бумагу послал. Потом тебя искать стал. Погода у тебя какая? Хорошая?
— Дождь…
— Я вот и думаю, что тебе срочно плащ нужен. Торопился. С соседями бывшими толковал, дело одно листал. Проходил тот мужичок по скверному делу. Только краем прошел, не коснулось оно его. Понимаешь?
— Не так чтобы…
— Бумага придет — поймешь. Но там он чист, учти.
— Учел, — сказал Кириллов и подумал, что если Нифонтов и там был замешан в деле об убийстве, то все это, вместе взятое, начинает приобретать некую определенную окраску. Но ему не пришлось долго раздумывать, потому что Хусаинов немедленно выдал второй сюрприз.
— Теперь о жене, — сказал он. — Жена сбежала в пятьдесят первом.
— Постой, постой. Как это — сбежала?
— Не знаешь, как жены сбегают, да?
Он хохотал, но Кириллову было не до смеха.
— А пожар? — растерянно пробормотал он. — Она же сгорела…
— Ты ужасный человек, Кириллов, — сказал Хусаинов. — Ты все время обо мне думаешь плохо. С бывшими соседями я говорил? Говорил. Уважаемые люди. Знают — не было пожара, никто не горел. Мужик из-под следствия вышел, а она ему хвост показала. К девчонке нанял женщину. Приметная особа — со шрамом на щеке. Люди помнят, уважаемые люди. С полгода ходила, потом он уехал…
— Фамилия? — простонал Степан Николаевич в трубку, услышав про шрам.
— Чья фамилия?
— Ну этой, которая со шрамом. Кормилица или как…
— Фамилию не знаю, — сердито сказал Хусаинов. — Ходила — знаю, фамилию — нет.
— Узнать можешь?
— Нет, ты все-таки ужасный человек, Кириллов, — сказал Хусаинов со вздохом и положил трубку.
— Нифонтов Павел Сергеевич?
Острая, клином бородка. Веки полуопущены, кажется, что он все время щурится. Руки лежат на столе. Пальцы слегка подрагивают.
— Да, Нифонтов я.
Бумагу от Хусаинова Кириллов получил, но она его не обрадовала.
— Уточним кое-что. Вы родились 30 апреля 1917 года?
— Да, здесь, в Нылке.
Золотое детство следователя не интересовало. Хотя у Нифонтова оно вряд ли было золотым. Дед его и отец кустарями-одиночками были, клещи для хомутов гнули. Парнишку в школу долго не посылали, к своему ремеслу хотели приучить. Но у парнишки были свои интересы. Уехал он в Нальск, там и школу ФЗО кончил по слесарной части. К двадцати трем годам отслужил в армии и в Нылку вернулся. А вскоре и война началась.
— Где вы были в конце июля сорок первого?
— В Нальске, в военкомате.
Все правильно. Двадцать седьмого июля Нифонтов отправился на фронт. А детдом эвакуировали где-то между двадцатым и двадцать пятым, точнее установить эту дату не удалось.
Степан Николаевич бросил взгляд на листок бумаги, лежавший перед ним на столе. Это был список тех, кто во время эвакуации детдома в силу разных обстоятельств оставался в Нылке. В списке значились и Нифонтов, и пьяница Чуриков, и кассир Выходцев, и Семен Спицын; Семену, правда, тогда было всего десять лет. А Андрею Силычу Лесневу девятнадцать. Служил Андрей Силыч в том году в армии, а часть, в которой он служил, в Нальске стояла, в пятидесяти километрах от Нылки. Значились в этом списке и другие лица — мужчины и женщины, живые и мертвые. И без вести пропавшие.
— Эвакуацию детского дома помните?
— Помню. Имущество помогал грузить. С ними и в Нальск уехал.
— С первой партией?
— Да.
— В Нылку после этого возвращались?
— Нет. Повестка у меня была.
— Как вы оказались в Баку?
— После войны часть наша там стояла. Работал на промыслах. Специальность получил.
— Женились там?
— Там.
— Зачем вы выдумали историю с пожаром и самоубийством жены?
— Про самоубийство люди выдумали. Я только про пожар говорил.
— Зачем?
— Дочь у меня. Ну и…
— Да?..
— Не хотел, чтобы она про мать плохо думала.
— Где сейчас ваша бывшая жена? Вы разведены?
— Где, не знаю. Развод она не брала.
В бумаге, которую прислал Хусаинов, сообщалось, что Нифонтова Елена Петровна в шестьдесят третьем году была осуждена за спекуляцию дефицитным барахлом на одесском рынке. А двенадцатью годами раньше сам Нифонтов был причастен к делу о спекуляции валютой. Правда, прошел он «по краю», как выразился Хусаинов. Нифонтов был знаком (и довольно коротко) с одним из членов шайки. Сам же он был «чист». И его жена тогда была «чиста». Но вот сейчас, через четверть века после тех событий, стала вырисовываться несколько иная картина, во многом туманная, с неразличимыми еще деталями, но иная. Да, жизнь подбрасывает иногда такие сюрпризы, что даже привычные, казалось бы, ко всяким неожиданностям следователи только недоуменно руками разводят. Именно в таком положении оказался Кириллов, когда читал хусаиновскую ориентировку; вывалился на него оттуда черный мраморный памятник купца Рузаева, а над ухом тихонько дзенькнул тот самый звоночек, о котором следователь и думать забыл. По делу о валютчиках проходила в пятидесятом году пожилая дама — Рузаева Ивонна Ильинична. Подробностей Хусаинов не сообщал, но было ясно, что речь идет о той, которой в свое время умирающий старик купец доверил ответственное дежурство, а она не выдержала и дезертировала с поста.
И вот теперь каким-то странным образом та давняя, полулегендарная история оказывалась связанной какой-то незримой ниточкой с событиями, в которых Кириллов обязан был разобраться. Но как найти эту ниточку? Да и есть ли она?
Перед следователем сидел Нифонтов, который тоже проходил по делу о валютчиках.
Краем проходил…
— Почему вы уехали из Баку?
— Неприятности. Вы, я вижу, знаете…
— Я хочу услышать все от вас.
— Нечего мне рассказывать. Я о дочке думал. Не о себе.
— Кто ухаживал за дочерью?
— Здесь — мать моя, а там… Женщина была. Хорошая женщина.
— Знакомая?
— Нет, так, со стороны. Платил я ей.
— Фамилию помните? Где она жила?
— Теткой Дашей звали. Дарья Михайловна, кажется. Фамилией не интересовался. А жила вроде в старом городе, около крепости.
— А не путаете вы, Нифонтов?
— Не понимаю я, зачем это вам… И не путаю ничего.
— Как она выглядела тогда?
— Лет на сорок, может. На щеке шрам. Упала она, говорила, на горячий утюг.
— Спицыну Анну Тимофеевну помните?
— Вон вы куда… Помню, конечно. Тоже хорошая женщина была.
