— Пока я знаю лишь одно: убийца из нашего барака! — заявил твердо Игорь. — Мне еще Горбань намекнул об этом. Но почему-то он не захотел говорить, кто там был, кого он видел. Держал про запас. Но почему?
— Поторговаться решил! — сказал „смотрящий“. — Ты за него не переживай! Баня заслужил то, что заслужил. Жил смешно, умер страшно! — добавил он с ударением на последней букве. — Ты лучше расскажи, чем мы можем тебе помочь?
— Дать команду, чтобы люди заговорили! — честно признался в своих трудностях Игорь. — Круговая порука, конечно, хороша при борьбе с администрацией, но она на руку убийце. Как он ни работает профессионально, ошибки всегда, хоть и мелкие, должны быть, не невидимка же он в конце концов. Следовательно, должны быть и свидетели. Позиция „ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не скажу“ хороша только в песенке.
— И что это тебе даст? — спросил „смотрящий“. — Если бы кто-нибудь увидел „мочилу“, будь спок, в момент был бы у меня для разговора. Никто его не видит. Почему мы и обратились к тебе за помощью. Все-таки ты четыре года штаны протирал не зря! Баню ты на „сознанку“ потянул. Значит, кумекаешь! Ты мне составь список тех, кто может помочь и нужен тебе. Я им слово скажу!
Переговоры, как решил Игорь, закончились, и он собрался было попрощаться и откланяться, как вдруг небольшое происшествие задержало его еще на некоторое время.
В „красный уголок“, как его мысленно назвал Васильев, ворвался окровавленный блатной и сразу же завопил:
— Колесо избил меня! Он нарушил воровской закон. Один блатной не может поднимать руку на другого блатного.
„Смотрящий“ кивнул своему „шестерке“, и тот, поняв его с полуслова, помчался в барак, где жил вор по кличке Колесо.
Игорю стало любопытно, как проходит разборка по воровским законам, поэтому он остался. Времени, решил он, займет немного, а интерес у него возник неподдельный, где он еще увидит такую сцену…
Избитый блатной все еще унимал грязным платком беспрерывно льющуюся из носа кровь.
„За что ему юшку пустили?“ — подумал Игорь.
Тут „шестерка“ привел огромного мужика, даже не вора, а из приблатненных, из тех, кто всегда рад нарушить официальный закон, но придерживаться суровых воровских законов не может.
Колесо представлял собой столь огромного мужика, что Игорю стало казаться, что сейчас он возьмет и всех поколотит, как маленьких.
Однако, если судить по жалкому испуганному виду Колеса, все было с точностью до наоборот. Этот здоровый мужик трясся и потел от страха, не зная, что ему положено за нарушение воровской этики.
— За что ты избил своего товарища? — сурово спросил „смотрящий“.
— В карты мухлевал! — с трудом произнес Колесо трясущимися от страха губами.
— Свидетели есть? — так же сурово спросил „смотрящий“.
— Нет! — еле слышно ответил здоровяк. — Мы вдвоем играли. На „интерес“. А он мухлевать взялся.
— Твой голос равен его голосу! — еще более сурово произнес судья. — Но ты недавно стал блатным, а он давно.
Игорь сразу же вспомнил Евтушенко:
Ты — Евгений, я — Евгений,
Ты — не гений, я — не гений,
Ты — говно, и я — говно,
Я — недавно, ты — давно.
— Кто же играет вдвоем в карты? — удивился кто-то из блатных, но суровый взгляд „смотрящего“ перебил ему охоту к высказываниям.
Решение было принято тут же, на месте, вероятно, из-за отсутствия совещательной комнаты. Было оно простым, но и мудрым вместе с тем.
— Бей его до того, пока не пустишь ему „юшку“, — приказал избитому блатному „смотрящий“.
Тот мгновенно набросился на Колесо и стал наносить ему удары по лицу, а здоровенный мужик безропотно сносил удары этого хлюпика, не смея даже пикнуть.
Экзекуция закончилась довольно быстро. Колесо наконец сообразил, как избавиться от унижения. Он просто подставил под очередной удар кулака хлюпика свой нос. Удар его мгновенно расквасил, и желанная кровь хлынула.
— Стоп! — приказал „смотрящий“, внимательно наблюдая за экзекуцией. — До первой крови договаривались. Ты иди и веди себя хорошо! — напутствовал он Колесо.
Здоровяк, обрадованный тем, что легко отделался, быстренько ретировался, а хлюпика „смотрящий“ задержал для внушения.
— Фраеров можешь „обштопывать“ сколько влезет! — заметил он ему внушительно. — Но со своими играй честно!
— Я стараюсь! — вздохнул хлюпик и исчез из барака.
— Постарается он, как же! — ехидно произнес тот же самый блатной, что уже раз попытался влезть в разговор. — Из породы „чесальщиков“, они же, по натуре, не могут честно играть, руки у них не из того места растут.
— Глохни, Костяшка! — оборвал его „смотрящий“. — Не возникай! В зону „князь“ едет, я „объективку“ уже получил, а в зоне беспредел возникает, уже не „черная“ зона, а какая-то коричневая, даже красно-коричневая.
— Чужой! — предупредительно предостерег „смотрящего“ один из свиты.
„Смотрящий“ демонстративно дружески подал Игорю руку, прощаясь.
— Я шепну словцо! — пообещал он ему. — Но и ты шустри! Уже троих из твоей „семьи“ он порезал. „Корешей“. А моих пятерых! На „вора в законе“ нельзя поднимать руку или другую часть тела! Жестокая расправа непременно ожидает этого „мочилу“. Полковник „паханом“ не был, но авторитет имел заслуженный, не липовый и не купленный. Переселяют в другую зону от греха подальше даже тех, кто просто вызвал неудовольствие авторитета каким-нибудь своим поступком или ненароком вырвавшимся словом, а тут… „Мочила“ среди нас, как невидимка, бродит…
То, что „смотрящий“ внезапно стал говорить на понятном человеческом языке, удивило Игоря больше, чем показательный воровской суд.
„Он не так прост, как хочет казаться! — мелькнуло в голове у Васильева. — Конечно, „смотрящим“ кого попало не назначат, сходка воров внимательно следит за положением дел в колониях“.
И он был прав.
„Смотрящий“ был умным и идейным блатным, свято верил в справедливость воровских законов и считал, что „вор в законе“ должен быть прежде всего идеологом преступного мира, за которым, не рассуждая, пойдут многие, если не большинство заключенных. А шел на „княжество“ „вор в законе“ Вазген, по кличке Каталикос, взрывной и жестокий вор, по слухам, замочивший другого „вора в законе“ из-за дележа добычи в несколько миллионов долларов, но это убийство не было доказано, потому и титул „вора в законе“ не был снят с Вазгена, а он, направленный в колонию строгого режима, был „помазан на княжество“ воровской сходкой. „Объективка“ подтвердила важность его персоны и положение в преступном мире, информация о нем пришла намного раньше того этапа, с которым будущий „князь“ шел на барже.
Но „смотрящий“ не был уверен, что в условиях „прессования“ в отношениях с администрацией колонии Вазген поведет себя умно и не пойдет на бессмысленную войну, в результате которой могут погибнуть многие блатные и нарушаться устоявшиеся связи с волей, откуда шли деньги, наркотики и водка.
Дарзиньш тоже ждал прибытия очередного этапа, с которым шел и известный „вор в законе“ Вазген, по кличке Каталикос.
„Как это они умудряются, тащась по пересылкам, пересылать „объективки“ чуть ли не со скоростью самолета? — удивлялся „хозяин“. — Не иначе, с продажными служителями закона. Ничего! Я этих „князей“ ломал и ломать буду“.
Он стал вспоминать благословенные пятидесятые годы, когда удалось создать великий раскол среди блатных. Многие „воры в законе“, и блатные, и приблатненные, завязав с прошлым, пошли на работу и на сотрудничество с властями.
Правда, тогда возникла и великая резня. „Предателей“ не простили и резали их, где только могли. В ответ раскаявшиеся, которых тут же уголовники стали называть „суками“, резали авторитетов, „воров в законе“ и блатных там, где ставшие на другой путь были в большинстве.
Вот когда наступили благословенные времена для администрации: тасуя, как колоду карт, блатных, они вызывали настоящие войны с массовыми убийствами. За несколько лет количество авторитетов, „воров в законе“ да и просто блатных уменьшилось вдвое, если не втрое.
Но уже к смерти „Броненосца в потемках“ количество „воров в законе“ и авторитетов выросло до прежних размеров.
Новый этап приплыл в воскресенье.
Вазген шел на „княжение“ в эту колонию усиленного режима, куда его поместили, взяв с пистолетом в кармане и раскрутив по двести восемнадцатой статье на полный срок.
Каталикос сам уже не ходил на „дело“, а только руководил своей кодлой. Почему так и уцепились власти за малейшую возможность упечь хоть на несколько лет „вора в законе“. Несовершенство уголовного законодательства не давало возможности арестовать его за причастность к куда более серьезным преступлениям, таким как организованный рэкет, убийства, торговля наркотиками, содержание нелегальных публичных домов.
