Наставник увидел, что взгляд Гены так и остался прозрачным, что было верным признаком непонимания. Потому учитель улыбнулся и потрепал ученика по шевелюре.
— Ничего, придет время, и поймешь, — по-доброму сказал он.
Но эти слова задели Гену: его словно ребенком назвали! А он уже взрослый! Многое может понять!
— Я и так все понял! — обиженно сказал мальчик.
Наставник кивнул и продолжил как ни в чем не бывало:
— Видишь ли, я не знаю, почему распространилось заблуждение, будто Прометей украл всего лишь обычный огонь. Тот, который сейчас с успехом заменяет электроплитка. Но у меня есть версия. Люди стали слишком приземленными. Так и не смогли оторваться от земли. Их постоянно тянет в стадо. Они так боятся умереть с голоду, что сдвинулись на этой почве. Вся их жизнь превращается в борьбу (а чаще — возню) за корочку хлеба. Работаем для прокорма тела, а не души. В таком обществе вполне естественно считать, что Прометей принес банальный кипятильник. Только почему-то мы никак не можем понять, — Наставник усмехнулся, — отчего же тогда подыхаем с тоски. А как же иначе, если даже пионеры разжигают костер лишь для того, чтобы испечь в нем картошку…
Конечно, для Гены это было все слишком сложно. Но Наставнику, видимо, очень хотелось выговориться. Пусть даже перед этим мальчиком, который смотрел преданными глазами, но ни черта не понимал.
— Только всегда важно точно знать, чего именно ты хочешь, — продолжал Наставник. — Без этого никакой огонь не поможет. Вот, например, мне многие сочувствуют. Ведь мог бы проводить выставки в Москве, а может, и за рубежом. Но, понимаешь, слава быстро проходит. Или приходит навечно, но когда уже слишком поздно. Деньги тоже кончаются. Это очень неверные союзники. Поэтому гораздо важнее в жизни — достичь душевного комфорта. Быть в ладу с самим с собой. Я этот комфорт нашел здесь, как ни странно. Работать с вами, учениками, мне гораздо интересней, чем угождать бонзам в Москве. У каждого ребенка в душе горит искорка. Я от этих искорок греюсь… С годами у многих искорки исчезают. Вообще детство — это солнечный лучик в сердце. Потеряешь его — вся жизнь насмарку.
Гена немного растерялся. С одной стороны, он чувствовал, что Наставник разговаривает с ним как со взрослым и делится чем-то сокровенным (таким, что не каждому и расскажешь). И это было приятно. Но, с другой стороны, казалось: добрая половина слов пролетала на такой недосягаемой высоте, что мальчик никак не мог ни дотянуться, ни допрыгнуть.
Но все-таки кое-что Гена уразумел: нельзя выбирать скучную работу. Такую, когда с восьми до пяти. И каждый день одно и то же. Слава богу, что у настоящих художников не так! Когда хочешь, тогда и работай. И всюду тебе почет, и всюду уважение.
Правда, мама и другие взрослые разнесли эту мечту в пух и прах.
— Чтобы стать художником, знаешь, какой блат нужен?! — говорили старшие. — В Москве ты просто так в институт не поступишь. Там приезжих ребят специально заваливают, чтобы дорогу своим дать.
Гена надеялся, что Наставник поможет. Но тот вскоре умер. Просто уснул и не проснулся. Во сне остановилось сердце. А на лице осталась счастливая улыбка… Такая смерть приходит лишь к любимцам небес.
— Что же делать? — Гена затосковал.
От хандры спасла новая мечта. Как-то мама сказала, что отец, которого Гена никогда в своей жизни не видел, так как родители расстались еще до его рождения, был офицером-танкистом! И мальчик загорелся!
«Я стану таким, как папа! — мысленно рассуждал он. — Буду носить военную форму. Смогу увидеть всю страну! А на досуге начну писать картины, ведь на службе наберу массу впечатлений!»
Сразу после школы Гена поступил в танковое училище, то самое, которое закончил его отец. На экзаменах преподаватели отдавали преимущество детям военных и выходцам из неполных семей. Исходя из чисто человеческих соображений. Все об этом знали, поэтому Гена всем командирам гордо заявлял:
— У меня отца нет. Но он — военный!
Другие абитуриенты посмеивались над ним за это. Но как бы то ни было, парня взяли.
Для матери это стало шоком. Она до последнего момента надеялась, что Гена либо одумается, либо не выдержит экзамен. А после этого подаст документы в какой-нибудь институт. Мама так и предлагала с самого начала. Но сын сделал по-своему.
Через две недели она приехала его проведать. Гена проходил курс молодого бойца на полигоне. В тот день их взвод гоняли под палящим солнцем на плацу. Командир, узнав, что Куравлева на КПП ждет мама, отпустил курсанта всего лишь на пятнадцать минут.
— Время пошло! — грозно сказал лейтенант.
До шлагбаума у въезда на полигон было метров пятьсот. Гена побежал, прихрамывая (жгли мозоли). Когда мама увидела сына: худого, наголо обритого, обожженного солнцем, у нее слезы на глазах навернулись. За несколько недель, проведенных в военном училище (включая абитуру), Гена осунулся на лицо настолько, что уши торчали. На них облезла кожа. И лишь большущая пилотка безвольно болталась на голове.
— Привет, мама, у меня мало времени. — Гена жутко переживал, что если не вернется вовремя, то по армейской традиции накажут весь взвод.
— Не отпущу никуда, — по-матерински твердо сказала она. — Садись и ешь.
Она развернула пакеты с домашней едой. Гена долго отказывался, мол, им это запрещено: можно дизентерию схватить. Но мама заставила.
Гена сел на травке рядом с мамой. Расстегнул китель. Снял сапоги. Когда она увидела кровавые мозоли на ногах сына, то чуть в обморок не упала. Сдержалась только усилием воли.
— Нет, мама, мне, чисто, здесь нравится, — говорил Гена. Она заметила, что его речь стала грубовато-простоватой (куда делся тот интеллигентный юноша?). Вместо красивых и умных слов его лексикон заполнили паразиты вроде «чисто», «типа», «блин» и так далее…
— Чисто, не жалею, — только попробовав первый пирожок, Гена почувствовал, как на самом деле голоден. Он буквально набросился на мамино угощение, продолжая при этом говорить: — Хорошее училище, чисто, всему учат. Трудно поначалу, но так и предупреждали. Я уже, типа, втянулся. Намного легче. Блин.
Вся передача, которую в иных ситуациях хватило бы на троих, исчезла вмиг. Поев, Гена засобирался.
— Мама, мне пора. Чисто, всего пятнадцать минут дали. А то всех отжиматься заставят после отбоя. Пока.
Он убежал очень недовольный визитом мамы.
«Она что, так и будет ездить? — сердито думал Гена, возвращаясь в строй. — Я уже взрослый! Сколько можно?! Меня же пацаны засмеют!»
А мать после встречи с сыном ревела во весь голос. И непонятно было, отчего больше рыдала: что ее кровиночке так плохо, что он измученный, исхудавший или оттого, что сын уже стал взрослым и больше никогда не вернется в родной дом. И ее счастливая (наполненная смыслом!) жизнь на этом закончена. Теперь придется доживать свой век одной в пустой холодной квартире.
Но как бы то ни было, маме пришлось смириться с этим. А Гена за несколько лет в военном училище возмужал. Правда, учеба давалась с трудом: у него не лежала душа к техническим дисциплинам. Армейский распорядок тоже стал серьезным испытанием. Особенно трудно было возвращаться в казармы после отпуска. В голове крутилось что-то вроде: «Вот бы меня сейчас сбила машина. Я бы в больнице пролежал пару месяцев. Зато — не в казарме. Не хочу в училище!»
Но человек привыкает ко всему. Привык и Гена. Однако на третьем курсе он серьезно затосковал. Причиной стало уже не мрачное сегодня, а беспросветное завтра. К тому времени курсант Куравлев уже знал, что из себя представляет его будущая профессия и чего он может достигнуть на этом поприще.
— Разве это образование? — как-то посетовал Геннадий в разговоре с однокурсником. — Правильно говорят, что наше училище — это деревообрабатывающий комбинат: принимает липу, а выпускает дубов.
— Точно, тупеем мы здесь, — согласился товарищ. — Я тут недавно подслушал разговор двух студентов. Блин, у них такой базар развитый! Офигеть! А у нас, едрить в сраку, мат на мате. Какая нормальная баба после этого трахаться с курсантом будет?
— Такая же и будет, — улыбнулся Куравлев. — Некоторым только такой язык и нравится.
— Да фигли толку! О чем с такой базарить? Она же тупая, как валенок! Мне, блин, нравится, чтобы баба с башкой нормальной была.
— Знаешь анекдот, что сказал курсант, когда ему в тележку много земли накидали? «На хрена до хрена нахреначил?! Расхреначивай, на хрен!» Думаю, любая умная перед таким не устоит.
— С какого хрена это не устоит?
— За счет контраста, — объяснил Геннадий. — Умные ей и в университете надоели. А тут сразу видно: настоящий мужик. Он должен быть с матерком…
Он шутил, а на душе скребли кошки…
«Я буду вечно копаться в этих проклятых железяках! — от этих мыслей Геннадию хотелось заплакать. — У меня руки будут постоянно в масле. Как я устал, что руки воняют маслом! Меня отправят в какую-нибудь глушь! Зольды (так курсанты называли солдат срочной службы) разворуют из танков все, что можно. А мне придется за это платить. Все офицеры платят. Но я буду больше всех. Потому что мне еще и при приеме должности всучат самые разукомплектованные танки! А потом приедет проверка и навесит материальную ответственность!»
