Тем не менее Босха это расстроило вовсе не так сильно, как самого Белка. Он понимал, что, хотя судья Кейес слеплен из того же теста, что и адвокат истца Хани Чандлер – к полиции он относится с подозрением, иногда даже враждебно, – он все же справедливый человек. А этого вполне достаточно, думал Босх, чтобы все кончилось хорошо.
Вообще в глубине души он считал свои действия на Сильверлейк вполне оправданными. Он все сделал правильно.
– Именно вам решать, – обращаясь к присяжным, говорил судья, – верно ли то, что скажут вам адвокаты. Помните об этом. А теперь, миз[2] Чандлер, вы первая.
Кивнув, Хани Чандлер встала и подошла к кафедре, стоявшей между столами истца и ответчика. Судья Кейес придерживался строгих правил. В зале заседаний не допускалось никаких передвижений: адвокаты не могли подходить ни к месту для дачи свидетельских показаний, ни к скамье присяжных. Все, что адвокат произносил вслух, произносилось исключительно с кафедры. Зная, что судья требует строгого соблюдения установленных им правил, Чандлер даже спросила у него разрешения перед тем, как слегка развернуть кафедру – так, чтобы видеть лица присяжных. Судья сурово кивнул в знак одобрения.
– Добрый день, – начала Чандлер. – Судья совершенно прав, когда говорит, что это заявление – не более чем дорожная карта.
Хороший ход, подумал Босх с той долей цинизма, с которой он рассматривал все это дело, – польстить судье первой же фразой. Он окинул взглядом склонившуюся над своими записями Чандлер. Над верхней пуговицей ее блузки виднелась большая булавка с круглым черным ониксом, мертвым и тусклым, как глаз акулы. Волосы были зачесаны назад и уложены в сугубо деловом стиле. Одна прядь волос, однако, выбивалась из общего ряда, и это помогало создать образ женщины, не обращающей внимания на собственную внешность и полностью сосредоточенной на своей работе, а точнее, на текущем деле и на том возмутительном попрании закона, которое позволил себе ответчик. Босх был уверен, что эту прядь Чандлер специально оставила висеть.
Босх вдруг вспомнил то тягостное ощущение, которое он испытал, когда узнал, что против него будет выступать Чандлер. Это известие обеспокоило его гораздо больше, чем то, что вести процесс назначен судья Кейес. Чандлер действительно знала свое дело – именно за это ее и прозвали Мани.
– Я хотела бы немного провести вас по этой дороге, – сказала Чандлер, и Босху даже почудилось, что в ее речи прозвучал южный акцент. – Я просто хочу рассказать, в чем заключается это дело и что именно, как мы полагаем, должны подтвердить имеющиеся доказательства. Дело это касается гражданских прав и затрагивает трагический эпизод со стрельбой, в ходе которого человек по имени Норман Черч погиб от руки полицейского.
Здесь она сделала паузу. Вовсе не для того, чтобы заглянуть в свои записи, а чтобы привлечь максимум внимания к тому, что она сейчас скажет. Босх взглянул на присяжных. Семеро мужчин и пять женщин. Трое черных, три «латинос», один азиат и пятеро белых. Все они смотрели на Чандлер с напряженным вниманием.
– Дело это, – сказала Чандлер, – о полицейском, которому было мало его собственной работы и тех обширных прав, которые она ему дает. Ему захотелось взять на себя еще и вашу работу. И работу судьи Кейеса. И работу штата по исполнению приговоров и решений, которые выносят судьи и присяжные. Он захотел всего сразу. Это дело о детективе Гарри Босхе, который сейчас сидит на скамье ответчика.
И она указала на него пальцем, растягивая при этом слово «от-вет-чи-ка». Белк немедленно вскочил с места и выразил свой протест.
– Миз Чандлер, нет нужды указывать пальцем на моего клиента или устраивать тут саркастические вокализации. Да, мы сидим за столом ответчика – потому что это гражданское дело, а в нашей стране каждый имеет право подавать иск против кого угодно, даже семья…
– Возражение, ваша честь! – крикнула Чандлер. – Он использует свое возражение в попытке еще больше опорочить миссис Черч, которой никогда не предъявлялось никаких обвинений ввиду…
– Хватит! – рявкнул судья Кейес. – Возражение принимается. Миз Чандлер, не надо ни на кого указывать пальцем. Мы все здесь знаем, кто мы такие. Не следует также придавать своим словам какую-либо подстрекательскую окраску. Слова и так бывают красивыми или безобразными, и пусть они говорят сами за себя. Что же касается мистера Белка, то меня чрезвычайно раздражает, когда адвокат противной стороны прерывает чью-то вступительную или заключительную речь. У вас еще будет возможность высказаться, сэр. Советую вам не делать возражений, пока мисс Чандлер произносит свою речь, – разве что она допустит какие-то вопиющие нарушения прав вашего клиента. То, что на него указывают пальцем, не служит основанием для протеста.
– Спасибо, ваша честь! – хором сказали Белк и Чандлер.
– Продолжайте, миз Чандлер. Как я уже говорил сегодня утром на предварительных слушаниях, я хочу, чтобы вступительные заявления были произнесены до конца дня. К тому же на четыре часа у меня назначено еще одно дело.
– Спасибо, ваша честь, – снова сказала она. И, вновь повернувшись к присяжным, добавила: – Леди и джентльмены, всем нам нужна наша полиция. Все мы надеемся на нашу полицию. Большинство полицейских – подавляющее их большинство – выполняют свою неблагодарную работу, и выполняют ее хорошо. Управление полиции – неотъемлемая часть нашего общества. Что бы мы делали, если бы не могли положиться на сотрудников полиции, призванных «служить и защищать»? Однако смысл нашего процесса вовсе не в этом. Смысл его в том, как мы должны поступить, если один из представителей полиции начинает нарушать установленные законы и правила. То, о чем мы говорим, называется «безответственный коп». А собранные доказательства обязательно покажут, что Гарри Босх и есть такой безответственный коп, который четыре года назад решил стать судьей, коллегией присяжных и палачом одновременно. Он застрелил человека, которого считал убийцей. Да, отвратительным серийным убийцей, но в тот момент, когда ответчик решил вытащить свой пистолет и выстрелить в мистера Нормана Черча, для того, чтобы так думать, не было никаких юридических оснований.
Теперь защита будет рассказывать вам о якобы найденных уликах, которые, по мнению полиции, будто бы указывают на связь мистера Черча с этими убийствами. Но вспомните, когда были найдены эти улики? После казни мистера Черча. Откуда они взялись? Их представила сама полиция. Думаю, мы сможем показать, что эти так называемые улики по меньшей мере сомнительны. В лучшем случае они получены незаконным путем. В сущности, вам предстоит решить, действительно ли мистер Черч, женатый человек, имеющий двоих маленьких детей и хорошо оплачиваемую работу в аэрокосмической корпорации, является этим серийным убийцей, так называемым Кукольником, или же полиция сделала его козлом отпущения, чтобы прикрыть грехи одного из своих сотрудников. А именно – жестокую, незаконную и ненужную казнь безоружного человека.
Дальше она подробно рассказала о существующем в управлении кодексе молчания, о длинной истории полицейского произвола, об избиении Родни Кинга и волнениях бедноты. Каким-то образом у нее получалось, что все это – отвратительные цветы растения, выросшего из того зловещего зерна, которое посеяло отвратительное убийство Нормана Черча. Босх слушал ее вполуха. Глаза его были открыты, время от времени он даже встречался взглядом с кем-нибудь из присяжных, но мысли его витали далеко. Это был его собственный метод защиты. Адвокаты, присяжные и судья собирались минимум неделю анализировать то, что он подумал и сделал меньше чем за пять секунд. Чтобы все это выдержать, надо уметь отключаться.
Сейчас перед ним стояло лицо Черча, каким он увидел его в самом конце, в той комнате над гаражом. Тогда они встретились взглядами, и Босх был уверен, что видел перед собой глаза убийцы – такие же тусклые, как камень на шее у Чандлер.
– …но даже если он тянулся за оружием, – говорила Чандлер, – то что это меняет? Какой-то человек только что выбил его дверь – человек с пистолетом. Кто может при таких обстоятельствах винить человека, который, по словам полиции, тянется за оружием? Тот факт, что он пытался достать парик, делает эту ситуацию еще более отвратительной. Это было хладнокровное убийство, с которым наше общество не может примириться.
Босх снова отключился от всех звуков и стал думать о новой жертве, несколько лет пролежавшей в бетоне. Возможно, ее мать, отец, муж или ребенок все это время тревожились о ней, не понимая, куда она исчезла. Впрочем, может быть, никто и не подавал в полицию заявление о пропаже без вести. Вернувшись с места преступления, Босх начал рассказывать о случившемся своему адвокату. Он предложил ему попросить судью Кейеса отложить процесс – до тех пор, пока не прояснится ситуация с новым убийством. Однако Белк не дал ему договорить, заявив, что чем меньше он будет знать, тем лучше. Новая находка, казалось, так его испугала, что Белк решил сделать противоположное тому, что предлагал Босх, а именно – ускорить судебный процесс, не дожидаясь, пока известия о находке и ее возможной связи с Кукольником станут достоянием публики.
