Анатолий рассказал об истории в орловском буфете, свидетелем которой он был.
Дежурный пересчитал деньги. Оказалось — точно. Анатолий посоветовал позвонить в отделение милиции на орловский вокзал. Дежурный быстро созвонился, и все подтвердилось.
Начали составлять протокол. Анатолию очень не хотелось, чтобы Ханшин узнал его фамилию, имя и домашний адрес. Но дежурный громко расспрашивал Русакова, хотя обо всем мог прочитать в документах.
— Все это имеется в моих бумагах, — напомнил Анатолий.
— Не учите меня. Адрес? Из Харьковской колонии, значит? Так. Досрочно освобождены… Снята судимость… Так. Были активистом? Отлично!
В самом начале допроса Ханшин поглядывал на Анатолия и чуть улыбался. Он отлично понимал, почему Анатолий не хочет, чтобы вслух называли его имя, адрес. Ханшин держал себя, как человек несправедливо обвиненный. Он был вежлив с милиционерами, и даже его резкий, гортанный голос звучал приглушенно. Но, когда у него нашли украденные деньги, а главное, облигацию, послужившую уликой, он сразу переменился. Теперь уже нечего было терять!
— А тебе какое дело? — отрезал он дежурному, когда тот спросил, что за иконка висит у него на шее.
Ханшин был, конечно, зол на задержавшего его «фрайера», но в меру. Он верил в судьбу и приметы, как и все воры. Ему просто не повезло. Недаром черная кошка перебежала дорогу на орловском перроне. Он даже хотел остаться в Орле, но заметил, что одна лапа у кошки белая. Подвела, проклятая! Вдобавок он уже месяц не выполняет клятвы. Дал слово поставить в церкви на сотнягу свечей, но деньги пропил… Все обернулось против него. И «фрайер» этот, как назло…
Так Ханшин думал до той минуты, пока не узнал из громких вопросов дежурного о том, что Русаков вовсе не «фрайер», а «отбывший срок», что в колонии он был активистом. Тогда Ханшин рванул на себе тельняшку и завизжал:
— Продаешь?! Гад! Мусор! Мы с такими активистами…
— Замолчите! — крикнул, покраснев, дежурный.
Ему теперь стало ясно, какой он совершил промах.
Лика не понимала тех слов, которые истерически выкрикивал пойманный вор, но чувствовала — Анатолию угрожает опасность.
— Подпишите протокол! — предложил дежурный, — Отказываюсь, — сказал Ханшин.
Поставили свои подписи Троицкая и Анатолий.
— Ладно, и я… — медленно проговорил Ханшин.
Он не сводил злых глаз с Русакова.
— Ну, так-то будет лучше, — отозвался дежурный.
Ханшина подвели к барьеру и дали ручку. Он раз-другой окунул ее в чернила, повторяя: «Подпишу, подпишу, сейчас», перегибался через барьер, медленно подвигаясь вправо, к Анатолию, и вдруг выбросил руку с пером в его сторону, целя прямо в глаз юноше. Анатолий, не перестававший следить за ним, мгновенно отпрянул, перо проткнуло кожу над левым ухом, кончик сломался.
Лика бросилась к Анатолию, милиционеры связали вору руки.
Анатолий наклонился над ним:
— Ты что, правилку мне хотел устроить?
— Будет тебе правилка! — кричал вор. — Не уйдешь!
Его увели.
— Как мне благодарить вас? — виновато сказала Троицкая Анатолию.
Он и не глядел на нее.
— Надо немедленно в аптеку, — волновалась Лика, — смазать йодом…
Вот йод! — Дежурный протянул пузырек. — Вата, пожалуйста, бинт… Сейчас вынем кончик пера… Видите, граждане, с какими нам приходится…
Он встал и торжественно поблагодарил Русакова за содействие милиции, пожал ему руку.
Анатолий хмуро молчал.
Глава II
Выбирая друзей — выбираешь судьбу
1
Матери Анатолий не помнил. Ему было два года, когда она умерла. У мачехи, Ольги Петровны, своих детей не было, и всю силу неизрасходованной материнской нежности эта добрейшая женщина отдала Анатолию. Чтобы мальчик не узнал, что растит его не родная мать, Русаковы сменили квартиру.
Толя подрос, стал ходить в школу, родители души в нем не чаяли. Был он и тогда упрям, но не до самодурства. Был он и тогда капризен, но не до взбалмошности. Отец никогда не бил его за провинности, но обсуждал с ним его поступки, как взрослый со взрослым. Так никогда не узнал бы Анатолий о том, что Ольга Петровна его мачеха, если бы ему не шепнула об этом соседка с прежней квартиры. Он не знал тогда, зачем она это сделала. Соседка нашла способ досадить той, которая лишила ее возможности выйти замуж за хорошего человека — отца Анатолия. Она не поленилась разыскать Русаковых, подстеречь мальчика во дворе. Она жалостливо погладила его по головке, перекрестила и, вздохнув, проговорила:
— Сиротинушка ты мой!.. Уж так я любила маму твою, покойницу Лидию Ивановну, так любила… водой нас, бывало, не разольешь… — И, воровато оглянувшись, добавила: — А как с тобой твоя мачеха обращается? Колотит небось?
— Какая мачеха?
— Да Ольга Петровна!
— Так она же моя мама!
— Что ты, что ты, родимый! Грех мать-то забывать! Грех! — Сунув мальчику конфетку, она засеменила прочь со двора.
Толя был удивлен: почему же эта женщина, погрозившая ему пальцем, назвала его маму мачехой? Ведь мачехи из сказок всегда злющие-презлющие, а его мама хорошая, добрая!
Вопрос сына взволновал отца.
— Забудь, сынок, болтовню этой бабы-яги. Она страшнее, чем ведьма из сказки. И, если эта змея снова появится здесь, не слушай ее, не бери у нее ядовитых конфет, а беги домой к мамочке. Уж я постараюсь, чтобы эта дрянь обходила наш дом.
— Я ведь сердцем чуяла! Вот она… твоя знакомая… — непривычно гневным тоном сказала Ольга Петровна.
— Не надо при мальчике. Толя, пойди погуляй.
Толя вышел, но и за дверью слышались их взволнованные голоса. Во дворе он простодушно рассказал ребятам, игравшим в мяч, о том, что случилось с ним сегодня: «Приходила ведьма, принесла ядовитые конфеты, хорошо, что я не успел съесть их, выбросил. Сказала, что моя мама — мачеха».
Ребята смеялись. С неосознанной жестокостью они стали дразнить его «пасынком» и, пасуя ему, кричали: «Пас-сынок, пасынок…» Постепенно «пас-сынок» перешло просто в «инок», а «инок» — в «монах». Толя злился, яростно бросался на обидчиков, кричал:
— Вы врете, я не пасынок, я мамин!
Мальчишки потешались. Незамедлительно появилось прозвище «мамин монах». Наконец кто-то соединил оба слова, взяв первые слоги. Так появилось нелепое слово — «Мамона». Эта кличка крепко прилипла к Анатолию.
Вскоре умер отец. Ольга Петровна — медсестра в больнице, — случалось, и раньше дежурила круглосуточно. А теперь, стараясь заработать побольше, оставалась на сверхурочные дежурства возле тяжелых послеоперационных больных. Толя целыми днями оставался один, Постепенно рушился привычный семейный уклад: мальчик готовил уроки, ел и ложился спать когда вздумается, читал в постели.
Часами он бездельничал во дворе или слонялся на улице. Его влекло к компании великовозрастных подростков. Вначале они не удостаивали Толю своим вниманием. Потом, «просто так», «от нечего делать», они попытались сделать Мамону своим шутом.
Толя был самолюбивый, смелый, добрый и отзывчивый мальчик. Вначале он краснел, стеснялся отвечать на грубую ругань руганью и убегал. Но куда деться? Постепенно он научился сквернословить «ради форса», на один пинок отвечал тремя пинками, на один удар — градом ударов. Самый младший и слабый из них, он дрался отчаянно и яростно, не жалея ни себя, ни противника. Желающих «получить сдачи» находилось все меньше и меньше. Разве что удавалось натравить на Мамону юнца, незнакомого с его нравом. Зато «дружки» раскусили характер Толи.
«Ты, Мамона, парень во, на большой с присыпочкой, свой в доску». «Среди всей компании самый компанейский». «Знаем, ты за друга — в огонь и в воду!». «С характером, смельчага!»
Они наперебой превозносили и нахваливали его, чтобы под разными предлогами выманивать у него деньги, оставленные Ольгой Петровной на хлеб, на молоко.
Толе льстила репутация «самого компанейского парня», «самого бесстрашного друга», которому «море по колено». Дух мальчишеского молодечества, ухарства и озорства все больше овладевал им.
В его классе ребята нечаянно разбили оконное стекло. Пришел директор. Никто не признавался. Все молчали. Толя взял вину на себя.
Кто-то вырезал на парте хулиганскую надпись. Требовали, чтобы виновник сознался. Толя громогласно заявил: «Я вырезал».
Директор несколько раз посылал Ольге Петровне записки, приглашая зайти. Толя записок не передавал: боялся. Не раз приходила классная руководительница, но матери дома не заставала. Когда же Анатолий сильно избил мальчика, ябеду из их класса, руководительница отправилась к Ольге Петровне в госпиталь. Обнаружилось, что Толя не передавал матери записок, что он скрывал полученные двойки…
Ольга Петровна вернулась домой сама не своя.
— Правда ли все это?
