— Пятьдесят девять — ровно по числу здешних харь! Гадом буду! — противно заверещал шнырь, явно до смерти перепугавшись, что станет сейчас «крайним».
— Это очень даже легко проверить, — усмехнулся я и велел подручным наскоряк пересчитать алюминиевые тарелки.
Посадочных мест за длинным деревянным столом было лишь двадцать, поэтому ребята сразу принялись за тщательную ревизию шконарей, где питалась основная масса осужденных. Их оперативные старания тут же увенчались полнейшим успехом.
Возможно, Кучер и не попался бы, но его подвела излишняя нервозность — мои костоломы бдительно засекли, как он запихивает ногой второй пустой шлемак себе под шконарь. Спалился с поличным, идиот.
С победным гоготом ребята вытолкали бедного Кучера на середину камеры, предварительно напялив ему на башку злополучный лишний шлемак и тем сделав его сильно похожим на смешного рыцаря Дон Кихота из известного фильма.
За крысятничество — то есть за воровство у своих, кара полагалась по нашему закону весьма суровая. В лучшем случае — отстегивание почек и печени, в худшем опускание человека. Превращение «крысы» в петуха то бишь.
Но я вдруг вспомнил, совсем не к месту, что Кучер мой близкий земляк, и мне стало его где-то даже жаль децал. Да и инвалидом он, по сути, являлся, на затылке вместо выбитой кости имел металлическую заплатку. Еще в юности в драке удар топором.
А мои ребятишки, признаться, не слишком деликатны в обращении — заденут ненароком ту заплатку — и кранты земляку. Или селезенку сгоряча запросто отстегнут. Мокруха же мне в камере, в натуре, ни к чему. Ни к селу ни к городу, как выражаются хорошо образованные в русских народных пословицах люди.
Делать же из Кости Ксюшу вообще считал западло. Я ведь очень чувствительный в глубине души. Жаль мне было паршивца отправлять в лагерь опущенным. Педиком ему срок в два раза длиннее покажется. Впрочем, пятерик всего-то у Кучера на рогах за тяжкие телесные повреждения без смертельного исхода для потерпевшего. Смешной срок, короче. Особенно в такой «тяжеловесной» камере, как наша.
Но я уже принял гуманное решение и потому не подал с нетерпением ожидаемый ребятами знак к началу экзекуции.
— Что-то имеешь вякнуть в свое оправдание? — наигранно жестко вопросил я Кучера, нахмурив брови.
— Я подумал, что просто лишний шлемак баландер из хозобслуги по ошибке выдал, — совсем неубедительно соврал земеля, затравленно озираясь по сторонам. — Правда, Монах! Я не крысятничал! Падлой буду!
Сообщать Кучеру тот немаловажно-знаменательный факт, что он, земляк задрипанный, и так уже стопроцентно состоявшаяся падла, я счел нецелесообразным в данный конкретный момент.
— Вполне возможно, — легко согласился я, подавляя взглядом явное разочарование своих подручных. — Всякое в жизни бывает. На то она и жизнь…
Окинув быстрым взглядом мрачно-хмурые морды сокамерников, я просек, что назревает бунт. Ведь человечное отношение к провинившемуся в местах лишения свободы не в чести, как известно. Библейские заповеди здесь не котируются напрочь. Да и что с окружающих меня мужичков можно требовать — сплошные же отпетые бандиты и головорезы тут собраны, не имеющие ни капли сочувствия к ближнему.
Пришлось срочно слегка подкорректировать первоначальный план. Как говорится: чтоб и волки были сыты, и овцы целы. Хотя наоборот — в данном случае — было бы точнее.
— Но закон един для всех! — заявил я, с удовлетворением отмечая сразу помягчевшие хари вокруг. — Отвечать все одно придется, пес! Наказать тебя банальным скучным мордобоем было бы слишком просто и явно недостаточно! Верно, братва? Мы сделаем поинтереснее и по-заковыристее! Это нас развлечет не хуже цирка: пускай Кучер, раз он самый, как выяснилось, из нас голодный, схавает в ужин тазик баланды из рыбьих голов! Вот будет умора! Есть добровольцы пожертвовать нашему проглоту свою пайку ухи?
Основная масса, состоявшая из вечно голодной «пехоты», замкнуто молчала, отводя рожи в сторону, но меня солидарно поддержали соратники и друзья из старшей и средней «семьи». Самый серьезный и опасный камерный контингент, к слову. Их было рыл двадцать, и все они единодушно высказали желание пожертвовать личной вечерней пайкой для благого дела наказания «крысы». Им, впрочем, это ничего не стоило — уху и так никогда не потребляли. Все они являлись налетчиками и мокрушниками и, не выдав подельников на следствии, пользовались заслуженной признательностью с воли — чуть ли не ежедневным сытным греваком в виде сала, колбасы и копченого мяса. Даже водка заходила иногда. Левым путем, ясно.
На том и порешили, избежав лишнего хипиша. Ненужных эксцессов то бишь. Все остальные довольны, предвкушая редкое зрелище, и даже начали заключать между собой пари — сколько раз «крыса» блеванет, пока осилит тазик с гнилой баландой.
Не участвовал в общем веселье только бедолага Кучер. Понуро сидя на корточках у стены, бросал на меня колючие взгляды исподлобья и бесшумно шевелил серыми губами. Грязно матерился, по ходу. Не понимал, дурашка, от чего я его только что благородно спас, чуть сам не нарвавшись на крупные неприятности. Конечно, при бунте на сторону «смотрящего» автоматом встала бы вся моя старшая семья и как минимум половина средней, но исход вряд ли бы вышел благополучным. Животно-тупая «пехота» многократно превосходила нас числом. Хотя конечный результат поножовщины еще бабушка надвое сказала. Нервов и ожесточенного звериного упорства у нас, ручаюсь, намного поболе будет. Мы же не заурядные «бытовики», а серьезные профи. Заточенным супинатором владеем не хуже, чем когда-то граф Ла Моль шпагой. Кстати, «Королева Марго» — одна из самых любимых моих детских книжек. Жаль беднягу Ла Моля буквально до слез. Да и верного его приятеля тоже. Настоящие были бродяги по жизни. Восхищаюсь.
Ко времени ужина никто в камере уже не спал. Примитивные мужики буквально изнывали от нетерпения в ожидании обещанного грубо-пошлого представления. Их, конечно, можно понять — телевизоры в следственном изоляторе тогда не были еще разрешены. А человеческое быдло постоянно ведь ощущает неуемное желание не только в хлебе насущном, но и в вульгарных зрелищах. Так повелось еще со времен Древнего Рима, насколько помнится из школьной программы по истории.
Играть роль главной скрипки в этом балаганном спектакле радости не было ни малейшей, но положение обязывало. Тут уж ничего не попишешь, как говорится. Назвался груздем — полезай в кузов то бишь.
Вот я и полез, выплеснув первым свой шлемак с баландой в эмалированный тазик, использовавшийся в камере для постирушек нижнего белья. Кстати, чисто из гигиенических соображений я предварительно распорядился тщательно вымыть его с хозяйственным мылом.
Но, естественно, Кучер не оценил даже и этого моего жеста и мрачно уселся за стол перед почти полным тазом дармовой хавки явно без малейшего аппетита, а не то что с чувством хоть какой-то человеческой благодарности. Конченый плебей, наивно было от него чего-то иного ожидать. Таким образом вымытый таз — этот мой щедро разбросанный бисер — остался незамеченным глупой свиньей.
Из-за такой вопиющей черной неблагодарности я был совершенно равнодушен к тяжкой трапезе Кучера, которому понадобилось целых два часа, чтоб осилить уху. Да и то для благополучного завершения начатого чревоугодия ему пришлось с дюжину раз бегать рысцой на толчок облегчаться под сопровождение злорадного хохота-улюлюканья сокамерников.
Если разобраться, в глубине характера я не злопамятен. Потому, заметив, что средняя семейка о чем-то шепчется, собравшись в подозрительно тесный кружок, я враз просек, что почем, и, как бы между делом подойдя к отпыхивавшемуся красномордому Кучеру, обронил:
— Слушай сюда, земляк. На вечерней поверке выламывайся из хаты от греха. По-моему, коли останешься на ночь, чистым отсюда верняк уже не выйдешь — опустит тебя братва, давно изголодавшаяся по женским задницам. На безрыбье и рак рыба — сам обязан понимать. Учти, животинка! — последние слова я почти выкрикнул, чтоб ругань уже все могли услышать и для большей убедительности пнул Кучера носком кроссовки в живот. Пнул-то, кстати, слегка, просто на публику играя, а собеседник уже корчился на полу, будто ему селезенку напрочь отшибли. Ясно — притворялся, скотина, пытаясь разжалобить и избежать повторных ударов. Распоследняя дешевка, короче. Да и законченный дурак, судя по всему.
Несмотря на явную тупорылость, Кучер все же последовал моему доброму совету, и как только, громыхнув замками, отворилась стальная дверь в камеру, впуская наряд контролеров, он пулей вылетел в коридор, чуть не сбив по пути майора ДПНСИ — дежурного помощника начальника следственного изолятора.
— Опять эти «тяжеловесы» опидорасили кого-то, — понимающе ухмыльнулся сопровождавший ДПНСИ молодой «кум» — капитан оперчасти, курировавший наш этаж. — Натуральное зверье! Всех их не в лагеря отправлять следует, а прямиком к стенке! Меньше хлопот государству было бы!
