– Назови меня Сашенькой, – потребовал он, бестолково тычась в Эльку то носом, то мокрыми губами, а охотнее всего – наждачным подбородком.
Жесткая щетина придавала ее ощущениям непередаваемую остроту: как если бы нежную мякоть доверчиво открывшейся устрицы вздумали пощекотать колючками кактуса.
– Ой! – не сдержалась Элька от жалобного возгласа и, чтобы не дать волю рукам, принялась сгребать ими все, что попадалось под скрючившиеся пальцы: листы бумаги, ручки, визитницы и даже скрепер. Ее так и подмывало испытать его на ухе своего мучителя.
– Скажи: Сашенька! – Если до этого мамонтовский голос был скорее капризным, то теперь он уже требовательно рявкнул.
Элька почувствовала себя отданной на растерзание огромному голодному псу. Причем бешеному, судя по обилию слюны, капающей на ее бедра. Так что зубы могли быть пущены в ход без всякого предупреждения.
Это был ее первый опыт подобного рода, и в чем-то он был сродни путешествию по американским горкам, когда низ живота пронизывает сосущее предчувствие то ли надвигающегося ужаса, то ли восторга.
– Сашенька! – Напоминание было таким свирепым, что Элька сразу вспомнила, кто она такая, где находится и что с ней происходит.
– Сашенька, – покорно простонала она.
Мамонтов причмокнул с особым удовлетворением. Вздрогнув, Элька оставила в покое все, что попалось под руки прежде, и заграбастала новую добычу: что-то круглое на подставочке (наверное, декоративный глобус) и тарахтящий коробок (то ли скрепки, то ли кнопки).
– Громче!
– Са-а-шенька! – По надрыву получилось похоже на истошное оплакивание покойника, но Мамонтов помирать не собирался, он жил полной жизнью и услышанного ему было мало:
– Громче! Еще громче!
Стиснув в левом кулаке почему-то липкий на ощупь калькулятор, а в правой – что-то напоминающее тюбик клея, Элька завопила так, что у нее самой заложило уши. Воли в ней после этого осталось не больше, чем в смятой страничке, которую усердно протирает до дыр горячий шершавый ластик. Противиться этому нажиму Элька была уже не в состоянии, как не может не трепетать и не подскакивать беспомощная рыбешка на раскаленной сковороде.
Ее подбросило раз, другой, а потом позвоночник выгнуло дугой и заклинило в таком положении. Пятки затеяли безостановочную дробь, выбиваемую из стола. Руки по-прежнему слепо шарили вокруг, но уже ничего не хватали, а просто разбрасывали в стороны как попало. В кабинете не смолкало шуршание, перезвон, бряцанье, стук, но полтергейсту делать здесь было нечего, потому что Элька неистовствовала похлеще любого буйного духа.
Все новые и новые конвульсии, едва успевая перейти в крупную дрожь облегчения, возобновлялись с новой силой. Все те многократные потрясения, которые испытала Элька на банальном письменном столе, не укладывались в двенадцатибалльную шкалу. Если бы она не потеряла голос, а вместе с ним и способность ощущать что-либо, кроме полнейшего изнеможения, выносить ее из кабинета пришлось бы на носилках.
Когда Элькин завод закончился и Мамонтов вырос над ней, утирая рукой мокрые губы и подбородок, у нее не было сил даже натянуть пониже свитер. Так бы и валялась на столе, подобно опустошенной кукле из секс-шопа. Однако Мамонтов вовсе не собирался любоваться ею или приводить в чувство благодарными поцелуями.
– Вставай и одевайся, – скомандовал он, буравя взглядом стену позади Эльки.
– Сейчас. – Она приподнялась на локтях, с трудом села, и в этот момент головокружение едва не опрокинуло ее обратно.
– Одевайся, сука! – заорал Мамонтов, которому уже расхотелось быть Сашенькой. – Разложила тут свое сало с прорезью! Полировку испортишь!
«Вот теперь он меня точно убьет, – почти безразлично думала Элька, с горем пополам приводя себя в порядок. – Не потерпит, жирная скотина, свидетельницы своего добровольного унижения. Синяя Борода, тот, наверное, тоже шалил подобным образом, вот и сплавлял своих жен на тот свет, одну за другой…»
Она посмотрела на обращенный к ней складчатый затылок и передернулась, представив себе, что это был последний мужчина в ее жизни, а побывать ей осталось только под трактором.
«Бр-р, страшная получается сказочка! Если этот мерзкий Сашенька и отсрочит мою казнь, то только из-за денег. Что же ему наплести такого, чтобы вырваться отсюда?.. Понятия не имею…»
Еще недавно узкие джинсы сошлись на Элькиных бедрах так легко, словно она потеряла пару килограммов веса. «А теперь я лишусь еще нескольких лишних кило, – сказала она себе. – Вместе с головой, тупой и бестолковой настолько, что она не в состоянии удержаться на плечах!»
Внезапно вместо собственного голоса в голове Эльки прозвучала любимая считалочка Антошки, которую он весело тараторил, когда еще мог бегать с детворой по двору.
На вокзале-в-темном-зале-труп-нашли-без-головы-пока-голову-искали-ноги-встали-и-ушли. Теперь огромный жестокий мир играл с ослепшим мальчуганом в прятки, и кто как не мать должен прийти ему на помощь?
«Ноги встали и ушли! Ушли! – сказала она себе. – И ты уйдешь, если не станешь раскисать! Соберись с мыслями! Действуй!»
И тут в ней вдруг что-то произошло, что-то резко изменилось. Появился у Эльки лихой, веселый кураж, без которого почти невозможно выиграть ни один поединок.
– Вы знаете, когда я родилась? – внезапно спросила она. Это прозвучало настолько дико и неожиданно даже для нее самой, что ее ноги едва не подкосились, но выстоять помогла уверенность, что она сделала единственно верный ход. Кто-то шепнул ей на ушко подсказку, и ее не интересовало, кто именно это сделал, ангел или бес.
– Что-о? – переспросил Мамонтов, медленно поворачиваясь к ней. Недоумение, стыд, злоба и отвращение, прозвучавшие в его голосе, слились в мощнейший аккорд, который не сумели бы воспроизвести даже иерихонские трубы.
Но Элька не вздрогнула, не попятилась. Она уже знала, как вести себя дальше, и решила придерживаться этой линии поведения до конца.
– Родилась я в апреле, – продолжала она невозмутимо, – а вот число я вам не скажу.
– На кой оно мне сдалось? Лично я тебя поздравлять не собираюсь. – Мамонтов машинально поводил языком за щеками, сплюнул себе под ноги и проворчал: – Убирайся отсюда. Ты мне больше не нужна. Внизу тебя встретят и проводят.
«К сарайчику, – откликнулась мысленно Элька. – Или к какому-нибудь грязному бульдозеру. Или к дереву с развесистыми ветвями, на котором я якобы повешусь. Нет уж, спасибо».
– Дело в том, – сказала она вслух, – что две последние цифры кода ячейки составлены из даты моего рождения. Петр его знает наизусть, поэтому даже записывать не стал.
– Велика проблема! – поморщился Мамонтов. – Подобрать несложно.
Однако вместо того, чтобы немедленно выставить зарвавшуюся гостью из кабинета, он сделал вид, что вытирает листом бумаги пятна на столе, а сам повернулся к Эльке насторожившимся волосатым ухом.
– Я недавно сдавала вещи в багаж, – продолжала она ровным тоном, – и внимательно изучила инструкцию. Если камеру хранения не удается открыть с третьего раза, срабатывает блокиратор и сигнализация. Прикиньте, сколько шансов у ваших людей угадать окончание кода?
Мамонтов прикинул. Потемнел лицом. Скомкал грязный листок и швырнул его прочь. А потом поднял на Эльку недобрый взгляд и пообещал:
– Ты сама назовешь дату. И часа не продержишься.
– Возможно, – согласилась Элька. Она отчаянно блефовала, выдумав всю эту чушь с блокиратором, но была уверена, что такие крутые типы, как Мамонтов, не шастают по железнодорожным вокзалам. Оставалось продолжать блеф или признать, что ее комбинация оказалась заведомо проигрышной. Элька сдаваться не собиралась, не имела права. А потому с деланым спокойствием продолжала: – Пыток я ужасно боюсь, спору нет. Вот только одна беда: у меня врожденный порок сердца. Я же чуть на столе не окочурилась, разве вы не заметили? – Ее речь все ускорялась и ускорялась, не оставляя Мамонтову ни секунды на размышление. – Зато если вы просто отправите меня на вокзал под охраной, я открою камеру, передам вашим людям чемоданчик, а сама испарюсь со своей долей, как будто меня никогда и не было.
– У хахаля твоего, который внизу мается, тоже порок сердца? – желчно спросил Мамонтов.
– У него врожденная тупость. Это означает, что он способен на героические поступки. И он скорее сдохнет, чем нарушит клятву, которую мне дал.
– Он тупой, а ты, значит, сообразительная и находчивая?
– Выходит так, – скромно признала Элька.
– Ладно, сделаем по-твоему, – сказал Мамонтов после мучительно долгого раздумья, за время которого у Эльки все неоднократно перевернулось внутри. – Сбежать ты не сбежишь, об этом начальник моей охраны позаботится. Но чемоданчик откроем здесь! – Он ударил кулаком по тому самому месту на столе, где еще сохранялись бледные отпечатки Элькиных ягодиц.
– Нет! – Мысленно торжествуя победу, Элька состроила недоверчивую мину и отрицательно мотнула волосами из стороны в сторону. – Гостить здесь я больше не собираюсь. В крайнем случае можем встретиться у ворот вашего дома. Но даже во двор я заходить не буду.
