— Поскольку наша передача идет на многие страны мира, — ведущий оправился наконец от шока, — то я бы, с вашего позволения, начал с международных отношений.
— Не возражаю, — ответил Пыёлдин и спокойно взглянул в стеклянные глаза видеокамер. Нет, никто из прежних его сокамерников не узнал бы в бледном, высоком человеке того шалопута, которым он был.
— Начнем со Страны восходящего солнца… Наши ближайшие соседи настаивают на возвращении им Южных островов… Как вы поступите, став президентом… Если это, конечно, случится, — не удержался крысоид от ухмылки.
— Случится, — невозмутимо ответил Пыёлдин. — Можешь в этом не сомневаться.
— И вы станете президентом?
— Разумеется.
— Продолжим. Что вы все-таки ответите южным соседям на их, в общем-то, справедливые требования.
— Насколько они справедливы, буду решать я. Твое мнение о справедливости их требований никого не интересует. Можешь написать его на собственной заднице…
— Прошу прощения… Как же нам все-таки быть с соседями?
— Я посоветую им заткнуться. Пусть слушают свои поганые магнитофоны, ездят на своих поганых машинах по своим трясущимся островам и не лезут, куда их не просят.
— Но любое решение должно быть обоснованно… Тем более президентское решение… Если эти острова являются их исконной землей, на которой их предки…
— Заткнись, — сказал Пыёлдин с усталостью в голосе. — Подними географические карты двухсотлетней давности… подними и посмотри.
— И что я там увижу? — улыбнулся крысоид, обнажив два длинных передних зуба.
— На картах обожаемых тобой соседей ты не увидишь островов, к которым тянутся их трясущиеся ручонки. Эти острова ты увидишь на картах Петра Первого. Они всегда принадлежали нам и всегда будут нам принадлежать. Так же, как и Крым.
— Другими словами, вы предъявляете территориальные претензии к соседнему государству?
— Хохлы никогда не имели самостоятельного государства. А Крым никогда им не принадлежал. Крым был передан только для административного управления в границах одного государства.
— Но если сегодня эти земли оказались у них…
— Не оказались. Они остались там, где находились сотни, тысячи лет назад. Остальное — предательство. И с этим предательством я намерен разобраться.
— Виновников сбросите с крыши этого Дома? — хихикнул крысоид.
— Может быть.
— Но если пойти по этому пути, то и северо-западные территории… Морское побережье…
— И с этими мызгачами разберусь. Ведь это наши военные трофеи, мы их получили, разгромив на поле боя тевтонцев, ливонцев и прочих фашистов.
— А себя вы не считаете фашистом?
Пыёлдин задумчиво посмотрел на крысоида, замершего в ожидании ответа, на его обнажившиеся два передних зуба, потом повернулся к Анжелике. Красавица чуть заметно кивнула божественной своей головкой.
— Я тоже так думаю, — сказал Пыёлдин, стоявшие наизготове у двери три его помощника сразу все поняли и, не раздумывая, шагнули к ведущему. Тот покрылся смертельной бледностью, отшатнулся к камерам, попытался спрятаться за многочисленные треноги. Собакарь, Кукурузо и Бельниц все равно настигли бы крысоида, никуда бы он от них не делся, но его спас Цернциц.
— Мы благодарим всех за внимание, — сказал он несколько церемонно. — Надеемся, у нас еще будет возможность встретиться и поговорить более подробно. До скорой встречи! — И, нажав маленькую кнопочку на карманном пульте, Цернциц мгновенно отключил весь мир от своего кабинета. Экран погас, комната погрузилась в серые сумерки, операторы начали спешно упаковывать аппаратуру.
Пыёлдин остался сидеть в кресле, и единственное движение, которое он себе позволил, это положить ладонь на пылающее колено Анжелики. Красавица благодарно улыбнулась и склонила божественную головку на пыёлдинское плечо.
Полыхнули одновременно сразу несколько фотовспышек, и на следующее утро все газеты мира воспроизвели счастливую пару — его ладонь у Анжелики на колене, а ее головка у него на плече.
Именно эту фотографию Цернциц выбрал для плаката, оплатив лучшую бумагу, лучшие типографии. В результате ни один избирательный участок не остался обойденным, плакат украшал не только все посольства страны, но и Северный, Южный полюса, космические станции, все поезда, самолеты и пароходы были украшены потрясающей красоты плакатом. Нет, не поскупился Цернциц, азартный игрок, пройдоха и сокамерник будущего президента.
* * *
Ну что тянуть, состоялись выборы президента, все-таки состоялись.
Полную и убедительную победу одержал Аркадий Константинович Пыёлдин, зэк, террорист, шалопут и обормот. Очень мало найдется обидных слов, которыми нельзя было бы обозвать Пыёлдина. Вот разве что пьяницей он не был и в блудники не попал. Все остальное прилагалось к нему в полной мере. Да и эти скромные его достоинства требуют пояснений.
Пьяницей он не был не потому, что так уж ненавидел хмельные застолья. Выпивку и невозможно ненавидеть, поскольку стала она самым надежным средством общения, и отказаться от выпивки, когда тебе предлагают, все равно что оттолкнуть протянутую руку.
Так не бывает и быть не должно.
Пыёлдин сохранил свою питейную девственность только благодаря непрекращающимся отсидкам во всевозможных тюрьмах, лагерях, зонах. Кстати, по этой же причине в нем осталось трепетное представление о женщине, что сразу почувствовала красавица Анжелика.
Наступил поздний июньский вечер, город, погруженный в ночную тьму, мерцал где-то далеко внизу, освещенный множеством кострищ беженцев. Верхние этажи Дома полыхали красноватыми бликами заката, а с другой стороны в окнах отражались луна, звезды, проносящиеся по небу кометы, метеоры, звездные дожди и прочая космическая нечисть.
В Доме стояла напряженная тишина. Во всех холлах, кабинетах, на площадках светились телевизоры, вокруг них сгрудились обитатели — слушали сообщения о результатах выборов. Диктор объявлял поданные голоса по областям, по районам, республикам. В победе Пыёлдина никто не сомневался, ожидали официального заявления.
В кабинете, перед экраном телевизора, сидели в креслах Цернциц, Пыёлдин и Анжелика. Опять показали жирную девственницу преклонных лет, она опять посетовала на невнимание мужчин к ее прелестям, попутно выматерила всех кандидатов, открыто заявила, что с приходом новой власти ожидает перемен в личной жизни.
Потом экран заполнила рыжая и какая-то сатанинская морда человека в рясе, с неестественно громадным крестом на шее. Он твердо заверил, что не намерен отказываться от демократических убеждений.
— С этим рыжим мы как-то сидели вместе, — заметил Пыёлдин.
— И что? — спросил Цернциц.
— Дерьмо.
— Оно и видно.
Потом на экране возникла нечесаная, с жирными волосами, сипловато-смугловатая дама. Окутавшись папиросным дымом, она выразила искреннее восхищение предыдущим оратором, поведала о том, что итоги выборов ее разочаровали, как разочаровывает все, происходящее в этой стране, где основную массу населения составляют негодяи и ублюдки.
— Выключи их, Ванька, — сказал Пыёлдин. — Ну их! Они поганые.
— А ты, Каша, напрасно так… Надо слушать не то, что они говорят, а то, что они хотят сказать, но по каким-то причинам не могут.
— А что они хотят сказать?
— Предлагают объявить выборы недействительными.
— Им не нравится новый президент? — улыбнулся Пыёлдин. — Я им не нравлюсь?
— Они знают, что ты их разгонишь в первый же день.
— А на каком основании выборы можно признать недействительными?
— Мало ли… В свое время был так называемый имущественный ценз… Человек, который не имел достаточно имущества, участвовать в выборах не мог.
— Но у нас же нет такого ценза?
— Значит, надо ввести. Все твои сторонники — голь перекатная. И потому голосовать не имеют права. И все их голоса недействительны… Ну, и так далее. Прописки у них, опять же, нет, жилья нет, средств к существованию, постоянного дохода… Бомжи они — и весь тут сказ.
— Что же получается… Половина страны — бомжи?
— Почему половина, — Цернциц передернул плечами. — Гораздо больше.
— Что же делать? Твоя сверхчувствительная шкура намекает на что-то?
— Намекает, — кивнул Цернциц.
— Поделись.
— Сначала скажи мне, Каша, вот что… Ты в самом деле хочешь стать президентом?
— Если я уже победил, если об этом сообщили по всем каналам телевидения… То почему бы мне и не стать президентом? Я же теперь всенародно избранный. Разве нет?
— Все это так, Каша… И тем не менее, тем не менее…
— Темнишь, Ванька!
— Темню, — кивнул Цернциц, глядя на Пыёлдина жалостливыми глазами, какими смотрят родственники на обреченного больного.
— Говори.
