— Мне они вообще ни к чему. Так уж, если пожрать да из одежды купить кое-что.
— Ага… Но я не об этом… Врачи, Володя, истинные врачи в чем-то похожи на священников, они способны подмечать в человеческой природе что-то такое, что другим не всегда видно. Болезнь тела всегда ведь связана с болезнью души. В последнее время, буквально в последние месяцы в людях начали происходить перемены к лучшему, есть тому признаки, пусть эфемерные, но для врача убедительные. Осмысленный, просветленный взгляд юноши, больного СПИДом, улыбка всепрощения в глазах умирающего от голода инвалида, невинный лепет ребенка… перед этим бесовщина отступает. Взять хотя бы вас… Как я понимаю, вы прожили не совсем безгрешную жизнь.
— Обыкновенную… Воевал.
— Именно так. Воевали. Нахлебались всякого, а довелось влюбиться и готовы рискнуть жизнью ради нелепого, в сущности, чувства.
Что-то задело Кныша — покровительственный тон, взгляд свысока.
— Ошибаетесь, доктор. Я и раньше рисковал. Это дело привычки.
— Не скажите… Можно рисковать просто так, по стечению обстоятельств, по лихости нрава, а можно — ради кого-то. Или ради чего-то. Из-за женщины, из-за идеи. Тут две большие разницы. Через любовь приходит прозрение, никак иначе. Только на блошином рынке, куда нас всех загнали, для этого чувства нету места. Оно ведь не продается и не покупается. И вот вам главная примета: если любовь возвращается, если люди исчерпали запасы злобы и алчности, значит, вселенский морок скоро развеется.
Кныш не возражал, допил коньяк из чашки. Покосился на принцессу, которая, возможно, слушала их во сне.
— Вы ведь и сами в нее влюблены.
— Увы, — доктор устало улыбнулся. — Все давно перегорело. Я вам не соперник, всего лишь наблюдатель… Полагаете, она отвечает вам взаимностью?
— Вряд ли… Но это не важно, — с удивлением услышал Кныш собственный ответ.
…На четвертые сутки ближе к обеду (через двенадцать часов после последнего укола) Таина очнулась. Бедовые очи прояснились, с них спала пелена, как иней со стекол. Увидела Кныша и слабо, через силу улыбнулась.
— Господи, Володечка, как же долго я спала, целую вечность. И какой страшный мне снился сон, ты не представляешь.
Потом она окончательно проснулась и поняла, что это был не сон. На похудевшую щеку выкатилась серебряная слезинка.
— Значит, правда? Бореньку убили?
— Не только Бореньку, — Кныш солидно покашлял. — И Санька Маньяка, и Климушку. И старшину Петрова, но ты его не знала. Всех положили, кого смогли.
— А мы как же с тобой?
— Что — мы?
— Мы-то как уцелели?
— Фарт такой, — Кныш пересел к ней на кровать, взял ее руку в свою. — Как себя чувствуешь, маленькая?
Она ответила остекленелым взглядом, но руку не отняла.
— Володя, посиди тихо, мне надо подумать, — и прикрыла глаза.
Думала недолго, минут десять. Вернулась к нему постаревшей, с сухими глазами и жестяным голосом:
— Мы сейчас где с тобой?
— У Гены Кампертера в больнице.
— Давно мы тут?
— Четвертый день.
— Нас ищут?
Десять минут назад Кныш, наверное, усомнился бы, говорить ли ей все, как есть, но сейчас перед ним лежала прежняя принцесса, хитроумная и уверенная в себе. Амазонка из московских джунглей. Хотя еще неизвестно, сумеет ли она встать на ноги.
— Рашид-оглы-бек награду назначил. Сто тысяч баксов за твою рыжую голову. Вся милиция на ушах. Надо валить отсюда как можно скорее. Пока не повязали.
— Куда, Володечка, валить?
У Кныша был план, он им поделился.
— Если твой полковник поможет с документами, то пока в Европу. Отсидимся где-нибудь.
— Как ты узнал про Милюкова?
— Он сам на меня вышел. Помог тебя вытащить.
Таина опять задумалась, но глаз не закрывала, бодрствовала.
— Тина!
— Что, Володя?
— Давай сейчас оставим этот разговор… Я позову доктора?
— Позови… Подожди! Поцелуй меня, пожалуйста, если тебе не противно.
Кныш прикоснулся к ее губам, ощутив себя так, будто нырнул в омут.
— Володя, ты сможешь меня простить?
— За что?
— За мальчиков, за все остальное. Что втянула тебя.
Кныш искренне удивился:
— При чем тут ты? Кто в эту игру ввязался, тот сам за себя ответчик.
— Это не игра, Володечка. Это война.
— Пусть война… — он уже был у двери, она снова его окликнула:
— Володя!
— Да, маленькая?
— Ты хочешь удрать? Выходит, вся эта сволочь взяла верх? Будет праздновать победу?
Чего-то подобного он ожидал с самого начала, но не думал, что она так быстро придет в себя. Безумие вернулось к ней с первым осмысленным вздохом.
— Потом, — сказал он. — Потом обсудим, хорошо?
— Хорошо, любимый, — отозвалась с показным смирением, которому он давно знал цену.
В последующие дни она начала потихоньку расхаживаться. Под бдительным оком Кныша послушно выполняла дыхательную гимнастику с постепенным увеличением нагрузок. Много и с аппетитом ела. На второй день выпила вина. По ее виду трудно было догадаться, что ее двое суток подряд пытали и насиловали, это больше всего беспокоило Кныша. Он сам не раз спасался от смерти и помнил, какого это требует напряжения. Кампертер тоже видел, что она затаилась, и подозревал, что в ней тикает бомба с заведенным часовым механизмом. Она никого не пускала к себе в душу, а это очень опасно, если учесть, какие испытания выпали на ее долю. Он привел к ней психиатра, ста-ричка-боровичка со странным именем Шустик Хасанович Куроедов. Таина согласилась с ним встретиться, но с условием, что при беседе не будет никого постороннего. Кныш изобразил обиду:
— Разве я тебе посторонний?
— Ты — нет. Но я буду стесняться.
Такой ответ его удовлетворил: это было все равно, что услышать от футбольного мяча, что он краснеет от стыда, влетая в ворота, — то есть вполне в ее духе. Шустик Хасанович пробыл в палате около двух часов и вышел оттуда задумчивый, как Будда, хотя до этого строил рожи, игриво потирал сухонькие ручки, сверкал позолоченными окулярами и походил на старого идиота, что соответствовало представлению Кныша о знаменитых психиатрах, почерпнутому в основном из кино. Он проводил его в кабинет к Кампертеру. Там они уселись в кружок, и сестра Наталья подала кофе со сливками и сдобное печенье.
— Как вы ее находите? — поинтересовался Кампертер.
— С точки зрения психиатрии — вполне здоровый экземпляр. — Шустик Хасанович энергично подергал себя за ухо. — Однако ее фантазии… — он обратил подозрительный взгляд на Кныша. — Простите, юноша, вам лично кем она приходится?
— Невеста, — сказал Кныш.
— Ага… Вот вы и просветите меня, старика… Она утверждает, что она девица. Соответствует ли это действительности?
— В каком смысле?
— В самом прямом.
— Об этом мы еще не разговаривали, — промямлил Кныш, с трудом подавляя улыбку. Профессор дернул себя за ухо с явным намерением его оторвать.
— Милый юноша, не заставляйте меня думать о вашем поколении еще хуже, чем я о нем думаю.
Кампертер поспешил вмешаться — подлил в чашку сливок, пододвинул ему печенье.
— Если я правильно понял, профессор, вы не заметили у нее никаких отклонений?
— Повторяю, коллега, она здоровее каждого из нас. Да это и немудрено.
— Что вы имеете в виду?
— То самое, коллега, — профессор перешел ко второму уху, убедясь, что первое держится крепко. — При ее внешних данных, да при таких родителях… Девочка призналась мне под секретом, но вы, разумеется, в курсе?
Кампертер переглянулся с Кнышем.
— Разумеется, — осторожно согласился Кампертер. — А кто ее родители?
Профессор с уважением ткнул пальцем в потолок.
— Или у вас есть сомнения?
— Совершенно никаких, — чуть ли не хором ответили Кныш и Кампертер.
…В тот же день он позвонил полковнику Милюкову, единственному человеку, который мог им помочь. Если по каким-то причинам тот откажется, то дело швах.
Кныш начал разговор обиняком, но полковник понял его с полуслова.
— Паспорт у тебя с собой, капитан?
— Да.
— В девять вечера подскочит мой человек, передашь ему.
— А-а?..
— С ней все в порядке… Ее документы у меня… Ты уже говорил с ней об этом?
— Пробовал.
— Упирается?
— Вы же ее знаете. Ее сразу не поймешь.
— Ты все правильно делаешь. Другого пути нет. Каждый день промедления чреват… Как она?
— Ничего. Оклемалась. Гимнастику делает, — не удержался, пожаловался: — С головой у нее не совсем. Собирается дальше воевать.
Полковник ответил авторитетно:
— Не падай духом, капитан. С головой у нее всегда было неладно. Это ее уязвимое место… Значит, так. Когда будешь готов, дай знать. Билеты, визы и все прочее получишь в аэропорту… Передай от меня Тинке… — вдруг он замолчал, и Кныш его не торопил. Он сам размышлял над двумя важными вещами: почему полковник так свободно говорит обо всем по телефону, не опасаясь прослушки, и откуда у него документы принцессы?
