— Забавная, скажу я вам, эта штучка — жизнь, братишки! — сладко зевнул он, интеллигентно прикрыв рот ладонью.
Тамара присела рядом с ним. Ее карие глаза задумчиво смотрели на воду.
Я даже позабыл про карточное поражение, глядя на Тамару. Это была стройная девчонка, лет двадцати, с длинными вьющимися черными волосами, с приятным, по-детски чуть капризным выражением лица. Ее изящная, аппетитная фигурка притягивала жадные плотоядные взгляды всех ребят.
Генрих, явно по-хозяйски, положил голову на колени Тамары. Та снисходительно усмехнулась и нежно-ласково провела ладонью по его курчавой шевелюре.
— Скучно что-то, — томно вздохнул таксист.
Серый с готовностью взял гитару и начал старательно настраивать струны.
— Нет уж, уволь! — притворно испугался Генрих. — Только не это! С гитарой Жорик мне уже все мозги перетрахал! Дантист, глянь-ка в машине на заднем сиденье!
Дантист, покачнувшись, встал и приволок кассетный магнитофон.
В скором времени все птахи в лесу сильно перепугались: из мощного динамика понеслись лихие вопли ансамбля «Ху». Пташки волновались не напрасно — голоса певцов смахивали то на лай, то на мяуканье, то на плачь изголодавшегося волка, жалующегося на луну.
Стая птиц поднялась в небесную синь и скрылась подальше от опасного соседства.
Лишь сороке, казалось, шизоидные выкрики ансамбля пришлись по душе. Она устроилась недалеко на ветке и, восхищение вертя маленькой головкой и треща без умолку, как будто солидарно подпевала.
А может, она, наоборот, сердилась и выражала тем свое бурное птичье недовольство.
— Вот это я понимаю, современная цивилизация! — мечтательно произнес Генрих. — Не то, что наша балалаечная Русь! Знаете, ребятишки, сколько «Ху» зашибает за одно турне по Штатам? Два миллиона долларов! — он завистливо вздохнул. — Вот настоящая красивая жизнь!
Генрих вдруг вспомнил обо мне.
— Новенький, что-ли? Серый, почему я не в курсе?
— Да нет, это так… Жора с ним в карты шпилит.
— A-а! Цыпленок! Неравнодушен, значит, к дензнакам? Логично! Но поосторожнее, дружок. Жорик дока в этом деле. Талант! Враз ощиплет. «И жалобно не вой, — как в песне поется, — ты бежишь домой раздетый и босой!». Информация к размышлению — сопли и слезы позднего раскаянья Жорика не разжалобят! Давай задний ход, мальчонка, пока времечко позволяет!
— Я не цыпленок! И не лезь в мои личные дела! Тебя они нисколько не касаются! — процедил я, еще больше распаляясь, заметив заинтересованно-удивленный взгляд Тамары.
— Брось, Джонни, не связывайся ты с ним! — шепотом посоветовал Дантист.
— Нет, ты — цыпленок! — не меняя удобной позы, словно выдавливая из себя слова, смакуя, сказал Генрих, хищно прищурясь. — А сейчас ты к тому же станешь жареным!
Он скользнул взглядом по Серому и Дантисту. Те послушно поднялись и направились ко мне.
Дантист сочувственно вздохнул, а Серый оскалился в злобной ухмылке.
Как говорил вождь мирового пролетариата, промедление смерти подобно!
Поэтому я тигрино-быстро прыгнул к своей одежде и мигом выхватил из кармана медный презент Дантиста.
«Попробуйте-ка меня сейчас взять, чайки общипанные!»
Серый растерянно огляделся — ни камней, ни палок поблизости не наблюдалось.
— Крутой пацан! — улыбнулся Генрих. — Уважаю! Признаю, ты не цыпленок, а матерый волчара! Не хотел бы я повстречаться с тобой в темном переулке… Мне бы с десяток таких хватов! Весь мир перевернули бы запросто, без всяких там идиотских рычагов Архимеда! Ха-ха!
Серый и Дантист, будто ничего не произошло, снова устроились на бережку.
Солнце стояло в зените. Прошитый его агрессивными лучами, далее слабенький бриз с реки рассеялся и сховался, спасаясь в густой тени листвы, лишь легким пошевеливанием в ветвях напоминая, что еще жив.
Тамара, кокетливо изгибаясь, стянула через голову цветастое полупрозрачное платье мини и осталась в голубеньком купальнике.
Когда она шла к воде, соблазнительно покачивая главной своей достопримечательностью, мы восхищенно уставились ей вслед. Тонкий импортный купальник совсем не скрывал, а, наоборот, подчеркивал замечательные прелести ее гибкого тела.
— Не насилуйте девочку глазами, братва! — усмехнулся Генрих. — Она пока не про вас!
Дантист бросил на Тамару последний алчный взгляд и потянулся к плетеной бутыли. Серый зло сплюнул и перевернулся на живот. А я зарыл ноги в прокаленный песок. На душе было легко и как-то грустно.
«Вот ради таких, мужики, не раздумывая идут и на подвиги, и на преступления… И прыгают с отчаянья в пролеты лестниц», подумалось вдруг мне.
По грудь зарывшись в теплый песок, я почувствовал себя как-то по-особенному. Будто, как дерево, расту из земли.
«Все мы оттуда, — улыбнулся, засыпая. — Все в землю ляжем, все прахом будем…»
Весьма довольный своими не хилыми познаниями Горького, я забылся в тяжелом сне.
Мне снилась очаровательная Тамара. Она задорно смеялась и нежно ласкала пальчиками мои волосы. Рядом кружился в мистическом танце шамана Артист. С каждым взмахом рук у него из рукавов пиджака почему-то вылетали игральные карты с голыми девками на «рубашках». Они тут же превращались в крупных черных ворон и, противно каркая, кружились надо мною. Особенно выделялись три вороны: пиковый туз, шестерка треф и бубновая голая дама.
Я возмутился, сам не понимая почему.
— Отчего дама бубновая, а не пиковая?! Это неправильно! — кричал я до полной хрипоты, до изнеможения, хотя никак не мог понять, что меня так раздражает.
Артист продолжал свой фантастично-страшноватый танец, крутя над головой гитару в наклейках хохочущих девиц, которые все вдруг приняли облик Тамары. Они, заигрывая, подмигивали и лукаво шептали:
— Приклейся к нам, и тогда мы навсегда будем вместе!..
Вдруг появился Генрих, в руках у него болталась хозяйственная сетка, битком набитая пачками денег. Смешно подпрыгивая, он бежал по картофельному полю. А за ним, вопя, мчались длинноволосые парни и орали:
— Отдай наши два миллиона долларов!
Опять появилась Тамара. Ее насмешливые карие глаза оценивающе смотрели из-под длинных ресниц. Внезапно черты лица стали мгновенно расплываться и голова превратилась в яркий золотой диск. Он так невыносимо сверкал, что я зажмурился от острой боли в глазах.
— Мальчик, проснись! — услышал я голос откуда-то издалека.
С трудом разлепил веки. Надо мной склонилась Тамара. Она случайно заслонила от меня солнце, и ее голова оказалась как бы золотым ореолом.
— Богиня! — хрипло прошептал я.
Тамара звонко рассмеялась, довольная комплиментом.
— Дурашка! Хватит нежиться на солнышке! И так, по-моему, лицо сжег! Пойдем обедать, мой облезлый дурачок!
Я выбрался из плотных песочных объятий и перебрался к ребятам.
Импровизированный «стол» уже был уставлен иначе. Опустошенная литровая бутыль куда-то исчезла, ее место заняли принесенные из автомобиля две бутылки виски «Белая лошадь», несколько банок шпрот и термос с пивом.
— Командовать парадом буду я! — явно подражая Остапу Бендеру, заявил таксист, сворачивая бутылочные пробки и наполняя граненые стаканы.
— Без тостов! Каждый пьет за свое! — предложил, успевший отоспаться, Артист.
«За то, чтобы Тамара стала моей!» — загадал я и залпом осушил свои полстакана. Виски, хоть и было теплым, оказалось приятным и мягким на вкус.
В скором времени Генрих с Тамарой укатили. Жора Артист почему-то заметно сник. Серый протянул ему гитару, но тот лишь отрицательно покачал головой, продолжая потухшими глазами смотреть на покрывающуюся к вечеру мелкой рябью поверхность реки.
— Паршиво жить на свете! — тяжело выдохнул он. — Размаха настоящего нет! Счастья хочется! Хотя, как сказал русский классик-араб: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…».
— Твой араб — конченный дурак! Есть капуста — имеешь все, что пожелаешь. В этом и есть счастье! — завистливо разглядывая заграничную этикетку виски, высказался Серый.
— Не в деньгах, братцы, счастье! — кисло улыбнулся Жора Артист. — Покой и воля…
Его глаза наполнились слезами. Непослушной тяжелой рукой он взял гитару. Сначала его баритон звучал тихо и тоскующе, но затем, все более распаляясь, Жора запел с настоящим надрывом.
«Под Высоцкого подделывается» — решил я.
…Сижу на нарах, как король на именинах,
И пайку черного мечтаю получить,
Гляжу, гляжу в окно, теперь мне все равно —
Решил я факел своей жизни потушить!..
— Кончай гнать, Жора! Вчера мы сработали чисто! — прервал пение Дантист. — Или, может, хвостов просто нахватал в институте?
— Всего-то один. Лажа! — устало отложил семиструнный инструмент Артист. — И к чему, спрашивается, я вообще туда поступил? Все одно хирург из меня не выйдет, а быть заштатным терапевтом — не цель моих мечтаний!
