Молча кивнув, Волына выскользнул за дверь. Как только он ушел, Юрик бегло осмотрел пожитки новых постояльцев. Чемоданы были обтрепанными, ветхими, вещи тоже не блистали новизной. Обыкновенный скарб, который тащат с собой люди скромного достатка, когда перебираются с место на место. Когда их подхватывает Великое Переселение Народов, представляющееся Великим только на страницах учебника истории, а изнутри оказывающееся пропитанным вонью плацкартов и вокзалов, дискомфортом и страхом не найти работу на новом месте. Затем его внимание привлек ридикюль, потертый, но еще вполне добротный. Юрик подумал, что он вполне годится для документов. Его догадка немедленно подтвердилась. Он завладел тремя серпасто-молоткастыми паспортами граждан исчезнувшего с политических карт Союза ССР и одним зеленым Свидетельством о Рождении, из чего сделалось ясно, что младшая девочка беженцев не достигла восемнадцати лет.
– Журавлевы, хм, – бормотал Планшетов, – Игорь Иванович, 49-го года рождения, Надежда Анатольевна, 53-го, Светлана Игоревна, 74-го. Угу. Так и есть, прописочка бухарская. Эмигранты… – Ему попались железнодорожные билеты, а за ними бумажка, на которой крупным, каллиграфическим, явно женским подчерком было написано:
253156, Киевская обл., п.г.т. Софиевская Пустошь,
улица Павлика Морозова, 72.
Хозяйка – Ревень Ирина Владимировна.
Дом одноэтажный, удобства во дворе
5 долларов в месяц за комнату
Отложив бумажку, Планшетов растер лоб.
– Ничего себе, сестра. Крохоборка. С родственников дерет, как с чужих. Ну и ну, чуваки… Вот жила, а?
Обнаруженный вслед за паспортами кошелек был тощим и навевал уныние. Перебирая мелочь, Юрик отложил ридикюль в сторону, и тут его внимание привлек холщовый мешок, пошитый в виде пояса, таким образом, чтобы носить под одеждой.
– Чтоб мне провалиться, если там не деньги, – пробормотал Планшетов, и потянулся за поясом. Он оказался прав. Пояс был густо нашпигован банкнотами. Денег было недостаточно для какого-нибудь наркокурьера из художественного фильма. Речь скорее шла о проданной квартире в многоэтажке и сбережениях, копившихся старательно и годами.
– Ну и ну, – сказал Планшетов, подумав, что пояс, вероятно, проделал немалый путь на животе госпожи Журавлевой, из Азии в Европу, и не для того, чтобы валяться, вот так вот, у всех на виду. «Заходи, кто хочешь, и бери, сколько влезет…»
– Фигня какая-то…
– А ты думал, зема! – сказал Волына, с шумом вваливаясь в комнату. От неожиданности Юрик выронил находку, и она тяжело упала на пол. – Чудеса, по-любому.
– Что у тебя? – спросил Юрик, как только к нему вернулся дар речи.
– Обосраться и не жить, земляк. Хата пустая. Ни души. Ни пацанов, ни хозяйки, ни этих долбанных пингвинов из Бухары. И наших с земой пушек тоже нет.
– Может, они действительно в гостях?
– Может и так, зема. Только дверь была незапертая. Как бы я иначе туда попал?
Юрик озадаченно потер переносицу. Вообще-то, в селах не принято запирать двери. Но, только не в тех, что граничат с мегаполисами. Это уже совсем другие села.
– Погулять они, к примеру, могли пойти? – предположил Планшетов, больше для очистки совести, чем рассчитывая на это. Версия не выдерживала критики, что немедленно подтвердил Волына:
– Не дружишь с головой, принимай внутрь зеленку, Юрик. Какое погулять, твою мать?! Тут тебе что, курорт? Чтобы местная шпана по куполу надавала? В грязи изваляться, да? Тем более, что… – Волына прервался, повернувшись к вешалке, – ну да, так я и знал, зема. Гляди, верхние шмотки на месте. – С этими словами Вовчик продемонстрировал приятелю демисезонное мужское пальто, из тех, какие Планшетов называл подстреленными. Рядом с пальто обнаружилась потертая женская дубленка и две болоньи курточки, тоже не из новых.
– Ты хочешь сказать…
– Тут, Юрик, и думать нечего, раз шмотье на месте, то и хозяева где-то неподалеку.
– Где? – сказал Планшетов.
– Дай время, земляк. Разберемся. – Важно сказал Вовка, в котором снова проснулся милиционер. Если кое для кого работа – убитое время в обмен на зарплату, то для Вовчика сыск был очевидным призванием, и очень зря его поперли из органов. Впрочем, это часто именно так и происходит. – Разберемся, – убежденно повторил Волына, и, двинулся через комнату к столу. – Давай, зема, докладывай, чего тут надыбал?
Пока Вовчик продвигался между койками, ступая аккуратно, чтобы не споткнуться о поклажу как под землю провалившихся постояльцев и не сломать ноги, Планшетов, не менее осторожно, выставил носок ботинка, чтобы затолкать под кровать пояс с деньгами. Делиться с Волыной этой находкой он собирался в последнюю очередь.
– Так, что у нас тут? – завладев керосинкой, Вовка задрал ее над головой. Планшетов сказал, что обнаружил паспорта.
– Трое взрослых и одна несовершеннолетняя, чувак.
Кивнув, Вовка принялся изучать стол.
– Интересно, – протянул Волына. – Совсем интересно, зема.
Планшетов присоединился к Вовчику.
– Теплый еще, – отметил экс-милиционер, коснувшись пальцами объемистого старинного казанка. Он приподнял крышку и потянул ноздрями, как собака. – Плов, кажись. С чесноком.
– Нехило, – откликнулся Планшетов, испытывая искушение снять пробу. Пахло из казанка бесподобно, а он забыл, когда ел. Вокруг казанка стояли миски, с почти нетронутыми порциями, пол буханки украинского хлеба, нарезанного толстыми ломтями. Развернув чистую холщовую тряпочку, Планшетов обнаружил сало с тмином.
– Долбаная «Мария Селеста»… – пробормотал Планшетов, и поежился, потому что не находил никакого другого вразумительного объяснения происходящему, кроме перемещения из-под неба тропиков в Софиевскую Пустошь зловещего Бермудского треугольника.
– Пять тарелок, – насчитал Волына, и сосредоточенно почесал за ухом. – Пять стаканов, твою мать. – Из-под… – он снова принюхался, – из-под чая. Так. Рюмашки. Три штуки. По числу совершеннолетних, так сказать… – Вовчик склонился над столом, и его ноздри затрепетали, а лицо даже немного просветлело. – Ого, первак. Иркин, гадом буду. – В подтверждение своих слов Вовчик продемонстрировал Планшетову сулею, где самогона оставалось примерно наполовину. – Слеза, Юрик, отвечаю. Ирка, мать ее, два раза гоняет, а потом еще через угольный фильтр цедит. Вот что я тебе скажу, братишка – казенка против ее самогона просто отдыхает, чтобы ты знал, что к чему. По-любому, брат. Хм… Нам-то не наливала…
– Может, они у нее купили…
– И закусь тоже? – осведомился Волына, показывая на трехлитровую банку маринованных помидор. – Чего это ее, короче, на щедроту проперло, а?
Планшетов представил Волыну ментом, и ему стало муторно. Мент вышел дотошным, въедливым. Не мент, а мусор, короче говоря. Но, Вовчик уже устал от роли Шерлока Холмса.
– Бахнуть бы, – сказал он, тяжело опускаясь на стул.
– А вещьдоки? – спросил Планшетов.
– Чихать на вещдоки, зема. – Отмахнулся Волына, пододвигая стаканы, чтобы до краев наполнить из сулеи. – Запомни, Планшетов. Нет такого вещдока, которое нельзя употребить, для пользы следствия. Давай, накатим, земеля. Душа просит, честное слово.
– А если хозяева вернутся? – Юрик колебался, хотя тоже был не против бахнуть по маленькой.
– Откуда, зема? Метро до полуночи ходит, и не сюда, если ты еще не понял. Давай, присоединяйся, а то выветривается.
– Ну, не знаю за что, – провозгласил Вовка через минуту. Они сидели со стаканами в руках. И тут, из сада до них долетел такой страшный вопль, что Планшетов вывернул самогон на штаны. Волына вскочил, уронив стул, но, каким-то чудом удержав стакан.
– Что это было, зема?! – хрипел Вовка, тараща глаза. Планшетов подумал, что приятель подавился слюной, и неплохо бы постучать ему по спине. Но, Юрика словно парализовало. Вопль оборвался, так же неожиданно, как возник, но, казалось, еще гулял эхом в ушах.
– Какого черта? – пролепетал Планшетов, удивляясь, как это ему посчастливило не обмочиться. Он все собирался опорожнить мочевой пузырь, да отложил, когда они сели пить. Трудно сказать, что бы предприняли земы, если бы этим ограничилось. К несчастью, крик повторился, и уже больше не смолкал, будто был записан на аудиокассету и проигрывался снова и снова.
– Бонасюк! – выдохнул Юрик. – Вовка! Это же Васек разрывается. В летней кухне!
Будто ошпаренные, они выскочили на крыльцо. Отчаянные крики действительно летели из глубины сада, это стало совершенно очевидно обоим. Что там творилось, Планшетов и Волына не знали, и едва не рванули в противоположную сторону, но, к чести, все же решились выяснить. Они рванули через сад, пригнув головы, чтобы не оставить глаза на ветках и, вскоре, запыхавшиеся, очутились у летней кухни. Черные, будто угольные, деревья, казалось, подобрались к самым стенам ветхой хибары. Небо было затянуто мглой. Карманного фонарика у приятелей, естественно, под рукой не нашлось. Не разглядеть было ничерта.
