— Значит, принимаешь?
— Да, но с одним условием. Я не хочу разговаривать с ним в общей приемной — исключительно один на один.
— Это еще зачем?
— А вот зачем! Я хочу предрасположить его к элементарному доверию. А в общей приемной, за этими окошками, он чувствует себя неприступным. И может просто повернуться ко мне спиной.
— Хорошо, — согласился прокурор.
Стаменов тщательно подготовился к первой встрече. Он надел новый костюм — тот самый, который отец купил к выпускному вечеру. Даже обул приличные ботинки. Особенно заботливо он пригладил непокорные огненные вихры. Директор тюрьмы лично проводил его в одну из пустующих в это время канцелярий и оставил в ней. Это была скучная комната со старой обстановкой — пузатый графин с застоявшейся теплой водой, чернильница с высохшими чернилами, ручки с перьями-уточками, пресс-папье, перфоратор… И, конечно, решетки на окнах, которые разрезали на неравные части серую тюремную стену. Вскоре милиционер привел Стефана Радева.
— Вы, должно быть, догадываетесь, — свободно и дружески начал адвокат, — что я ваш защитник…
— Догадался… И не раз уже объяснял, что он мне не нужен.
— Я ваш официальный защитник. Так полагается по закону. Я или другой — все равно… Но давайте сделаем свое дело как можно лучше.
Непосредственность адвоката и его энергичный тон, казалось, произвели на Радева впечатление. Только теперь он поднял голову и внимательно посмотрел на него. Наверное, внешний вид молодого человека подействовал на Радева успокоительно. Или он действительно смирился: с этим защитником или с другим — какая разница… Так по крайней мере показалось Стаменову. Но в данную минуту это совершенно не волновало его.
— Что вы от меня хотите? — мрачно поинтересовался Радев.
— Чтобы вы облегчили мою задачу. Я внимательно изучил дело… И сам понял некоторые вещи. Во всяком случае, я хорошо представил себе ваше состояние. Жена изменяла вам долгие годы. Это угнетало и унижало. Есть люди с открытым и буйным нравом. Они моментально взрываются, дают пощечины, угрожают или избивают соблазнителя. Но вы не из таких, вы слишком тихи, покорны и сдержанны. И слишком чувствительны. Вы все держите в себе, ничему не давая выхода. Вы — не Отелло, но… до известного предела.
Молодой адвокат удовлетворенно посмотрел на своего молчаливого подзащитного, который словно не слушал его.
— Так?
Радев ответил не сразу. Он вздохнул и после минутного размышления тихо произнес:
— Нет, не так.
— Как не так? — несколько озадаченно, даже с нотками раздражения спросил защитник.
— Совсем не так.
— А тогда как же? — с иронией произнес Стаменов.
— Вы слишком молоды, вряд ли поймете меня. И я искренне сожалею о судьбе вашей красивой речи. Впрочем, можете ее произносить. Но мне совсем ке хочется обманывать вас.
— В чем дело? — спросил несколько сбитый с толку адвокат.
— Все дело в том, что я смирился… Моя душа уже стоит на коленях.
— Что-то я не совсем вас понимаю. С чем вы смирились?
— Со своей судьбой. У нас не могло быть и речи об измене. Потому что она просто меня не любила. Никогда не любила, ни одной секунды. Она вышла замуж за меня из страха.
— Как из страха?
— И этого вам не понять. В наше время женщины нередко выходили замуж из страха остаться старыми девами.
— Как же она могла этого бояться? Извините, но, насколько я знаю, ваша жена была очень красивой женщиной. И образованной к тому же.
— Она и в самом деле была красавицей! — грустно произнес Радев. — Это было и ее несчастьем, и моим. Я прекрасно понимал, что я вовсе не тот, кого она ждала. И все же женился на ней. Возможно, вы назовете это подлостью. Один воспользовался затруднениями другого. Но дело в том, что я любил ее. Хотя для вас это слово не наполнено слишком глубоким содержанием.
— Напрасно вы так думаете, — возразил молодой адвокат.
— Ну, тогда вы меня поймете. Сначала мне и в самом деле не на что было жаловаться. Она была добродетельной супругой и прекрасной матерью. Пока не появился тот…
— Генов?
— Да, — ответил Радев, и впервые в его голосе Прозвучали ненависть и отвращение. — Наверное, это рано или поздно должно было случиться. Я знал, что не стою ее. Для меня каждый день был подарком… И я заранее смирился с неизбежным. И жил, получая милостыню, жил для сына.
— Тогда почему вы убили ее? — удивленно спросил Стаменов.
Радев молчал. В это мгновенье его лицо было совершенно бесстрастным и замкнутым. Он молчал долго, словно борясь с собой. А потом коротко и просто сказал:
— Я не убивал ее.
— Что, что? — опешил защитник.
— Я сказал, что не убивал свою жену.
— Вот тебе и на! Кто же тогда убил ее?
— Не знаю, — все так же просто ответил Радев.
— Вы что, разыгрываете меня? — почти сердито спросил Стаменов. — Вы же сами признались в том, что совершили это убийство. Почему? Вас вынудили?
— Нет, нет, — искренне воскликнул Радев. — Выбросьте это из головы.
— Тогда как же понимать вас?
— Меня трудно понять, — вздохнул Радев. — Лучше попытайтесь представить такую ситуацию. Представьте себе человека, потрясенного до глубины души. Человека, для которого жизнь утратила всякий смысл… Возможно, для вас это лишь слова… Но это не так. И сегодня многие люди умирают физически или морально, когда уходит из жизни самый близкий для них человек. Если вы представите себе это, то не станете задавать мне ненужных вопросов.
— Могу представить! В самом деле могу, — сказал Стаменов. — Но вы так неожиданно вылезли из своей могилы… В которую, к тому же, сами себя уложили.
— Опять ошибаетесь!
Его голос теперь был очень спокойным.
— Почему же?
— Потому что я не оправдываюсь. Мне и сейчас все равно, осудят меня или нет. Если бы я собирался оправдываться, я нанял бы десять опытных адвокатов. Я мало рассчитываю на ваши сомнительные и наивные услуги…
Молодой человек опешил — такой стремительной и внезапной была атака. И в то же время он понимал, что его подзащитный прав. В его возражениях была железная логика — Стаменов не мог не согласиться с этим.
— Тогда я жду объяснений, — сказал он.
— В сущности, все очень просто. У меня есть сын. И я не хочу, чтобы он вырос с мыслью, что его отец — обыкновенный убийца.
Некоторое время молодой адвокат чувствовал странную опустошенность. Не было ни одной мысли. Потом он пододвинул свой стул так близко к Радеву, что едва не уперся в колени своего подзащитного. Но ничего не изменилось. Радев оставался непроницаемым.
— Допустим, что все, сказанное вами, — истинная правда. Допустим, что мне и удастся каким-нибудь образом оспорить в суде ваше самопризнание. Но как быть с другими фактами? Они просто неопровержимы.
— Да, знаю…
— Если мы не оспорим их, то ничего не сможем изменить.
— Я ничего не смог бы оспорить, — чуть слышно произнес Радев.
— Это, конечно, не так! — возбужденно воскликнул Стаменов. — Раз вы не совершали убийства, значит, были в то время где-то в другом месте. И, возможно, не один. Не могли же вы повиснуть в пространстве. Вспомните, где вы были в тот день.
Радев медленно покачал головой.
— Ничего не могу вспомнить… Да и не хочу. Эта страница моей жизни перевернута навсегда.
— И вы ничем не хотите мне помочь?
— Не хочу.
— Хотя это в ваших интересах?
— У меня нет в этой жизни никаких интересов. Меня ничто не прельщает в пустынной череде дней.
— Вы неискренни, — хмуро заметил адвокат. — Да и не правда это. У вас, как и у всех людей, были радости.
— Возможно… Да, наверное, вы правы. Но я забыл о них. Знаю только, что мне не повезло в жизни.
Стаменов снова поднялся. Стоит ли и дальше биться головой об эту непроницаемую стену? Наверное, нет. И не разумнее ли послать все к черту — и этого упрямца, и его жалкие измышления? И он нервно прошелся по комнате. Посмотрев на подзащитного, Стаменов устыдился: каким бы ни был этот человек, его нельзя оставлять. В конце концов, он — человек.
— Хорошо, — сказал Стаменов, — сегодня мы ни о чем больше говорить не будем. Только попытайтесь вспомнить, что вы делали в тот проклятый день. Я приду к вам послезавтра.
Радев ничего не ответил. Он уже словно отсутствовал и в этой комнате, и в этом мире. Молодой человек стиснул зубы и выбежал.
Оказавшись на улице, Стаменов долго не мог прийти в себя. Наверное, надо было с кем-нибудь поговорить, поспорить. Возможно, посторонний спокойный взгляд пролил бы некоторый свет на эту запутанную историю. Именно о таком случае он мечтал еще студентом. И вот она — счастливая возможность звездного часа. Почему же теперь ему панически хочется бежать, бежать от всего?
Стаменов несколько пришел в себя, лишь когда подъехал автобус. Он терпеливо выждал, пока села какая-то старушка, потом и сам втиснулся в металлическую коробку, неприятно пропахшую потом. Это был автобус как автобус: он неожиданно останавливался, внезапно трогался, пассажиры равнодушно раскачивались из стороны в сторону, не протестуя и не сердясь. Жизнь как жизнь. И, как ни странно, выйдя из этого автобуса, Стаменов почувствовал себя ободренным. В конце концов, нет на свете такого положения, из которого нельзя было бы найти выход.
