Он нащупал в темноте шаткие ступеньки лестницы и начал спускаться вниз. Стояла все та же непроглядная ночь, лишь в крайнем окне мансарды соседнего дома горел тусклый свет, озаряя кроны деревьев мертвенным сиянием.
В коридоре поликлиники рядами стояли белые пластиковые стулья, а возле окна, под жидкой пальмой, возвышался гигантских размеров гипсовый бюст какого-то великого медика. Ярчук тщетно ломал голову над тем, кто же это мог быть — многолетние напластования белил, которыми из года в год подновляли выдающуюся личность, безнадежно исказили черты, разве что борода…
— Может, Сеченов?
На стульях расположились немногочисленные старушки, молоденькая мать со спокойно спящим младенцем и крепкий мужик с забинтованной до бедра ногой. Пациенты поглядывали на Клима с неодобрением, как ему показалось; молодой парень в больнице всегда выглядят сомнительно.
— Симулянтом считают, ясное дело, — подумал он, усмехнувшись. — Кем только здесь меня не считают…
— К Божковой кто есть еще? — медсестра высунулась из дверей кабинета. Ярчук оторвался от созерцания бюста и вошел.
— Садитесь, — не поднимая головы от писания, сказала седая стройная женщина. — Фамилия?
— Ярчук. Клим Никандрович.
Теперь только врач подняла глаза на Клима.
— Не родственник случайно?..
Клим объяснил. Божкова слушала, изучающе глядя ему в лицо. У нее были серые красивые глаза за очками с еле заметным дымчатым фильтром.
— Так, так. Значит, у вас никаких жалоб нет?
— Может и есть, но не по медицинской части.
— Ясно. — Божкова деловито собрала бумаги. — Людмила, отнеси в ординаторскую, на сегодня все.
И — Климу, улыбаясь:
— Чуть было на вас карточку не завела.
Медсестра вышла.
— Так что же вас именно интересует, Ярчук?
Клим замялся.
— В основном… как бы сказать… состояние его психики, что ли. Тут некоторые считают, что отец в последнее время немного…
— Тронулся, вы хотите сказать? — Божкова достала из сумочки пачку «Стюардессы» и привычным движением открыла ее. — Чушь. Он был совершенно нормален, как мы с вами.
— Вы так считаете? — Клим достал зажигалку, но Божкова сделала большие глаза — в кабинете врача ведь!
— Потому, что я все-таки невропатолог. И знала его достаточно долго, — она полистала толстую книгу записей, изрядно потрепанную, — с шестьдесят пятого года. Пояснично-крестцовый радикулит — распространенное заболевание. Вам должно быть известно, что эта болезнь не вызывает… помешательства.
— Верно. Но, говорят, он был какой-то странный последнее время.
— Одинокий человек вообще кажется странным обывателям. Я, например… — начала было фразу Божкова и тут же оборвала. — Словом, не ломайте над этим голову. Стопроцентных нормальных людей вообще нет, у каждого какой-то небольшой вывих. И слава богу, что это делает жизнь немного интереснее. Ваш отец был вполне в пределах, пусть вас не пугает какая-то там страшная наследственность.
Божкова встала, собираясь уходить. Клим тоже поднялся.
— Я не только из-за этого. Вы не вспомните, когда видели его в последний раз?
— Когда?.. — врач призадумалась. — Не так уж давно… Месяца полтора назад. Он стоял в коридоре, там. Я еще спросила у него — что, мол, Ярчук, снова прихватило? А он говорит: нет, на этот раз к Прудкому, поранился…
— Кто это — Прудкой?
— Наш хирург.
— Нельзя ли мне и его повидать?
— Он в отпуске до середины сентября. А зачем вам еще и хирург?
— Хочу узнать характер ранения.
— Дотошный вы юноша, — Божкова вновь положила сумочку на стол и подняла трубку телефона.
— Регистратура? Неля, ты? Неля, скажи, пожалуйста, карточки умерших пациентов еще не передали в архив? Нет? Тогда, будь добренька, найти в той стопке Ярчука… да-да, Ярчука, и посмотри последнюю запись. Его принимал Прудкой.
Она держала трубку возле уха и рассеянно играла шариковой ручкой, ожидая ответа; Клим снова отметил, как красива эта седая женщина в очках. Наконец в трубке запищал голосок Нели.
— Да-да. — Божкова начала быстро записывать. — Производственная травма. Ранение мягких тканей правого локтя острым режущим оружием, глубина пореза — 2 сантиметра, длина — 8. Произведена противостолбнячная инъекция, наложены скобки… Спасибо, Неличка.
Она положила трубку и взяла плащ.
— Производственная травма… Это вам что-нибудь дает?
— Кое-что. — Ярчук очнулся от своих мыслей. — Но ваше заключение важнее.
Когда они вышли в коридор, там уже никого не было, лишь санитарка мыла пол, щедро разливая воду, да возле окна одиноко торчал анонимный бюст.
— Кто это у вас? — поинтересовался Клим.
— Луи Пастер. Вы о нем тоже собираете сведения?
— Нет, это уже профессиональный интерес. Я ведь биолог… будущий.
На улице царило теплое солнечное предвечерье, и не верилось, что где-то в это время могут быть страдания, кровь, смерть… Божкова кивнула Ярчуку и уселась в слегка припорошенную пылью машину с красным крестом на борту. Клим поглядел вслед убегавшей по безлюдной улице машине и недоумевал — почему у него сейчас, несмотря ни на что, такое славное настроение. И тут же понял — сегодня вечером встреча с Тоней.
* * *
— Когда-то мы с Линкой целыми днями не слезали с этого тандема. Объездили все вокруг. Однажды добрались почти до водохранилища — это отсюда почти в семидесяти километрах. Лет до четырнадцати мы были неразлучны.
— А потом?
Клим вертел педали чересчур быстро для подъема; горячее дыхание запыхавшейся Тони обжигало затылок.
— А потом наши увлечения разошлись… Лина пошла в танцкласс на Крымской улице. А я занялась плаванием. Получила разряд, а дальше дело не пошло. Вы ведь тоже занимались спортом?
— Почему вы так подумали?
— Ну-у, по многим признакам… А каким видом?
— Всеми понемногу, — уклончиво ответил Ярчук.
Некоторое время они молча неслись по песчаной утоптанной тропке. Затем Тоня возобновила разговор.
— Как там продвигается ваша продажа?
— Еще никак. Иван Терентьевич обещал покупателя. Мне хотелось бы со всем этим разделаться до начала учебного года. Сестричку надо собрать в последний класс, да и самому пора… в альма матерь…
Клим уже знал, что Тоня учится в юридическом и зимой дома почти не бывает, предпочитая жить в городе у какой-то подруги. Было заметно, что отношения ее с отцом отдавали прохладой, а вот сестру она любила больше, что среди близнецов не редкость.
Тандем выехал на опушку мелколесья. Ярчук остановил велосипед и держал его, пока Тоня спешивалась. Лес заканчивался на вершине огромного холма, отсюда виден был распластавшийся вдалеке город — заводы, дома, ступенчатый небоскреб вокруг центральной площади…
— Вот, — сказала Тоня, — это все — моя родина, мой город. Видите это желтое здание? За ним сразу — институт, рядом общежитие, дальше — театр драмы, еще левее дом, где я живу с Милой, а возле того моста…
Что находилось возле моста, Клим так и не узнал. Неожиданно для самого себя он взял Тоню за плечи, и она безвольно, будто нехотя повернулась к нему — глаза полузакрыты, губы — ярким, влекущим цветком…
Тандем упал на бок, лишенный поддержки; на сухой траве стрекотали, трещали, прыгали сотни кузнечиков…
…Тоня глянула на него снизу вверх потемневшими глазами.
— У вас на Востоке так водится? Впрочем, у нас тоже…
Клим смолчал. Ему не хотелось сейчас ни о чем говорить. В приближении сумерек первая цикада робко заскрипела где-то в кустах. Тоня сидела, обхватив колени, прислонившись к нему, но, казалось, была далеко…
— Откуда это у тебя? — вдруг показала она глазами на локоть Клима.
— А, это… — Он смутился, убрал руку. — Это давно было сделано… Знак моей непутевой юности, — он твердо встретил Тонин взгляд, — и несколько подмоченного прошлого. Совершеннолетие я встречал в колонии.
— Что ты! Наверное, по ошибке?
— Нет. — Клим все еще держал руку у Тони на плече, хотя (он чувствовал) с тем же успехом она могла лежать на стволе ивы. — Вполне справедливо, за дело. Да ты не бойся, никого я не спровадил на тот свет. В результате как раз наоборот получилось…
— Как это — наоборот?
Тоня привстала на колени, тревожно смотрела ему в лицо.
— Так… наоборот. Сам человеком стал. Во всяком случае понял, какой в этом содержится смысл… Однако, пойдем. Я вижу, тебя все это немного расстроило.
Они поднялись с травы, и Клим отряхнул Тонины брюки — отчужденно, как малознакомый. И в самом деле, ведь они знают друг друга три дня…
— Поехали? — его голос казался сухим и далеким.
— Сейчас… Если бы ты мне был просто… ну, скажем, парень, как у нас говорят, я бы и внимания не обратила. Всякое бывает в жизни, и даже, может, кому любопытно покажется… А мне не интересно все это… а просто больно. За тебя, за то, что не была рядом… чтоб тебя уберечь. Ах, Клим, как все запуталось, — вдруг непонятно пожаловалась она. И внезапно спросила: — О чем ты говорил с отцом?
