Но и эта компания была сейчас лишней, Егор не то что не хотел — видеть не мог никого из своей прошлой жизни. Сбежал на дачу и сидел там один как сыч, выходил на пару часов пройтись по лесу и в сумерках возвращался обратно. И особенно не торопился, знал, что никто не ждет, никому не нужен и всему миру до него дела нет. Мать умерла прошлой осенью, об этом Егор узнал еще в колонии, а вот подробности поведали соседи. Ее нашли на улице, на остановке — женщина просто сидела на скамейке, и сидела так несколько часов, почти целую ночь. Остановка сердца — вот как это называется, опять же новые коллеги поведали, что случается такое сплошь и рядом, и подобные покойники пополняют собой ряды «потеряшек», то есть пропавших без вести. Ну кому придет в голову искать родственников умершего на улице человека? Правильно, никому, быстро оформят как неопознанного и закопают в общей могиле. Повезет, если документы с собой окажутся, а если нет?
Матери Егора не повезло, документов при ней не оказалось, или обчистили шакалы, промышлявшие неподалеку, и женщине грозило безымянное захоронение. Помог случай: по словам тех же соседей, женщину нечасто, но навещал какой-то человек, он-то и опознал пенсионерку. Что за человек, Егор так и не узнал: старик-сосед помер ровно за месяц до его возвращения, а дедова дочка, что примчалась продавать отцовскую квартиру, буркнула что-то вроде «заходил какой-то мужик, кто такой — не знаю и знать не хочу».
Больше Егор расспрашивать ее не стал, тем более что остальные соседи, как о таинственном материном госте, так и об Игоре, помалкивали, и Егор знал почему. Мать на последнем свидании все рассказала — и как Ритка плакала недолго, неделю, не больше, как стала пропадать по вечерам, а потом и сутками в квартире не появлялась, а потом, ровно через год после той попойки, вышла замуж за Игоря. Нет, на Лариске он тогда благополучно женился, но хватило их на полгода. Какая кошка между ними пробежала, мать знать не знала, но после Рождества они развелись, а еще через несколько месяцев местный загс зарегистрировал новую семью Мартьяновых, состоявшую из Маргариты и Игоря, а потом и их мальчишку, что появился на свет в конце лета.
Сказать, что новость его расстроила или, наоборот, привела в ярость, значит соврать: Егор, как ни прислушивался к себе, не почувствовал ничего. То ли готов был и заранее знал, что именно так все и обернется, то ли все равно уже было, хоть и надеялся на чудо — ведь бывают же в жизни чудеса, правда? — но умом понимал, что это не его случай. Три с половиной года — это слишком долго для такой красотки, он потерял ее в тот день, когда признался приехавшим ментам в убийстве, но окончательно осознал это только сейчас. И даже простил их обоих, и Ритку, и Игоря, но только эту часть его вины, за вторую требовалось получить сполна. «Ритка на тебе и мать» — оба помнили этот договор, и оба знали, что будет, если Игорь его нарушит. Но Егор счет пока выставлять не торопился, жил отшельником и чего-то ждал, как и Игорь, похоже: с момента возвращения домой Егор еще ни разу не видел никого из них. Показалось как-то на улице: проехала мимо новенькая иномарка и водитель чертовски напоминал так ловко ушедшего от наказания старого друга, но Егор не был сам в этом уверен. Уж больно машина дорогая, и вид у Игоря не тот, что прежде, — важный и наглый одновременно. Ну, ничего, время терпит, теперь он из города ни ногой, а мир тесен, и дорожки их рано или поздно пересекутся. Вот тогда они все обсудят, все вспомнят и подведут баланс, а пока… Пока жить на что-то надо, денег кот наплакал, работы нет, впору в дворники идти, но там все гастарбайтеры заполонили, мест нет. Еще неделя в одиночестве и безделье, еще одна, потом еще — и в местной газете появилось объявление «требуется водитель». Егор от безнадеги сначала позвонил, а потом и поговорить пошел, чисто из любопытства, чтобы вконец не одичать и на людей посмотреть. Посмотрел, себя показал и… получил предложение поработать. Водителем на «Скорой», сутки-трое за такие копейки, что каждый уважающий себя таджик сбежал бы куда подальше. А Егор остался, напомнил на всякий случай о своей судимости, но на справку махнули рукой, спросили только — когда он сможет приступить.
— Да хоть завтра, — сказал Егор.
И приступил, переодевшись в синий комбинезон, сел за баранку раздолбанной белой с красным крестом «газели». Думал, что этим все и ограничится, ан нет: пришлось и руль крутить, и механиком поработать, и реаниматором, и носильщиком, и пару раз охранником. В первый все просто было, допившийся до чертей дядечка принял бригаду «Скорой» за посланцев Сатаны и встретил их достойно, с туристическим топориком в руках. Топорик у дяденьки Егор отобрал, но малость неаккуратно, уже стреноженному пациенту фельдшер вправила вывих запястья, врач сделал вид, что ничего не заметил. А затем был случай посерьезнее: персонал, две хоть и не первой молодости, но весьма привлекательные женщины приехали на вызов — вроде как по симптомам, что передал диспетчер по рации, вырисовывался перитонит — ушли по адресу, а через десять минут позвонили и сказали, что остаются, и больше на работу сегодня не пойдут.
— Тут мальчишки такие… славные. Нас пригласили, мы отдохнем с ними и завтра приедем, — голос в трубке был вроде как веселый, но малость с надрывом, на грани истерики. Переигрывала фельдшер, блондиночка с красными коготочками, Станиславский бы не поверил, Егор тоже, да еще и фоном звучали жеребячьи голоса явно нетрезвых «мальчишек», и в них терялся слезливый смех докторицы.
— Вам помочь? — спросил Егор и принялся нашаривать под водительским сиденьем монтировку, единственное оружие, что дозволялось иметь бригаде «Скорой»: шокеры и травматы запрещались категорически, независимо от ситуации и обстановки.
— Ну… да, — фальшиво прохихикала фельдшер, — было бы неплохо.
— Много их? — Егор уже скинул теплую форменную куртку, выбрался из кабины и шел к подъезду.
— По две на каждую… — на этом связь оборвалась.
Но успел Егор вовремя, несерьезный замок сдался через пару минут, хлипкая дверь распахнулась точно сама собой. Не берегли хозяева свое имущество, поставить простенькую металлическую дверь не озаботились, да и незачем было. Не квартира — притон, и «мальчишек» действительно было четверо, четыре в хлам обдолбанных кобеля. Им не наркотики от «Скорой» потребовались, хотя такое сплошь и рядом случалось, а любви захотелось, приспичило, понимаешь. Но далеко дело не зашло, «девочки по вызову» даже раздеться не успели, а кавалеры уже передумали, и даже проводить дам не вышли, что объяснимо. Егор в методах не стеснялся: когда в прихожую ввалился, первого встречного по темечку вполсилы отоварил, потом второго, что на шум выполз, а двое последних в ванной закрылись и открывать не пожелали. Егор выждал, пока врач и фельдшер, прихватив ценный чемодан с подотчетной, по счастью, нетронутой, наркотой и психотропами, убегут к машине, и отступил последним, от души грохнув дверью.
— Ты ему нос сломал, — пробормотала насмерть перепуганная врач, когда уже подъезжали к подстанции.
— Давай вернемся, — предложил тогда Егор, — первую помощь ему окажем, а заодно и в полицию сообщим о нападении на больного.
Никуда они, разумеется, не вернулись, и вообще о той истории, не сговариваясь, помалкивали, да и забылась она быстро, даже не забылась, ушла, что называется, в архив под наплывом новых «отжигов». Один вызов, примерно через неделю после побоища, чего стоил: огнестрельное ранение в голову, пострадавший — четырехлетний ребенок, состояние больного — как успела крикнуть вслед бригаде диспетчер — жив. Никогда, наверное, с подстанции так быстро сантранспорт не вылетал, в итоге приехали быстрее полиции, а их через пару минут подлетело наряда три. Разлетались поодиночке и не спеша: вся ситуация была в том, что соседский ребенок попал из игрушечного пистолета пластиковым шариком в бровь своему одногодке. От «пули» даже следа не осталось, врачам предъявили только заплаканного малыша. Огнестрельное ранение в голову четырехлетнего ребенка: любвеобильные наркоманы меркнут на этом фоне.
Сначала Егор удивлялся, потом смеялся, потом злился, потом ему стало все равно, а потом просто привык, втянулся и вот уже несколько месяцев в режиме сутки-трое, и сейчас как раз заканчивается очередное дежурство, на часах без четверти девять, новая смена уже на подходе. Только бы телефон молчал, только не сейчас, пусть подождут еще пять минут…
— Диспетчер, слушаю вас, — буркнула в трубку сонная, невыспавшаяся, а обычно бодрая кудрявая пенсионерка, что принимала звонки. Покосилась на Егора, притянула к себе журнал вызовов, прижала трубку подбородком к плечу и принялась записывать. Компьютер на подстанции имелся, более того — начальство строжайше требовало вести журнал вызовов в электронном виде, но тетенька технике не доверяла. Сначала по старинке записывала все на бумагу и уж после, перекрестясь, со вздохами и охами, в неравной борьбе с «мышью» переносила свои каракули в таблицу на экране.
