― Ручки помыть не мешало бы.
Вымыли руки, вернулись в зал и опять откинулись в креслах, изучая друг друга. Наконец подошел Аполлинарий Макарович и, по-прежнему игнорируя Сашу, почтительно положил перед Семенычем увесистый пакет.
― Прошу вас, Михаил Семенович.
― Благодарю, ― Семеныч кивнул Аполлинарию Макаровичу, и тот достойно удалился. Саша ― давай перо.
Саша небрежно швырнул на стол нож и притянул к себе пакет.
― Все? ― спросил Семеныч. ― Ну, тогда я пойду?
Саша с трудом загнал пачку в задний карман бриджей и ответил благодушно:
― Ты же водки предлагал выпить. Вот теперь в самый раз.
Из ресторана они вышли в обнимку. Размягченный водкой, Семеныч признавался:
― Вот ограбил ты меня, Сашок, а все равно я тебя люблю. Нравишься ты мне, потому что хорошо ограбил, весело.
― Я все хорошо делаю, ― согласился Саша, отпустил Семенычевы плечи, шагнул на проезжую часть улицы Горького и поднял руку: от Охотного ряда шел грузовик. Могучий "додж" затормозил рядом. Саша открыл дверцу, рассмотрел у водителя погоны:
― До "Сокола" подкинешь, сержант?
― Садитесь.
Саша взобрался в высокую кабину и перед тем, как захлопнуть дверцу, обратился к одинокому Семенычу:
― До свидания, старичок!
У Шебашевского он сошел. Темень стояла в переулке. Саша держался ближе к заборам безмолвных домиков и уверенно шагал знакомой с детства дорогой.
Сзади негромко зашумел автомобильный мотор. Саша обернулся. От Ленинградского шоссе, мирно светя кошачьими зрачками прорезей в затемненных фарах, небыстро догоняла его полуторка. Саша остановился, чтобы проводить взглядом машину, но полуторка вдруг дико взревела и, резко выворачиваясь, ринулась на него.
Она промахнулась на несколько сантиметров: дыша бензинным перегаром, нос машины скользнул по Сашиному бедру и с треском сокрушил забор.
Выигрывая время, Саша кинулся в обратную от автомобильного разворота сторону ― картофельным полем к Инвалидному рынку. Полуторка неистово взвыла, развернулась и помчалась за ним.
Саша успел добежать до рядов. Петляя между ними, он стремился к кирпичным палаткам, которых не сокрушить. Полуторка разломала один ряд, отодвинула другой, пошла на третий, мучительно ноя.
Саша стоял, прижавшись к глухой кирпичной стене. Мотор полуторки заглох. Подождав несколько секунд, Саша осторожно двинулся, скрываясь в окончательной тени палаточных крепостей.
Полуторка безжизненно стояла среди раскрошенных рядов. Быстрыми неуловимыми перебежками Саша приблизился к ней и замер. Тишина была всюду, тишина. Резким движением Саша распахнул дверцу. В кабине, упав головой на рулевое колесо, сидел человек. Саша осторожно тряхнул его за плечо, и он откинулся на сиденье. С ножом в горле лежал перед Сашей мертвый Пуха-Артур.
― Я же предупреждал тебя, Артур, ― грустно сказал Саша и нажал на клаксон. Машина пронзительно заплакала.
Саша спрыгнул на землю и, услышав трель далекого сторожевого свистка, зашагал к Кочновскому переулку.
― Да заходи ты, заходи! ― говорил Сергей. Он стоял на крыльце старого неказистого домика, по ночной прохладе зябко перебирая босыми ногами. Был он в белой рубашке и подштанниках ― в исподнем.
― Руки бы помыть, ― сказал Саша и двинулся в свет. Сергей вошел за ним в крохотную переднюю, увидел Сашину окровавленную руку и спросил спокойно:
― Ты кого-то убил?
― Меня чуть не убили, ― ответил Саша, заметив в углу подвесной рукомойник и таз под ним, потянулся туда и торопливо забренчал металлическим соском.
― Но ты убил того, кто хотел тебя убить?
― Нет! ― злорадно заорал Саша ― и потише: ― Полотенце где?
― Ну и слава богу! ― успокоился Сергей и, сняв с гвоздика висевшее перед Сашиным носом полотенце, протянул ему.
Саша вытер руки, попросил:
― Водки дай.
― От тебя и так несет.
― Водки дай!
Поняв, что спорить бесполезно, Сергей толкнул дверь в комнату.
Невеселый, но по-своему богатый посадский уют: буфет с темно-зелеными в пупырках стеклянными дверцами, громадный диван с надсаженной полочкой и зеркальцем, комод красного дерева, явно приобретенный по случаю, и массивный дубовый стол под зеленым в оборках абажуром.
Стоя у стола, их ждала сожительница Сергея Клава, одетая уже, прибранная.
― Готовь на стол, ― приказал ей Сергей. И Саше: ― Садись, рассказывай.
Сам стал неспешно одеваться. Саша рассказывал:
― В Шебашевском меня хотели машиной задавить. Сантиметров на пять промахнулись. Потом, как за зайцем, по всему Инвалидному рынку гонялись. Только там меня хрена догонишь. Когда они это поняли, машину бросили. А в машине паренька с ножом в горле. Шофера.
― Дела, ― констатировал уже одевшийся Сергей, следя, как Клава ставила на стол миску с капустой, стаканы, хлеб, бутылку водки.
― Да ты того паренька знать должен. Пухой кличут.
― Как же. Холуй Семеныча. ― Сергей в догадке вскинул голову. Семеныч?
― Вряд ли. Я его у "Астории" обрубил, а сам на попутке добрался.
― Ну, а если его машина поблизости ждала?
― Все может быть, ― согласился Саша. Помолчали.
Хас-Булат удалой!
Бедна сакля твоя!
― раздался вдруг сверху неверный, колеблющийся голос. Пели в мансарде, куда прямо из комнаты вела крутая лестница.
Песня звучала как волчий вой, вой смертельно раненного волка. И лихость в ней предсмертная была, и отчаяние, и надежда неизвестно на что, и забытье. Там, наверху, пел человек, потерявший все и выплескивающий в этой странной песне последнее свое человечье.
Саша, вскочив, отпрянул к стене, требовательно спросил:
― Кто там?
Сергей захохотал, засмеялась мелко и Клава.
― Клавдия, иди успокой его. ― Клава стала подниматься наверх, а Сергей объяснил: ― Батя ее там. Приехал сегодня с Болшева, ну и выпил лишнего. Заснул вроде, а теперь, видишь, проснулся.
― Всего-то я бояться стал. ― Саша жалко улыбнулся и вернулся к столу.
― Руки тебе оторвать за этот мешок с рисом! ― коротко сказал Сергей. Саша промолчал: говорить было нечего. Спустилась Клава.
― Прямо как ты, Саша, ― Сергей вилкой выдернул из непочатой бутылки залитую сургучом картонную пробку, налил стакан, протянул Клаве. ― Отнеси.
― А мне пить что-то расхотелось, ― признался Саша. Клава пошла наверх. Сергей проводил ее взглядом.
― Ты, верно, крупную шайку тронул, Сашок. Как ни охраняют пути, все равно чуть ли не каждую ночь грабят. Умело орудуют, нахально. На днях вагон американской тушенки, говорят, распотрошили. А ты понимаешь, что такое по сегодняшний день вагон тушенки? Надо полагать, и мешок твой с рисом ― оттуда. В милицию обратиться надо.
Саша поднял голову, криво усмехнулся.
― То-то и оно, ― продолжил Сергей. ― Замазался ты.
― Артура жалко, ― вдруг сказал Саша.
― Какого еще Артура? ― раздраженно удивился Сергей. ― Ты себя жалей, Сашок.
― Его папа с мамой Артуром назвали. А на рынке он под кликухой ходил. Ай ты Пуха, Пуха!
― Еще тебе кого жалко? Может, Семеныча? ― ядовито поинтересовался Сергей.
― Нет, Семеныча мне не жалко, ― рассеянно ответил Саша.
― Ты о себе думай! Как жить будешь, куда пойдешь? Дорожек, тропинок, тропочек перед тобой ― не перечесть. А жизнь одна. Выбирай, Сашок, дорогу, выбирай!
― Ну, я пойду. ― Саша поднялся.
― Я провожу? ― предложил Сергей. ― У тебя заночевать могу.
― Так теперь и будешь при мне вечным стражем? Не надо, Серега. Да и здоровье твое не богатырское.
― Это точно, ― горько согласился Сергей.
Сверху опять понеслось:
Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою!
А за это за все ты отдай мне жену!
― Живут же люди! ― сказал Саша и направился к дверям.
Дорога от Кочновского по Красноармейской до Малокоптевского переулка короткая. Но преодолевал ее Саша долго. Рывками, бросками, через большие остановки, когда он осматривался, проверял, не следят ли, не целятся ли. Как на войне. Как на фронте.
