— Происхождение вольнодумству не помеха, — парировал Атасов. — И потом, Бандура, все мы не из деникинцев, — рассудительно добавил он. — Не голубых кровей, типа. Не великих князей внуки.
— Современным немцам дедушки нацисты что-то особо не докучают, по-моему, — возразил Андрей.
— Кто их, этих богачей, типа, знает. — Атасов широко зевнул. — Я с ними водку не пил. Может, их вообще мало что, типа, трогает. Хотя, репарации они до сих пор платят, или как там еще называются выплаты недобитым жертвам. И потом, Андрюша, Гитлер в Германии сраных двенадцать лет хозяйничал. А двенадцать, типа, это тебе не семьдесят. И селекции нашей немцы не знали. Собственность, опять же, никто не отменял. Не говоря уж о том, что лозунги у фюрера были понятными. Маланец — к стенке, хохол — в ярмо. И концлагеря все наружу, откуда, типа, в Лотарингии магаданские дали. Одно белое, другое черное, посредине граница. Все ясно, как Божий день. А вот когда с фасада Мир, Труд, Май, Свобода, Равенство и Братство, да еще под «Прощание славянки», а с задворок, втихаря — нечто, типа, совсем иное — «воронки» с лагерями, камеры пыток и расстрельные подвальчики — тогда иди разберись, что к чему. Вот в чем беда.
— В чем беда? — зевнул Андрей.
— Чтобы ты понял, Бандура — у них, считай, больного на хирургическом столе зарезали — быстро, четко и красиво. А у нас, типа, затяжная хроническая болезнь, с язвами такими, что будь здоров. А это — совсем другой диагноз. И потом, Бандура, что мне заграница? Вот дед мой в тридцатые на Украине служил. Усекаешь, типа, о чем я? Ты про голодомор слышал хоть что-нибудь?..
Андрей утвердительно кивнул.
— В «Огоньке» читал. Мама выписывала.
— А мне дед дудочки перочинным ножиком вырезал. Сопливый нос вытирал. Ты перед моим парадным высоченную березу видел?
— Дома у тебя? На Ванды Василевской?
— Нет, типа, в Ватикане.
— Высокую такую? Кривую немного?
— Сам ты, типа, кривой. Мы с дедом ее посадили. Мне и пяти не было… Вот и сложи одно к другому.
— По мне, так нечего и голову ломать.
— Можно и не ломать, конечно, — согласился Атасов, — Только не хрен потом жаловаться, откуда вокруг столько долбодятлов узколобых развелось. Не на деревьях, типа, выросли.
Атасов осушил стакан.
— Моя бабушка… — неожиданно для себя вспомнил Бандура. Воспоминания хранились где-то в подкорке, словно битая молью книга в старом чулане, а теперь всплыли совершенно непроизвольно. Он их не звал, потому что даже не догадывался об их существовании. — Моя бабушка маме рассказывала. Давно очень. В один из разов, как мы в Дубечки приезжали. Скупо совсем. Я не понял тогда ничего. Малой был совсем. На меня, видать, и внимания никто не обратил.
— Что рассказывала? — голова Атасова качнулась. — Где махновское золото зарыто?!
Андрей отмахнулся.
— Бабушка в Великополовецком жила. Белоцерковского, по-моему, района. До войны. Когда тот голод грянул, ей не было и семнадцати. Так вот, говорила она, будто вся ее семья вымерла. Отец, мать, дед, бабка, два брата и сестра. — Андрей почесал затылок. — Или брат и две сестры?.. Все, короче, умерли. Вообще, вроде, село все обезлюдело. А она ушла. Просто ушла, куда глаза глядят. И где-то, то ли на тропинке во ржи, то ли на тракте, ее какой-то мужик едва не съел. Насколько я помню, он вроде бы валялся на обочине дороги, распухший от голода. И хотел бабушку за ногу цапнуть. Она еще матери сказала, что все равно сил у него не было, он умирал, так что она вырвалась… Я еще подумал, как от голода распухнуть можно?! От вареников с творогом, это я представлял, но чтобы от голода…
— Вот видишь, Бандура. У нас только чуть копни, столько скелетов из шкафов выпадет, считать — пальцев не хватит. Двадцати Стивенам Кингам на сто пятьдесят романов. И еще сдача останется.
— Послушай, Атасов, — сказал Андрей, пораженный внезапной мыслью. — Выходит, твой дедуган мою родную бабушку голодом морил? До смерти? Так, что ли?
— Выходит так, типа.
— Ничего себе…
— Как ей выжить удалось?
Андрей пожал плечами.
— Кажется, как-то в Киев пробралась. Хотя войска тогда не пускали умирающих крестьян в города.
— Слышал об этом, — Атасов кивнул. — От моей бабушки.
— В войну бабушка оказалась на оккупированных немцами территориях. Фашисты угнали ее в Германию, на работы. А после войны наши за это еще и посадить собирались. А что она сделать могла?.. Повеситься на березе?..
— Мой дедуган ее бы и упек, — оживился Атасов, — видать, бабка твоя на либерала какого нарвалась, в органах. Видишь, Андрюша, как ты совершенно верно, типа, подметил, люди повсюду разные. Даже в МГБ.
Андрей промолчал.
— А между тем, Бандура, — невозмутимо продолжал Атасов, — ты еще и половины не знаешь… После войны мой дед у твоей бабки паспорт изъял. Чтоб в колхозе за трудодни горбатилась. Вечно. Как раб на весельной галере. За что его к партийному распределителю прикрепили, и квартиру дали, в которой, кстати, я по сей день обитаю. И из которой, Бандура, тебя, между прочим, к себе на Отрадный выкурить практически невозможно, типа. Вот так вот, брат. Как на личности переходишь, так учебник истории скучным чтивом уже не кажется…
— Когда моя бабушка умерла, ей шестидесяти не было. В селе работа тяжелая, да и жизнь у нее была не сахарной. Грыжа мучила. И еще что-то, по женской части…
— А моя, типа, до восьмидесяти трех дотянула… Чтобы никому офицерский доппаек пустым, типа, звуком не казался…
— Небось, тоже в МГБ числилась?
— Числилась домохозяйкой, типа. Хотя Ворошиловский значок у меня — от нее остался. Но я не о том, Андрюша. На последнем своем году бабуля моя мозгами тронулась. — Рот Атасова еще улыбался, глаза уже нет. — То все нормально, типа, то начинало ей казаться, что в окна за ней следят. Под дверью поджидают. Ну, и что арестуют нас всех, с минуты на минуту.
Бандура не сдержал бледной улыбки.
— Не смешно, типа. — Атасов покачал головой. — С паспортом не расставалась. Не дай Бог, чтоб на виду не лежал. Ты же понимаешь, какой вес был у паспорта при Сталине. В военное, типа, время. Без документов-то — тю-тю, раз-два, и к стенке. И все, понимаешь, ждала, когда воронок за ней пришлют. Собирайтесь, типа, с вещами. Ночью как-то трясет меня, глаза, как блюдца: «Саша, сейчас за нами придут!» — «Да кто?» — «Сейчас придут, вот увидишь!» «Да кто придет-то?!» «ГПУ!» Я, Бандура, думал, у самого крыша поедет… — Атасов вздохнул, — вся, типа, жизнь в страхе. Пускай, не всегда осознанном, зато постоянном. Вот на закате, черти и повылазили, изо всех щелей…
Атасов вернулся к бутылке.
— Давай-ка еще по одной, — предложил он. — За примирение наших предков — в нашем, типа, лице. Что скажешь?
— Давай, — кивнул Андрей, ерзая на стуле в поисках такой позиции, при которой резкая боль, терзавшая его последние полчаса, унялась бы хотя бы немного. Ничего не получилось. Перемена позы отдалась нестерпимо свербящей резью в гениталиях, мошонка будто налилась цементом. Боль прорвалась в живот, лопнув посреди внутренностей. Андрей еле сдержал стон, и ощерился, как пес, получивший пинок под хвост.
— Что с тобой, Андрюша? — встревожился Атасов. Он выглядел пьянее пьяного, но, каким-то загадочным образом, пока не утратил бдительности.
— Он еще спрашивает?! — Бандура призвал в свидетели потолок.
— Ну да, типа, спрашиваю! Что тут такого? Мне, типа, не ясно, — сказал Атасов, выглядевший в этот момент невиннее ягненка.
— А кто к нам в комнату ворвался?
— В какую, типа, комнату?! — спросил окончательно сбитый с толку Атасов.
— В нашу комнату! К нам с Кристиной!
— А… — протянул Атасов, — Я… Так это ж черте когда было. И потом, что с того? Ну, ворвался. Я же, типа, не знал. Объясни толком. Мне казалось, эту тему мы давно проехали.
«Проехали. Все, кроме моей мошонки. Она где-то по дороге зацепилась. Судя по ощущениям, похоже, за ржавый гвоздь», — захотелось сказать Андрею. Когда Атасов, пару часов назад, затарабанил в дверь с энергией, посрамившей бы любого барабанщика, Андрей был в двух шагах от кульминации. Но он их так и не проделал, потому что какой-то психопат (старый пьяный дружище Атасов) решил, что ему, видите ли, мешают спать. Хотя, возможно, они с Кристиной действительно немного нашумели. Бандура, вне себя, ринулся к двери, намереваясь лишить незадачливого барабанщика жизни, несостоявшийся оргазм обернулся невероятным всплеском животного бешенства. Потом дверь открылась, в нее ввалился Атасов. Андрей бросился ему на шею, позабыв на радостях натянуть трусы. Кристина закуталась в простыню, а затем завалилась в постель, спровадив приятелей вниз.
— Попробуйте не надраться до чертиков, — были ее последние слова, перед тем, как дверь за ними захлопнулась.
* * *
— Ты не… — наконец дошло до Атасова.
