Повозившись минут двадцать с ключами и прокладками, Леденцов открыл кран, показывая струи разной силы.
— Ой, какое вам большое спасибо…
— Леденцов, это единственное полезное дело, которое ты сделал для общества.
— Хозяюшка, чиню обувь, белю, паяю, циклюю.
Она засмеялась, шумно уронив руки, и тут же ринулась ими к халату, который воспользовался смехом и распахнулся на две верхние пуговицы.
— А выпейте кофейку, а? Я быстро, а?
От этих её слов Петельников вдруг ощутил земную усталость бессонных ночей и хлопотных дней. Ему нужны силы, чтобы оторвать тело от добрейшего дивана и взгляд от лохматого слоника-секретера.
— Если товарищ капитан прикажет пить кофе, то я приказ выполню.
— Товарищ капитан, а? В конце концов, вы его заработали.
— Ну, если заработали… — улыбнулся Петельников.
Пока они мыли руки, она летучей мышью металась по квартире — стремительно и бесшумно, чтобы не задержать их и не разбудить дочку. Овальный столик уставился тарелочками, чашечками и вазочками. И цветами, теми же флоксами, которые были с ними весь вечер и теперь стояли в высокой тонкостенной вазе из простенького стекла.
Анна Бугоркова успела переодеться в белую кофточку и коричневую свободную юбку. Она вошла в кухню и приостановилась, бросив вкрадчивый взгляд на Петельникова. Как?
Открытое белое лицо. Светлые волосы пушатся, не заслоняя ни лба, ни ушей. Чуть курносая. Губы живые, готовые улыбнуться или обидеться. Фигура сильная, плотная. И глаза, что-то вопрошающие у Петельникова. Как? Хороша.
Леденцов с интересом поглядывал на бутылочку с уксусом, вроде бы бесполезную для кофе. Но тарелки с влажными и дымными пельменями всё объяснили.
— Вот сметана и масло…
— Пельмени государственные? — спросил Леденцов удушенным голосом, забив ими рот.
— Сама налепила, — сказала она радостно.
Чему же радуется? Включённому свету? Исправленному крану? Или развеянному одиночеству?
— Может, вам налить винца?
— При исполнении, — выдавил Леденцов, задыхаясь.
— Не погибни, — бросил Петельников.
— Лучше от пельменей, товарищ капитан, чем от ножа бандита.
Она села на угол, к вазе, и белые флоксы прильнули к её плечу, сливаясь с ним чистотой и какой-то слабостью. И её глаза опять глянули на Петельникова вопрошающе — как? И он опять безмолвно ответил почти незаметной улыбкой — красиво.
— Мужчины вас засыпят, — сообщил Леденцов.
— Чем засыпят?
— Брачными предложениями, когда узнают про такие пельмени.
— Да есть ли они…
— А вы их налепите побольше.
— Я про мужчин… Есть ли они?
И она долго посмотрела на Петельникова — есть ли они? Он бессловно ответил, закрыв глаза на долгую секунду, — есть.
— В нашем райотделе одни мужики, — сказал Леденцов, накалывая последнюю пельменину.
— Знаете, почему от меня ушёл муж? Я во все блюда клала зелёный горошек.
— Неужели вам нужен такой дурак? — удивился Леденцов.
— Ребёнку нужен.
— Ушёл… к женщине? — спросил Петельников, принимая чашку с кофе.
— Теперь мужчины уходят не к женщине, а к своей маме.
— Это был не мужчина… — отозвался Петельников.
Она опустила мягкие руки и тягуче смотрела на него, спрашивая. О чём? Мужчина ли он? Петельников не ответил ни взглядом, ни лицом — об этом не спрашивают, это видят.
— Но и женщин, случается, нет, — заметил Леденцов, берясь за вторую чашку кофе.
— О, женщины есть, — живо отозвалась она, шелохнув белые флоксы.
— Поскольку я, пардон, холостяк, то утверждаю ответственно.
— Вы плохо смотрели…
— Я-то? Всё время смотрю. Иду вчера мимо бани. Вдруг впереди меня стройненькая женщина, видимая мною со спины. Белые туфли, голые лодыжки, макси-плащ, платок на голове… Преследую на предмет знакомства. Она вдруг оборачивается ко мне небритой мордой и сиплым басом рубит: «Отстань, я Вася Шустрин. Одёжу спьяну в бане потерял, вот меня бабы и приодели до дому дойти…»
Она улыбнулась рассеянно, возвращаясь взглядом к Петельникову, — есть ли женщины? Он улыбнулся, не сомневаясь, — есть, вот она.
— Леденцов, нам пора.
— У нас ещё один адресок.
— Уже поздно, проверь его завтра сам.
Они встали. Леденцов проворно вышел в переднюю. Видимо, поднимаясь, Петельников задел штору и открыл часть окна. И даже при свете абажура они увидели луну, вычищенную осенью, — она ярко и далеко стояла над городом.
— Луна безжизненная, пустынная и холодная…
— Да, — согласился Петельников.
— Почему же люди думают о любви, увидев её?
— Не знаю.
— Потому что она безжизненная, пустынная и холодная.
Инспектор взял её руку и то ли пожал, то ли погладил.
— Аня, вы хороший человек и ещё будете счастливы.
— Нет.
— Почему же?
— У меня гаснет свет и ломаются краны…
— А вы звоните мастеру.
— По какому телефону?
Петельников глубоко вздохнул, застигнутый бессмысленным желанием назвать его, этот номер. Но к чему?.У неё уже был в жизни зелёный горошек. И он сказал весело, отстраняясь от неё, от луны, от этой квартиры:
— Звоните по ноль два.
Из дневника следователя.
У Иринки в школе бывают уроки труда, которыми я живо интересуюсь. На этих уроках девочки изучают неожиданные вещи. Например, как облупить яйцо. Как сварить кашу из тыквы. Как постирать носовой платок. Пекут коллективный пирог из коллективных продуктов и потом его коллективно съедают. А теперь они начали изучать манеры современного человека, чем заинтересовали меня ещё больше.
— Ну, какие манеры усвоила? — спросил я после первого же урока.
Она подумала и заученно изрекла:
— После съедания пищи тарелку вылизывать нельзя.
Растрёпанная хризантема в пластмассовом стакане белела на краю стола. Она была такой крупной, что могла опрокинуть стакан, поэтому Рябинин то и дело поглядывал на неё. Поэтому ли? Хризантему принесла Лида, выпроваживая его поздним вечером из этого кабинета. Теперь ему казалось, что Лида зримо стоит у края стола и безмолвно улыбается.
Рябинин пошелестел бумагами, отгоняя это наваждение…
Версии, ему нужно думать о версиях. Они строятся на фактах при помощи логики. Но следственный опыт подтачивал его ясные мысли — бывало, что успех приходил не на логических путях. Иногда следователю нужно сделать что-то наугад, на авось, наобум; иногда нужно подчиниться своему внутреннему голосу, называемому интуицией. Что же сделать ему? Внутренний голос молчал, заглушённый версиями. Нет, не версиями, а открытием, сделанным в детском саду.
Долгожданный инспектор легко вошёл в кабинет и уже своим видом отрешил Рябинина от неповоротливых мыслей.
Коричневые брюки с огненной искрой отглажены так, что поставь их — будут стоять. Тонкий кофейный свитер обтягивает торс с такой любовью, что проступившая мускулатура кажется отлитой из тёмной меди. Чёрные волосы чуть сбиты набок, но сбиты крепко, нешелохнуто. Улыбка, открытая всему миру, казалось, шла впереди инспектора — ну да: сначала в кабинете появилась его улыбка, а потом и он вслед. Инспектора бы на обложку «Журнала мод». А мужчине идёт быть недоспавшим, недобритым, недозастегнутым…
— Мучают заботы? — спросил Вадим почти игриво.
— Мучают.
— Не люблю людей, у которых заботы пишутся на лбу.
— Зато у тебя, похоже, забот нет.
— Есть одна.
— Какая же?
Сразу о деле они никогда не заговаривали. Инспектор подсел к углу стола, к хризантеме, и спросил, разглядывая её удивлённую растрёпанность:
— Почему под безжизненной, пустынной и холодной луной человеку приходит мысль о любви?
Рябинин поправил ослабевшие очки. Инспектор безмятежно понюхал хризантему и разъяснил свой вопрос:
— Почему под холодной луной горячая любовь, а?
— А почему? — спросил Рябинин, не понимая этого разговора.
— Я вот тоже не ответил…
— Кому?
— Той женщине, которая спросила, — улыбнулся Петельников.
— А она не глупа.
— Кто?
— Та женщина, которая спросила.
Рябинин взял из папки анонимку. Инспектор оставил хризантему и глянул на следователя острым, невесть откуда взявшимся взглядом — они принимались за дело.
— Анонимка писана с целью увести нас из города, — сказал Рябинин.
— Значит?
— Значит, преступница и ребёнок здесь, в городе.
— Почерк пыталась изменить.
— Только пыталась?
— Одну букву писала нормально, а вторую искажала, — Петельников ткнул пальцем в слово, похожее на растянутую гармошку.
— Странно… одно слово ровнёхонько, а второе в мелких уступчиках, будто штриховали.
— Мог писать старик.
— Слово старик, а слово молодой?
— Или в транспорте.
