Таня следователя поняла. Она чуть выждала и неуверенно призналась:
— Мне было с ним… смешно.
— Почему?
— Гуляем, а он всё ресторан ищет. Какой у нас в совхозе ресторан!
— Ещё, — оживился Рябинин: свидетельница начала размышлять.
— Приехал на второй день и привёз букет цветов…
— Ну и что?
— Да у меня их целый сад. Такие же флоксы да гладиолусы.
— Понятно, — сказал Рябинин, не уразумев, что тут особенно смешного.
Тогда она засмеялась, вспомнив что-то ещё.
— Пошли к озеру, он заливается, как электричка. А там комарики. Сразу говорить перестал. Только по лбу стучит.
— Я их тоже не терплю, — улыбнулся следователь.
— В ваших Ручьях ходить на свидание нужно с бутылкой демитилфтолата, — подал голос Петельников.
Рябинин вдруг почувствовал раздражающий укус в шею. Он мог поклясться, что там сидит комар, беззвучно влетевший в открытую форточку. Захотелось пришлёпнуть его ладонью, окончательно рассмешив свидетельницу. Но он только шевельнул узел галстука, чтобы сдвинуть воротник и согнать насекомое… Никакого комара не было. Он понял, что это нервный тик, — злится на себя за непонимание того, над чем смеялась Таня Свиридова.
— Сейчас комаров нет, — сообщила она.
— Улетели на юг, — вставил инспектор.
— А ещё, — ухмыльнулась Таня, словно начала рассказывать неприличный анекдот, — ручки целовал.
Сам Рябинин ручки не целовал — стеснялся. Но ему нравился этот старинный и галантный знак любви и внимания.
— Что тут… смешного? — не удержался он.
— Ну как же? Стоим на улице, грязь по колено. Я в резиновых сапогах. А он ручки лобызает.
Следователь пододвинул машинку и отстучал короткий протокол. Она подписала торопливо, — ей казалось, что следователь обиделся из-за этих ручек.
* * *
Погода испортилась. Ещё вчера стояло бабье лето, а сегодня вот пришло, видимо, мужское. Моросил почти незаметный дождь, а может, оседала бесконечная толща тумана. Для Рябинина ливень был бы приятнее. Тот сбегал бы по очкам водой. Туман же садился на стёкла молочной пылью, заволакивая мир. Приходилось их то и дело протирать.
Они вышли из прокуратуры и остановились под тополем.
— Сергей Георгиевич, пойдём ко мне.
Петельникову хотелось поговорить о минувшем допросе.
Но следователю предстояло ещё думать, что он любил делать на ходу, пока шёл домой.
— Шашлычки сделаю, — прельщал инспектор.
Рябинин глянул на часы — девять. Жены и ребёнка сегодня дома не будет. Он представил себе квартирную тишину и стол, где его ждали бумаги, разложенные стопкой и пачками, по темам. «Литературная газета», не читанная месяца, полтора. «Наука и жизнь» — тут он застрял на прошлом годе. Холмы книг, которые нужно прочесть обязательно, росли, как шахтные терриконы; четыре толстые папки — его несбыточная мечта написать книгу о практической психологии для следователя — требовали ежедневной работы. Журналы по криминалистике, праву, следственной практике…
— Давай шашлычки, — вздохнул Рябинин.
Они пошли к метро. Петельников жил у чёрта на куличках, в районе новостроек. После душного кабинета влажный, прохладный воздух пился, как вода из колодца. Вспомнив про йогов, Рябинин дышал глубоко, чтобы снять дневную усталость.
— Вообще-то психология — штука интересная, — начал Петельников издалека подбираться к последнему допросу: чего добивался следователь от этой совхозной девчонки?
— Поэтому ты занимаешься боксом.
— Я вот думаю, — не обратил внимания на шпильку инспектор, — как здорово Приходько-Сивков почуял ловушку. Могучая интуиция.
— Никакой интуиции, — загорелся Рябинин, потому что об интуиции размышлял давно. — Я говорил с Кашиной.
— И я говорил с Кашиной. Она представления не имеет, как он её усёк.
— А я вот имею. — Рябинин даже начал заступать инспектору путь. — Существует точка зрения, что интуиция есть опыт, сверхопыт, что ли… По-моему, опыт есть опыт, знания. А если знания, то при чём тут интуиция? Известны случаи, когда человек без всякого опыта угадывал такие вещи, которые не давались и опытному. Девчонка, никогда не любившая, почти всегда узнаёт мужскую фальшь. Нет, интуиция — это угадывание вопреки опыту.
— С Кашиной-то как? — нетерпеливо встрял Петельников.
— Никакой интуиции. Достоверные знания. Когда собирали рассыпанные дыни, она сказала про золотые часы. Когда оказались у дома, сообщила, что тот кооперативный. Сели за стол, выложила сберегательную книжку. В нашей работе — как в театре: чуть переиграл — и уж нет веры. Впрочем, он мог и по квартире узнать. Сказал же, что холостяцкая. А у женщины холостяцкого быта не бывает.
Они подошли к метро. В вестибюле Рябинин долго протирал стёкла очков, которые, казалось, набухли вместе с оправой. Тёплый воздух, бьющий из-под земли и чуть пахнущий баней, досушил их. На эскалаторе проехали молча. В вагоне из-за грохота Рябинин говорить не любил. Они стояли у двери, пережидая дорогу.
На первой станции вошёл парень с девушкой. Жёлтая куртка, вроде тех, что носят путевые рабочие, светилась, как луна. Чубастые волосы имели небывалую подъёмную силу — их и вода не уложила. Голоногая девочка, без плаща, в лёгком платье, была одной из тех, кому родители вместе с паспортом давали полную свободу, забыв дать воспитание. Она сразу же юркнула под куртку, откровенно прижавшись к парню. Тот обнял её и начал целовать в шею. Девица тихонько охала ему в грудь.
Сидевшая женщина качнулась вперёд, загораживая школьницу лет девяти. Молодой лейтенант поспешно вытащил книгу-спасительницу. Солидный гражданин пошевелил губами, вздохнул и отвернулся, рассматривая дальний конец вагона. Только две старшеклассницы смотрели на них, забыв свои разговоры: возможно, они получали первый урок любви.
— А ведь тоже любовь! — громко произнёс Петельников, перекрывая голосом тоненький вой.
Все посмотрели на инспектора: что дальше?
— Только собачья, — сказал он дальше.
Девица под курткой затихла.
— Посмотреть бы её маму, — почти крикнул Рябинин, потому что громко говорить не умел.
— Или его папу. — Петельников умел.
Она вылезла из-под куртки. Парень бросил целоваться, насторожённо вслушиваясь. Был виден только лохматый затылок да широченная жёлтая спина.
— А ведь это хулиганство, — продолжал Рябинин, — нарушение общественного порядка.
— Совершённое с особым цинизмом, — добавил инспектор.
Парень сбросил руки с плеч девицы и заметно напрягся. Она зло глянула на всех прищуренными, липкими от краски глазами. На остановке они выдавились из вагона и остались ждать следующего поезда с менее притязательными пассажирами. Уже через стекло она успела показать им язык, но и Петельников успел ей скорчить страшную рожу.
Мысль Рябинина каким-то образом перескочила на Таню Свиридову. Возможно, она и не перескакивала, а вертелась вокруг последнего допроса, пока он разглядывал примитивную парочку. Рябинин знал за собой этот мучительный грех, почти болезнь, а может, просто следственную привычку — решать какую-нибудь задачу везде и всегда: на работе, дома, в транспорте и во сне — пока та не решится. Он уже к этому привык. Привык, что задача решалась неожиданно, неожиданно отдарив редким наслаждением сделанного открытия.
Вот и сейчас подумал, что этой забубённой девчонке ничего не надо, кроме тёмной подворотни. А Таня Свиридова… Они вышли из вагона. Петельников увидел, что следователь изменился на глазах — блаженно улыбается, стоя на эскалаторе задом наперёд.
— Вадим, почему же городские на мошенника клевали, а Тане Свиридовой с ним было смешно?
— Ради этого и допрашивал?
— Ради. А разве мало? Ну так почему?
Они поднялись на поверхность. Дождь, словно им крапали из распылителя, сразу начал оседать на них. Фонари горели в матовых ореолах, как в тумане. Осенний воздух тут, на окраине, от близлежащих лесов имел чуть винный запах.
— По серости, — предположил инспектор.
— Девчонка с мясокомбината не шибко образованна. Кстати, Свиридова заметила, что он симпатичный.
— Думаешь, раскусила?
— Нет! — Рябинин даже подскочил, сбившись с шага. — Да потому, что Таня Свиридова хотела полюбить, а те хотели выйти замуж.
— Ну и что?
— Её интересовали чувства.
— Ну и что?
— Как «ну и что»?! — Рябинин остановился и схватил инспектора за рукав, нацеливаясь очками в его лицо: — Как «ну и что»?! Она простой человек. Ей нужны чувства. А у него вместо них целование ручек, цветы, ресторан… Эффектно и вполне заменяет. А в деревне не нужны цветы, смешно целовать ручки и нет ресторанов. Там естественность. Поэтому в деревне Сивков оказался обезоруженным.
— Там даже молоко натуральное, — вставил Петельников.
